Фокин М.
Медведь в нашей северной местности (Вологодская область) ложится в берлогу не раньше первой половины октября; раньше этого времени он ложится очень редко, и только в особых случаях — позднее этого времени; «особенный случай» — это когда у медведя имеется солидная порция падали: он не оставит туши до тех пор, пока не съест ее всю (хотя бы уже и наступило время ложиться в берлогу).
Также задерживает лежку медведя хороший урожай рябины и овес, долго не убираемый на лесных полянах.
Однако подобные задержки характерны лишь для молодых медведей; матерый же медведь, видимо, очень чуток к погоде: предчувствуя раннюю зиму, он всегда ложится до снега, как бы рано зима ни наступила.
Любой медведь выбирает участок для берлоги в более или менее защищенном и мало доступном месте — то на островке болота, то в молодой заросли осинника или ельника, то в вершине упавшего дерева и т. д. Медведь неизменно стремится защитить себя от ветра, который причиняет ему много неприятностей (к морозу медведь, благодаря его густошерстной шубе, мало чувствителен).
Очень чувствителен медведь к воде под лежкой и потому выбирает обычно для берлоги место на бугорчике, обтекаемом водой; весной из-за талой воды медведь иногда оставляет берлогу раньше обычного, предпочитая греться на припеке солнца; опасаясь оставить след на толстом еще снежном покрове, он вначале ограничивает свои передвижения.
Наиболее излюбленными местами лежки медведя являются старые выломки бурелома, обросшие молодым лиственным лесом, «делянки» с осиной, березой, ивой, рябиной, черемухой, ольхой и т. д.
Уместно поставить вопрос, все ли медведи изготовляют себе лежку с одинаковыми удобствами, и что служит материалом для устройства берлоги.
Мои многолетние наблюдения убедили меня, что далеко не все медведи одинаково «устраиваются» в берлоге и что здесь «каждый сам себе архитектор». Я никогда не пропускал случая, чтобы тщательно не обследовать место лежки медведя (после того как зверь был убит). Иногда место лежки (постель) было устроено с большими удобствами: тут находились и хвойные мелкие сучья, и еловые лапки; края лежки были обложены мхом, а верх лежки довольно искусно сомкнут — как бы остропилен.
Просматривая деревья, на которых была ободрана кора на мочало для «постели», я убеждался, что следы обдира уже задубели, как и комельки на спуске веток ели (именно на спуске, а не у слома веток); отсюда я делаю вывод, что устройство берлоги медведь начинает еще в теплую погоду и во всех случаях до очищения желудка перед лежкой, т. е. тогда, когда еще не отмерли нужные ему для этого травы и корешки.
Надо отметить, что подобное устройство лежки встречается у крупного по размерам зверя и чаще всего у самцов.
И еще одно немаловажное наблюдение: при таянии первого неустойчивого снега медведь из подобной берлоги никогда не уходит для устройства другой берлоги, как бы долго ни продолжалась оттепель. Кроме того, многое подсказывает, что медведь пользуется не один год своей берлогой; об этом можно судить хотя бы по толщине настила постели, по тому, что нижняя ее часть сильно подопрела и разлагается.
Но далеко не все крупные звери так заботятся об удобствах своей лежки. Я отношу их к неумелым или лентяям. Попадались и такие лежки: всего три-четыре еловых ветки и все, и это при благоприятной осени, т. е. при устойчивом первом снеге...
У молодых самцов и самок, как уже отмечено, замечается вообще поспешное устройство берлоги; в большинстве случаев имеются лишь еловые сучки, но нет мха, не заметно и обдира коры. По-видимому, медведь залег там, где его застал срок лежки, довольствуясь тем, что ему подготовила сама природа: видимо, здесь играют роль и перекочевки при таянии снега, и затяжка кормежки рябиной, овсом и т. д.
Однажды осенью я обнаружил медведя по кормежке рябиной и неустанно наблюдал за его ходом; одновременно я просматривал местность, стараясь определить будущую лежку зверя. Наконец, выпал снег. С помощью собаки к полудню я предварительно обнаружил место лежки медведя. На другой день я с точностью установил его под вершиной сваленной бурей ели.
Я наметил срок охоты: через два-три дня, но, к моему огорчению, погода изменилась — резко потеплело и даже пошел дождь; снег таял. Теплая погода держалась шесть дней.
Я решил проверить берлогу опять-таки с собакой и убедился, что медведь ушел. На месте лежки остались лишь три лапы хвои...
В этот же день я нашел направление хода зверя и, как только выпал снег, вышел с собакой на розыск медведя; к вечеру я его обнаружил, а на следующее утро опять установил точку залежки; теперь зверь лежал в части леса, непригодной для рубки. На новой лежке медведь находился уже восемь суток. На девятый день я взял его с помощью собак. И что же оказалось? И на этот раз — лишь четыре прутика свежей хвои и больше ничего... «Ну, — думаю, — и лентяй же ты! «Верзила», восемь пудов, а лежка без всяких удобств!»
Второй случай.
С помощью собаки — и опять по первому снегу — я скоро обнаружил медведя, но на точное установление места берлоги потратил целых четыре дня: меня на этот раз поразило искусство медведя.
Берлога была устроена в угорье; земляной вход в нее помещался по срезу угора и прикрывался пластом дерновины, державшейся на корнях дерева; таким образом, получалась как бы висячая на шарнирах крышка; по верху угора, над самой берлогой, я прошел два раза, и медведь не тронулся с места; я уже начал досадовать: не подвела ли меня собака, но на чутье собаки я рассчитывал твердо.
Я сделал «закурочный привал» на урезе угора, не более как в семи-восьми метрах от неизвестной мне пока берлоги. Хотя дело происходило в полдень, но воздух был довольно холодный; мой взгляд остановился на нависшей с угора дерновине; в просвете что-то туманилось, поднимаясь кверху, а по нависшей кромке дерновины висели сосульки. Проверив это в разных вариациях, я убедился, что медведь лежал в глубине угора, и выходящий из берлоги теплый воздух на холоде образовал от тающего снега сосульки.
На второй день, с помощью охотника-друга, медведь был убит. Он оказался довольно крупным зверем.
Чтобы детально обследовать берлогу, пришлось обрубить дерновину — навес и вскрыть входное отверстие вглубь угора (1,10 м в диаметре). Само гнездо было сплюснутой эллипсовой формы; углубление гнезда в угор — 2,30 м, ширина — 1,80 м, толщина потолка — 0,60—0,70 м, грунт — песок-суглинок, мелкий гравий; постель устлана травой вперемешку с древесным листом; стенки гнезда обставлены прутьями еловых лапок, уже сухих, без иголок; слой постели — 0,25—0,30 м; высота гнезда такая, что мы стояли на коленях, не задевая головой потолка.
Слой постели убедил меня, что зверь пользовался этим логовом несколько лет; не исключена возможность, что устраивать берлогу начал еще его предшественник, вернее всего — мать-медведица, с которой он, возможно, лежал здесь «лончаком». Такое предположение подтверждалось тем, что недалеко от этого места семь лет назад была убита медведица.
Отсюда ясно, что медведь, никем за свою жизнь не обеспокоенный не только в берлоге, но и при передвижениях в радиусе его проживания, пользуется берлогой в течение ряда лет.
Между прочим, товарищ, который был со мной на этой охоте, впоследствии сообщил мне, что он эту берлогу приспособил для себя в качестве места ночевок во время охоты и пользовался ею около шести лет, постоянно благодаря «архитектора» за его труды.
