Черный Л.
В долине Зеравшана
Интересна и увлекательна охота в долинах рек Узбекистана.
Узбекистан — страна знойного солнца, плодороднейших долин и цветущих оазисов, вкрапленных в безбрежный простор пустынь. Притоки могучих рек, сбегая со снеговых вершин, тысячами оросительных каналов расходятся по долинам и оазисам, до последней капли отдавая воду иссушенной зноем земле.
С древних времен узбеки селились там, где есть вода. Великий поэт узбекского народа Алишер Навои воспел в своих песнях эту тягу людей к воде.
...Как-то в августе у нас оказалось немного свободного времени и мы отправились на Зеравшан за фазанами. Уже стемнело, когда мы выбрались за черту города. Молодой месяц слабо освещал окружающие предметы. Мягкая глинистая почва была изрезана оврагами; тропа то круто опускалась вниз, то взбиралась на холмы.
Потом вдалеке послышался рокот порожистого Зеравшана. Вскоре мы были на мосту и, перейдя на другой берег, нашли рекомендованную нам для ночлега низенькую баню. Устроились на полках, кто как мог.
С рассветом быстро собрались и покинули ночлег. Небо было чистое, посветлевшее. Слышался мелодичный звон колокольчиков: по дороге, ведущей через мост в Самарканд, шел на воскресный Рынок караван. Впереди каравана мелкой рысью трусил маленький ишак. Он тащил на спине два огромных тюка. Тюки были такие большие, что почти совсем скрывали животное, — видны были только тоненькие ножки, торопливо перебиравшие по дороге. На тюках сидел старик-узбек. Время от времени он цокал языком и, тыкая заостренной палочкой, подгонял ишака. Следом за ишаком, важно и презрительно оттопырив нижнюю губу, длинной вереницей мерно шагали нагруженные верблюды. Что-то очень древнее чудилось в этом медленном движении каравана...
Когда-то, тысячи три лет назад, через территорию современного Узбекистана проходила великая караванная дорога, по которой вывозился шелк с берегов Желтого моря к берегам Средиземного. А может быть, в этом же месте переходили вброд Зеравшан фалангиты Александра Македонского? Еще и сейчас прочно держится в легендах восточных народов имя Искандер.
Возможно, что в такое же ясное, безоблачное утро в Зеравшане поили лошадей отряды жестокого завоевателя Чингисхана или великого азиатского полководца Тимура.
Мы перешли по мостику через глубокий центральный арык и сразу попали в густые, цепкие заросли. Солнце только что взошло, воздух был прохладен и чист. Где-то слышались резкие крики встречающих солнце фазанов-петухов. Далеко в серебристой дымке поднимался фигурными колоннами мечетей Регистан.
Высоко в небе тянули одна за другой пятерка больших птиц.
— Дудаки, — сокрушенно заметил один из охотников.
Густая роса покрыла траву и колючие кустарники, — через несколько минут мы промокли до нитки. Стремглав носится вокруг горячий спаниель — Пальма.
Места, где держатся фазаны, — это колючие кустарники, настолько густые, что иной раз сквозь них невозможно пробраться. Нижние ветви кустарников обычно отмирают, и маленький, коротконогий спаниель свободно пробирается под ветвями, поднимая затаившегося фазана.
С громким криком «ко-гок, ко-гок» вертикально поднимается большой фазан-петух. Потом он как бы останавливается на какую-то долю секунды и устремляется вперед. Резкий выстрел валит птицу. Но сбитый фазан неожиданно вскакивает и быстро бежит, лавируя между кустами хлопчатника. Появившаяся на выстрел Пальма вмиг настигает его.
Охота началась.
Среднеазиатского фазана я видел впервые. Он не такой нарядный, как уссурийский, но все же оперение его очень красивое. Оно напоминает одеяние восточного вельможи давних времен.
Скоро мы вышли к какому-то притоку Зеравшана. Маленькие камышевки, легкие, как пух, перелетают по высоким, звенящим на ветру высоким стеблям камыша. Юркий куличок, вертевшийся на пологой илистой косе, с громким свистом скрывается в камышах. Где-то совсем рядом, громко хлопая крыльями, поднялась с воды стайка уток.
Залюбовавшись окружающим миром, я забыл об охоте.
Распластав крылья, бесшумно парят болотные луни; один из них камнем падает в камыши. Вот он медленно поднимается, держа в когтях какую-то птичку. Быстро прицеливаюсь; после выстрела хищник падает в воду.
В траве слышен тихий шорох. Вытянув длинную шею, ползет огромная серая черепаха. Ее змеиная голова на длинной дряблой шее двигается из стороны в сторону, выискивая свободное пространство между стеблями камыша. Заметив, что я обратил на нее внимание, черепаха остановилась и убрала под панцирь неуклюжие когтистые лапы. Оттуда выглядывает только ее маленькая голова; при первом же моем движении голова тоже прячется глубоко под панцирь. Животное очень тяжелое. С усилием приподнимаю его, но в это время недалеко гремит дуплет и, оставив черепаху в покое, я спешу к товарищам.
Фазанов здесь много, и охота на редкость добычлива.
Было время уборки винограда; на виноградниках работали узбечки, громко пели непонятные, но очень приятные, несколько грустные песни. Около одного из виноградников мы присели покурить. К нам подошел молодой узбек в армейских брюках, легких сафьяновых сапогах и белой полотняной рубашке с открытым воротом. В руке он держал маленькую тюбетейку, ярко расшитую золотой канителью. Ему было уже около тридцати лет, но выглядел он юношей. Смуглое лицо его было покрыто мелкими капельками пота, руки устало опущены вниз.
— Здравствуйте! Амильджан Дусматов, — просто отрекомендовался он.
Мы по очереди пожали его крепкую загорелую руку и пригласили покурить. Андрей Круглов достал кисет с капитанским табаком и угостил нашего нового знакомого. Он свернул папиросу и присел к нам.
— Как охота? — спросил он после недолгого молчания, мельком взглянув на наши трофеи. — Много их здесь. Иной раз я тоже жалею, что не имею ружья. Бывает идешь по саду, а фазан из-под самых ног и вылетит.
Мы попросили рассказать о колхозе и урожае.
— В этом году урожай у нас богатый. Я здесь недавно, — в конце войны получил ранение, и долго из госпиталя не выпускали... Сейчас бригадиром работаю. Наш колхоз миллионер. Халима! — позвал он проходившую мимо стройную молодую девушку, — принеси, пожалуйста, винограда. — Он еще что-то добавил ей по-узбекски.
— Ой, джаным, сейчас принесу, — ответила девушка и, сверкнув быстрыми черными главами, легко побежала на виноградник, неся на голове пустую ивовую корзину. Тяжелые черные косы, прикрывавшие ее спину, были разделены на множество длинных, тонких косичек, соединяясь у пояса кусочком серебряной ленты, стройный стан девушки грациозно колыхался в красивом просторном платье, прямо державшаяся маленькая голова была украшена сверкающей каменьями шапочкой.
Заметив наши восхищенные взгляды, Амильджан Дусматов удовлетворенно улыбнулся и сказал:
— Невеста.
— Чья?
— Моя, — глаза его осветились счастливым, мягким светом.
— Соберем виноград, вина наделаем, свадьбу будем праздновать. Приезжайте на свадьбу — все будут вам рады...
Вскоре Халима принесла полную корзину только что срезанного, пахнущего свежестью винограда. Прикрыв рот рукавом и весело поблескивая глазами, она поставила перед нами корзину и убежала опять мелкими шажками на виноградник.
В корзине был виноград различных сортов: кишмишный белый, кишмишный черный, с продолговатыми и круглыми, белыми и фиолетовыми ягодами.
Мы отдыхали, ели виноград, слушали негромкие песни девушек...
Невдалеке от нас, у плотины на арыке, трудился какой-то высокий сильный человек. Большой кетмень горел и искрился на солнце в его руках; он поднимал его высоко над головой и с силой всаживал в почву. На мой вопрос, кто это и чем он занят, Дусматов ответил:
— Это наш знаменитый мираб — распределитель вод Дунан Шарипов.
Сердечно поблагодарив гостеприимного хозяина, мы встали и пошли искать тень: солнце поднялось высоко, и жара прибывала, точно вода в половодье; от всех предметов и деревьев шло струйчатое дрожание, а далекие горы как бы таяли, казались легкими, словно тучки. Под большими персиковыми деревьями мы расположились вздремнуть и переждать жару перед тем как отправиться в обратный путь. Часа через два я проснулся от хохота. Оказалось, что два наших товарища, куда-то отлучившиеся, вернулись с красными, будто в крови, руками и лицами: их так раскрасили ягоды красного тутовника. Попробовали отмыться в холодной воде арыка, но вода не отмывает...
В карельском лесу
Природа Советской Карелии своеобразна и красива.
Взгорья с ясными следами древнего оледенения в виде отполированных скал и валунных каменистых гряд, большое количество озер, хвойные леса и березовые перелески, небольшие моховые болота и холмы, богатые ягодниками, — вот ландшафт большей части территории Карелии.
Охота здесь очень интересна и добычлива, — много зверя и охотничьей птицы водится в карельских лесах. У тихого лесного озерка или на моховом болоте можно встретить осторожного лося. Есть здесь и ценные пушные звери: куница, белка, росомаха, хорек, горностай; по берегам рек и озер обитают выдра и ондатра. Богата охота на пернатую дичь — на глухаря, тетерева, рябчика, на уток и гусей.
В реках и озерах Карелии водится много рыбы: семга, лосось, сиг, форель, окунь, щука, лещ. В лесу можно встретить и бурого медведя.
...Прибыв на маленькую станцию Пюхя-Ярви, названную так по имени большого озера невдалеке от огромной Ладоги, мы с вечера провели небольшую разведку и наметили маршрут нашей охоты. У нас с Николаем Крыловым цель определенная — охота на тетеревов с чучелами до полудня, а в перерыв подсадки тетеревов к чучелам — охота на рябчиков. Крылов — опытный охотник. Каждую весну и осень он выезжал из Ленинграда в сторону Сортавалы иногда на два-три дня и всегда возвращался домой с богатыми трофеями.
Еще вчера мы установили на хороших местах чучела и оборудовали легкие шалаши. Другие два охотника, прибывшие вместе с нами, собирались поискать глухарей; с ними была хорошая лайка Вега.
Было еще темно, когда мы покинули место ночлега. Незаметно ночную темноту сменили предрассветные сумерки. На зубчатом лесном горизонте появилась светлая полоска.
Ничто так не бодрит человека, как ожидание охоты и окружающий лес.
Вспоминается замечательная мысль великого писателя А. П. Чехова: «Леса учат людей понимать прекрасное»...
Где-то вдали послышалось бормотанье косача, и мы ускоряем шаг.
Вот и приметный холм. Разбиваемся на пары.
— Ни пуха ни пера, — слышится из темноты.
Наше озеро, в виде длинного узкого серпа, еще совсем темное. Мой товарищ уходит на ту сторону озера. Я быстро забираюсь в свой шалаш и с нетерпением жду, когда рассветет, — рассвет на севере наступает медленно...
Вот над головой как бы подул ветер: большая стая тетеревов пролетела стороной и опустилась на березы вне выстрела. Начинает брать сомнение: может быть, меня заметили осторожные птицы, а может быть, плохо установлены чучела? Но нет, кажется, правильно — зобом к поднимающемуся где-то за сопками солнцу и под нормальным углом. Высоко поднятая голова и вытянутая шея чучел изображают насторожившихся, готовых к взлету птиц. Кажется, все правильно, лучше и быть не может. Почему же тетерев и не думает подлетать к моим чучелам?
Так проходят мучительные полчаса. Наконец, когда я уже начинаю терять терпение, вся стая, как по команде, снимается и направляется на ту сторону озера. Вскоре оттуда долетает поспешный дуплет. От досады не знаю, куда деваться, — хочется бросить свой ненужный шалаш. Но в этот момент с той стороны озера приближается стая птиц, летит прямо на меня. Птицы с шумом подсаживаются к моим чучелам.
Выбираю двух чернышей и стреляю дуплетом. Обе птицы валятся на землю, остальные разлетаются. Подбираю добычу с осторожностью, чтобы не поломать перьев, и выхожу на берег. Мой товарищ тоже появляется на другом берегу, показывает своих тетеревов.
Спокойно, без торопливости, обходим озеро и находим еще стаю кормящихся на березах тетеревов.
Осторожно обходим лесом и начинаем скрадывать птиц через густой ольшаник. В ольшанике, к несчастью, очень сыро, и мы с облегчением вздыхаем, выбравшись на сухой мысок. Но тут новая неприятность: везде сушняк — куда ни ступишь, поднимается треск. Ну, так и есть! Птицы услышали нас и, снявшись, потянули над озером. На том берегу они усеивают большую березу, как черные бусинки. Составляем план: чучела устанавливаем здесь, с ними остается товарищ, а я иду в загон. На этот раз мне, после долгого пути в обход озера, удается подойти к тетеревам на выстрел...
Но лесная охота полна неожиданностей. Когда я подобрался к тетеревам на выстрел, к стае подлетела какая-то большая птица... «Наверное, глухарь», — подумал я и, поспешно перезарядив левый ствол глухариным зарядом, выстрелил. Птица упала, а тетерева полетели в противоположную сторону озера, — там послышался выстрел товарища. Вдруг раненая птица поднялась и, волоча перебитое крыло, побежала. Второй выстрел положил ее на месте, но птица свалилась с крутого берега в озеро. Лезу в озеро и достаю добычу.
Это «межняк» — детище глухарки и тетерева. В нем около трех килограммов веса. «Межняк» — гроза тетеревиных токов: он беспощадно бьет косачей, сам же бесплоден, как пустоцвет.
...Поохотившись вволю на тетеревов и рябчиков, к закату солнца возвратились на станцию. Там нас ждали товарищи, очень расстроенные. Их охота оказалась менее удачна и закончилась печальным происшествием.
Глухарей они не нашли и, добыв по нескольку рябчиков, вышли к речке в поисках тетеревов. Тут они столкнулись с медвежьей семьей. Услышав неистовый, захлебывающийся лай Веги, охотники поспешили туда. На берегу небольшой речушки сидел медвежонок, храбро отбиваясь от кружившейся вокруг него с остервенелым лаем собаки, и отчаянно визжал не то от страха, не то от гнева. Охотники поспешили было на помощь собаке, но тут же отступили назад: на берег речки выбралась большая медведица. Ружье у них было заряжено дробью. Вега обнаружила медведицу слишком поздно и получила такой здоровый удар, что отлетела на несколько метров в сторону. Один из охотников выстрелил в воздух, и медведица отступила. Вслед ей было пущено несколько пуль, но было уже поздно; держа медвежонка за загривок, медведица почти скрывалась в воде речки, и пули пролетели мимо.
У Веги оказалась разорванной правая ляжка, и охотникам пришлось нести раненую собаку на руках до станции.
Латвийские охотники
Однажды недалеко от охотничьего магазина в городе Лиепае встретил я высокого охотника с рюкзаком и ружьем за спиною. Из рюкзака торчали три пары когтистых заячьих лап. Я поздоровался с охотником и поздравил его с успешной охотой. Постепенно мы разговорились.
Криевиньш Антон Айварович, так звали моего нового знакомого, охотно рассказал о замечательных, обильных русаками полях Бартовской волости по берегам реки Барты и пригласил на следующее воскресенье поехать вместе с ним в эти места. Я, конечно, с радостью согласился.
И вот настал день охоты.
Поезд узкоколейки уходил со станции Лиепая на Барту в шесть часов утра; мне нужно было еще пройти до станции километра четыре. Пришлось встать в четыре часа.
Было еще совсем темно, когда я вышел из дому. Сквозь густую пожелтевшую листву роскошных лип, образующих густой шатер на пути к разводному мосту, холодно мерцали звезды. Ветра не было, — день обещал быть погожим.
На вокзале я встретился с Криевиньшем; он был с женой и маленьким сыном.
— Вот еще один охотничек растет в нашей семье, — оказала, улыбаясь, жена Криевиньша — Мария Александровна.
В Барте нас встретила большая двуколка с огромными резиновыми колесами, как у автобуса.
На переднем, сидении возвышалась крупная женщина, приехавшая за нами, — сестра Криевиньша.
Часам к десяти мы были в доме у матери Криевиньша.
Скоро появились два друга Криевиньша — Ян Пацеплис и Лудис Лангстынь.
Высокий, с длинными светлыми волосами, тридцатилетний Ян Пацеплис был обут в глубокие резиновые калоши. Другой, Лудис Лангстынь, низенький, пожилой, был в теплой фуфайке и добротных резиновых сапогах. В руках он держал на поводке маленькую собачонку какой-то пегой масти с кривыми ножками, как у таксы, но с красивым именем — Лайма.
Тропить русаков до этого мне как-то не приходилось, и я был рад, что выхожу в поле не один и имею возможность поучиться у более опытных охотников. Мы пошли цепью к недалекой березовой рощице; потом полем к другой. Мы прошли довольно большое расстояние, и я было подумал, что Прибалтика не так-то богата дичью, как вдруг метрах в десяти от меня из травы взметнулся большой русак.
Волнуясь, я выстрелил навскидку и... промазал. Где-то вдали гнали собаки Криевиньша и Лангстыня. Вскоре я увидел, как медлительный Лангстынь промахнулся, а может быть, и просто не достал зайца из своей старой двустволки, — русак поднялся от него на значительном расстоянии...
Я шел с краю и оказался несколько впереди. Вдруг я услышал, как кто-то громко крикнул: «Гей, гей»! Я оглянулся. Криевиньш стоял в напряженной позе, направив ружье чуть ли не в землю, но почему-то не стрелял. Присмотревшись, я увидел, что невдалеке от него лежал русак. Заяц, видно, впал в столбняк. Ему нужно было бежать, а он только сжимался в комок... Наконец, он прыгнул и покатил полем. «Почему же Криевиньш не стреляет»? — подумал я, волнуясь. Но вот прозвучал выстрел, — заяц распластался в воздухе и забился на земле. К нему запоздало бросились собачонки.
— Хитер оказался заяц, — сказал Криевиньш, подняв русака за длинные задние лапы, — думал, пройдут и не заметят...
— А что же вы сразу не стреляли? — спросил я.
— Не могу стрелять в лежащего зайца, — ответил Криевиньш.
Мы снова пошли по полям...
Этот день охоты был для меня неудачным; когда мы возвращались к хутору, у всех было по одному зайцу, а мой рюкзак был почти пустой. Я пишу «почти», потому что взял двух куропаток, но они в счет не шли.
У хутора нас встретил Володя.
— Покажи зайку, — радостно кричал Володя, вертясь вокруг отца.
Мальчик хорошо говорил по-русски. Он одновременно изучал два языка — русский и латышский. Жена Криевиньша была русская. Они встретились еще во время отступления из Прибалтики и вместе с наступающими частями возвратились в родную Латвию. Теперь мать учила Володю говорить по-русски, а бабушка по-латышски.
Друзья Криевиньша попрощались с нами и ушли домой. Все родные Криевиньша почему-то совершенно не обратили внимания на принесенного зайца, а больше сокрушались моей неудачей.
Это была очень дружная семья. Долго мы сидели при свете большой керосиновой лампы, вспоминая различные охотничьи истории, а родные Криевиньша рассказывали о черных днях оккупации Латвии немцами. Я был в отпуске и имел возможность остаться еще на один день в Барте. Втайне я решил, что не уеду отсюда без зайца.
Рано утром мы пошли с Криевиньшем на охоту только вдвоем: был рабочий день и вчерашние наши спутники работали на огородах.
Чистый, прохладный октябрьский воздух бодрил, ходилось легко, и я вынужден был все время сдерживать себя, чтобы не оказаться впереди Криевиньша. Все еще переживая вчерашнюю неудачу, я уже чувствовал некоторый опыт и горячо жаждал появления зайца на расстоянии выстрела. Теперь-то я уж не промажу, только бы увидеть косого... Все же первого зайца опять взял Криевиньш.
Мы перешли большое колхозное поле, сплошь покрытое капустой, и снова вышли на жнивье. Здесь я взял своего первого русака. Обследуя мелкий кустарник в неглубоком овраге, я оказался несколько позади. Мое внимание привлекла небольшая канавка. Только я посмотрел в нее, как оттуда выскочил большой русак. «Как же так? — подумал я второпях, — ведь как раз через эти места прошли собаки и Криевиньш, и вдруг заяц?»
А длинноногий русак тем временем мчался мимо меня с прижатыми к спине ушами. Я прицелился и выстрелил. Заяц сделал большой прыжок и понесся еще быстрее. Прозвучал второй выстрел. Заяц кубарем полетел через голову. Прибежавшие на выстрел собаки бросились теребить русака. Я с удовольствием приподнял зайца, удивительно тяжелого и длинного, за мягкие задние лапы.
Подошел Криевиньш.
— Ну, вот и с полем вас, — сказал он с доброй улыбкой.
В этот день я взял еще одного русака и, довольный, возвратился поздним вечером в Лиепаю.
