Архангельский В. В.
Однажды приехал ко мне художник, у которого мастерская расположена в живописной березовой роще под Москвой.
— Интересный случай! — крикнул он еще на пороге, сбрасывая пальто и шапку. — Здравствуйте!
Мы поздоровались, и Евгений Васильевич, со свойственной ему манерой расхаживать по комнате, оглаживая пышную шевелюру русых волос, рассказал мне о том, что его поразило.
— Два дня назад вышел я на опушку писать этюд. Сделал уже первый набросок, вдруг выбегает из рощи чудесный серебристо-черный зверь. Увидал меня, видимо, удивился и принял несколько необычную позу: встал на задние лапы, передними уперся в пенек и принялся меня разглядывать. Представляете? Вот, думаю, вставить бы его в картину: весна, нежной зеленью подернуты березы, кусочек снега в овраге, и на фоне этого пейзажа — черный с серебром изящный зверь! Потянулся кистью к полотну, скосил глаза на натуру, — и уже ничего нет: ушла красавица!
— Только и видели ее один раз? — спросил я.
— Нет! Вчера снова приходила: постояла, посмотрела. Взялся за кисть — исчезла.
— Значит, не хочет портить подмосковного пейзажа, — усмехнулся я. — Она тут не типична.
— Как это понимать?
— Да случайная гостья она в вашей березовой роще! Просто сказать — беглая. Не бывает таких лисиц под Москвой.
Евгений Васильевич наморщил лоб:
— А все же хочется нарисовать ее!
— Что ж, это можно: сделайте шалашик, вот она и не увидит, как вы будете водить кистью.
— Любопытно! Такая простая мысль, а я и не догадался! Ну, спасибо,— сказал художник и протянул мне руку.
Задерживать его я не стал: Евгений Васильевич уже торопился строить шалашик в роще, где живет необыкновенный зверь.
А через неделю мы снова были вместе и рассматривали такой непривычный для Подмосковья пейзаж: среди белых берез, крадучись, шла серебристо-черная лиса, опустив хвост к земле, на которой цвели подснежники и фиалки...
Под Москвой, на воле, таких лисиц нет.
Наши лисички — желтые, охристые или сероватые. Встречаются звери и с ярким огненно-рыжим мехом, с большой белой салфеткой на груди. Случается видеть лисиц с алым и красным мехом. А вот черных или белых зверей — нет.
Знаю я про одну лисичку, которая живет в Москве, у Введенских гор. По ночам ее нередко видят возле больницы: она подбирает отбросы в мусорных ящиках. Но и эта лиса огненная, как осенний лист на ветке осины.
Серебристо-черный зверь, которого нарисовал Евгений Васильевич, конечно, сбежал с какой-то фермы.
Самая ближняя ферма от художника — в Пушкинском зверосовхозе. Не съездить ли туда? Может быть, там безуспешно разыскивают красивую беглянку?
Эта мысль приходила все чаще и чаще.
Ранним майским утром я, наконец, собрался в совхоз. Часов в восемь сошел с поезда на станции Пушкино, и голубой автобус повез меня по широкому асфальтированному шоссе.
Блестящая черная дорога, извиваясь, убегала в лес. Среди молодой зелени там и сям виднелись домики пионерских лагерей. Где-то на горизонте, за зеленым разливом кустов, маячили деревеньки. В полях гудели тракторы, над ними черными тучами вились крикливые грачи.
Иногда мимо нас проносились белые купы черемухи, и в автобусе начинало пахнуть так пряно, словно в руках у нас было по огромному букету цветов.
С пригорка устремился нам навстречу большой голубой щит. Белыми буквами на нем было написано: «Зверосовхоз».
Вдоль дороги появились справа и слева высокие дощатые заборы. А вот и поселок совхоза: каменные и деревянные домики, окруженные соснами и березами. И дома, и деревья смотрятся в зеркало небольшого пруда.
Автобус остановился.
И как только затих гул мотора, справа и слева послышался глухой перебрёх. Это — лисицы. Потянуло ветерком от лисьих ферм, остро запахло зверем, словно мы стояли не на шоссе, а в глубоком овраге, возле лисьей норы. Там всегда чувствуется «аромат» вонючей ямы, — лисицы не очень-то чистоплотны!
Я познакомился с директором совхоза и рассказал ему о встрече художника с чернобуркой.
— Вы уж извините меня, но я слышу об этой лисице от пятого человека, — улыбнулся директор. — Не убегали лисицы у нас за последние десять лет! А вот в войну, когда лучших зверей отправляли за Урал, был такой случай: одна лисичка вырвалась и удрала. Значит, той красавице, которую нарисовал художник, лет пятнадцать. Поймать ее не удается. Так уж и кончит она свои дни, когда встретится с хорошим охотником...
Много пришлось мне повидать лисиц в нашей стране.
Видел я их и в центральной части СССР, и на Украине, и в Средней Азии. Не один раз любовался, как резвятся лисята возле гнезда: они свивались в клубок, прыгали, ползали, подкрадывались к бабочке или к лягушке и моментально пропадали в норе, когда слышали подозрительной шорох или пугались крика сороки.
Наблюдал я, как лисица ловила майских жуков на берегу реки весной, грациозно подпрыгивая чуть ли не до ветвей березы. Замечал, как крадется лиса к уткам на болоте, как сторожит зайца на полянке и пробирается за огородами, чтобы полакомиться курицей или гусем.
Красива лиса, когда она несется по открытому месту, вытянув по ветру пушистый хвост. Хвост — это ее руль. Он помогает ей, когда нужно прыгнуть и схватить добычу, проскочить по узкой жердочке через ручей или мчаться аллюром, спасаясь от преследования.
Надо ли говорить, как красива лисица на заснеженном лугу, когда она охотится за мышами; прислушивается, как пищат они под снегом, насторожив острые уши; и принюхивается, окуная острый нос в мягкую снежную подушку, а потом легко, красиво и быстро прыгает. Вихрем вылетает снег из-под ее лап, и вот уже мышь в острых зубах проворной кумушки.
И стрелять лисиц приходилось много раз.
А вот на лисьей ферме не был. И захотелось мне посмотреть, как там выращивают зверей...
— Сегодня взвешивают малышей, — сказала Дуся Земцова, молодой зоотехник. — Хотите взглянуть?
— Обязательно!
— Тогда идемте к Тасе Мизгиревой.
Мы прошли по рядам клеток, и десятки серебристо-черных лисиц с пушистыми седыми хвостами как-то жадно и вместе с тем робко глядели на нас желтыми раскосыми глазами с узкими щелочками зрачков.
Одни, более пугливые звери, увидав нас, начинали метаться в клетке, ныряли в деревянную трубу, которая ведет из просторной передней в уютный домик, и молча отсиживались там.
Другие скрывались лишь на один миг, а потом высовывали остроносые морды со стоячими ушами и недовольно ворчали и ухали, не сводя с нас настороженных глаз.
А более смирные, доверчивые лисицы даже не подавали виду, что их беспокоит наше присутствие. Они сидели или лежали на сетчатом полу клетки, щурились от яркого весеннего солнца и даже не глядели в нашу сторону.
Дуся шагнула через канавку и склонилась над деревянным домиком одной из клеток.
Ласково приговаривая:
— Девочка! Девочка! Где ты, милая? — Дуся открыла крышку домика, и я увидал лисичку, совершенно не похожую на своих серебристо-черных соседок.
Нежно повизгивая и радуясь тому, что ее зовут так ласково, к нам подползала на брюхе совершенно белая лисичка с доверчивыми янтарными глазами.
Она лизнула Дусину руку, повернулась на спину и даже зажмурилась от удовольствия, когда получила конфетку.
Ручную Девочку привезли лет десять назад из Эстонии, где она жила в одном из совхозов. Эта лисичка отлично знает свою кличку и очень дружит с работницами, которые ее кормят, берут на руки и часто ласкают.
— Такая славная лисичка, — сказал я, — а вы держите ее взаперти! Она могла бы жить и без клетки.
— Что вы! Она будет всюду лезть и мешать. А ведь, кроме того, у нее дети.
В мягком гнезде у Девочки оказалось пять лисят. Сама она принесла двух черненьких и одного беленького, да еще двух темных щенков ей подложили: очень хорошая, заботливая мать. Я спросил у Дуси:
— А почему же не видно других белых лисиц? У них такая нежная расцветка, что эти звери могли бы легко конкурировать с песцами.
Дуся ответила, что сейчас на них нет спроса:
— И за границей, и у нас пока предпочитают носить мех серебристо-черных лисиц. Но ведь мода изменчива, и, может быть, скоро потребуются белые лисицы. А биологию лисиц мы знаем хорошо и можем выращивать зверей со шкурками самых разнообразных окрасок...
В комнатке, где работала Тася Мизгирева — худенькая, голубоглазая женщина в синем халате и белом платочке — было довольно шумно: четыре работницы то и дело подносили в легких сетчатых ящиках трясущихся от страха лисят.
Малышей вынимали из ящиков и сажали на весы. Тася поглядывала на стрелку весов и старательно отмечала в журнале, на сколько выросли и окрепли щенки за последние две недели.
Записав, она снимала лисят с чашки весов, осматривала у них мордочки, лапки, хвосты. А перепуганные зверьки глядели вокруг немигающими глазами, беспомощно раскинув в стороны передние лапки. Задние ноги и хвост были собраны у них в комочек.
И когда Тася видела, что здоровый, крепкий щенок хорошо прибавил в весе, она рассматривала его с особым интересом, гладила по головке и приговаривала:
— Ай да бутуз! Ну, брат, жить тебе да поживать!
Видно было, как ей приятно, что на ферме много здоровых щенков, из которых выйдут крепкие, хорошо слаженные, племенные звери.
У некоторых щенков Тася привычным жестом выстригала ножницами клок шерсти на лбу: так отмечались лисята, подсаженные в чужое гнездо. Обычно таких щенков не пускают в племенное стадо. Их жизнь заканчивается поздней осенью, когда в совхозе производится забой зверей.
Много беспокойных дней и ночей переживают работницы, пока щенки не окрепнут. Они родятся обычно ранней весной, когда бывают еще морозные ночи. У плохой матери щенки могут обморозиться, заболеть. Есть еще такие случаи, когда нерадивые лисицы-матери поедают своих детенышей. И во всем-то нужен глаз да глаз!
А чуть подрастут щенки, заводятся у них страшные драки. Лисята бьют друг друга, кусают, иной раз насмерть загрызают самого слабенького малыша. Драчунов приходится рассаживать, а чтобы они не сидели голодными, — подкармливать козьим молоком.
Подросших щенков постепенно приучают к мясу и к рыбе, к злакам и овощам. Одному приходится дополнительно давать рыбий жир, другому — сухой шиповник, третьему — ацидофилин. Опять нужен зоркий глаз.
Потом начнут у лисят сменяться молочные зубы, нужно зверькам давать рубленые кости. Глядишь, уже и подросли малыши. А растут они быстро: в первый месяц жизни весят не больше семисот граммов, а еще через месяц в каждом зверьке уже по два килограмма!
На ферме наступает самая ответственная пора: надо проводить бонитировку — оценивать пушные качества молодых лисиц. И ошибок в этом деле допускать нельзя. Иначе хороший зверь может погибнуть, а плохой останется в стаде.
Затем лисятам делают татуировку. Щипцами, напоминающими компостер, которым пробивают железнодорожные билеты, ставят метки на ушах зверьков. На левом ухе отмечают год рождения и ставят букву «А» — литер совхоза. На правом метят порядковый номер. Этот номер присваивается лисенку на всю жизнь и заменяет ему кличку. И во всех книгах совхоза зверек проходит с этим номером на правом ухе.
К осени молодые лисицы делаются большими, статными зверями, и их трудно отличить от старых лисиц. Но вся дальнейшая жизнь их зависит от того, что показала бонитировка: лучшие звери останутся в стаде, худшие будут забиты, и их шкурки поступят в продажу.
У лисицы, как и у других пушных зверей, самое дорогое — ее красивая, теплая шкурка.
Но не всякая шкурка хороша. Дорого ценятся зимние шкурки — примерно не раньше декабря.
И выходило так, что в совхозе терпеливо ждали, пока зверь закончит линьку и шубка у него сделается пушистая и теплая.
Законно возник вопрос: а нельзя ли заставить зверя побыстрее сменить летнюю шерсть на зимнюю?
Правильно ответить на этот вопрос — значит сократить время пребывания зверя на ферме. А это сулит большую экономию в хозяйстве, где содержатся сотни и даже тысячи серебристо-черных лисиц.
Оказалось, что у нашей науки есть возможность поторопить зверя, заставить его скорее надеть зимнюю одежду.
И сейчас в совхозе проводятся замечательные опыты: летом зверю создают осенний режим, а осенью — зимний. И этим ускоряют линьку.
Делается это так. Работницы затемняют клетки специальными щитами, и в длинный и жаркий летний день лисицы получают лишь столько света, сколько они могли бы получить на воле только в сентябре. А в сентябре зверям дают только декабрьскую норму света.
Жизненный цикл у лисиц нарушается: в июне они чувствуют себя, как в сентябре, а в сентябре живут, как в дни декабрьской стужи, когда день намного короче.
В организме зверей происходит реакция, и линька начинается значительно раньше, чем обычно. И уже в начале декабря у лисиц появляется нормальное зимнее опушение, которое в обычных условиях бывает накануне Нового года...
Так вот и живут на фермах Пушкинского зверосовхоза сотни серебристо-черных лисиц.
А где-то неподалеку от них бродит на воле та лисичка, которую зарисовал художник. И из-за нее мне пришлось побывать на ферме...
