Пракудин-Горский Е. С.
I
В августе 1866 года страсть к охоте доставила мне приятный слу¬чай совершить поездку за 500 верст, к одному моему доброму зна¬комому, Н-ю В-чу К-му, в Орловскую губернию, Карачевский уезд; там существует его усадьба, сельцо Шаблыкино, куда имел я наме¬рение съездить пострелять, на время осеннего пролета, тем более, что знакомый мой был и сам страстный охотник.
За месяц до моей поездки я получил его любезное приглаше¬ние. Он сообщал мне, что на пролет дичи надежда плоха и если не будет дождей, то долгоносые не задержатся и полетят не массой, а кучами. Во всяком же случае приезду моему будет рад и примет меня с распростертыми объятиями.
В первом письме, от 3 июня, сообщил он мне о своих предположе¬ниях. Срок раннего отъезда назначался 29 июня, в день Петра и Павла: день разрешения законом охоты.
Первый отъезд предполагался в выводные лесные болота, а по¬следний, 25 июля — в полевые, пролетные, когда дичь вывалит из крепей. Выбирать приходилось любое: или ехать к Петрову дню, или к настоящему осеннему пролету.
Не откладывая мою поездку и получив отпуск на двадцать во¬семь дней, я был свободен на все четыре стороны.
Прежде чем поведу речь о наших похождениях по тамошним бо¬лотам, посещаемым в продолжение пятидесяти лет шаблыкинским владельцем, необходимо с ним познакомиться.
Н-й В-ч до старости сохранил горячую страсть и привязанность к псовой и ружейной охотам. Первая была его страстью в лета моло¬дости, а последняя — под старость. Охотник он в полном смысле страстный, дельный и замечательный опытностью.
В пятьдесят лет постоянной своей охоты он изучил жизнь, свойства и привычки зверей и птиц, населяющих наши леса и болота. За всем, что только творится интересного в обширном охотничьем мире, он следит ежедневно и непрерывно, с любовью к делу, на кото-рое исключительно посвятил всю свою жизнь.
Службу свою в молодости Н-й В-ч начал в кавалергардах; но, не чувствуя призвания, должен был ее оставить и из Питера пересе¬литься к себе в деревню. Да и можно было не служить с такими средствами, в особенности страстному охотнику, которого душа и сердце рвались на волю, в привольные родные места.
Приняв на себя обязанность ремонтера, он уехал из полка и тог¬да же, почувствовав свободу, сформировал небольшую псовую охоту и так ею увлекся, что по прошествии трех лет оставил вовсе должность ремонтера и вышел совсем в отставку.
В конце же 1820 года возвратился к себе в свой небольшой сель¬ский домик, впоследствии замененный новым с прекрасным парком, разбитым на пятидесяти десятинах. Устроив это прекрасное имение, он зажил в нем истинно по-русски, имея четыре тысячи душ неза-ложенного имения.
Чтобы поскорее узнать Н-я В-ча, скажем несколько слов о его наружности. Он, несмотря на 68 лет, на вид весьма бодрый и крепкий. Его высокий рост, широкий оклад плеч и мускулов, пря¬мая и смелая осанка свидетельствуют, что в молодости он пользовался завидным здоровьем и обладал, по-видимому, хорошей силой. Это был самый неутомимый ходок на охоте, несмотря на его массивную комп¬лекцию. По целым дням он мог ходить в палящий зной, лишь только бы работала его собака, и другому, что называется из молодых, ран¬нему охотничку, за ним бывало не угоняться. Охотник он, что на¬зывается, старинного закала, методический, понимающий охоту не как промысел, а как наслаждение, выше которого нет другого.
Н-й В-ч с характером положительным, но настойчив и вспыль¬чив, в особенности на охоте. В минуты горячки старик готов задать головомойку каждому, кто с ним охотится. Но эти вспышки скоро проходят, и сердце его успокаивается: он по-прежнему становится та¬ким же задушевным компаньоном, таким же добрым сотоварищем. Все такие выходки никогда не оставляют по себе и тени какого-либо неудовольствия. Это просто порывы, свойственные благородной страсти. Н-й В-ч страстно любил псовую охоту, но небольшая стая гончих мало его утешала, и вскоре явилась новая, известная под на¬званием Глебовских зверогонов. В напуску было шестьдесят, и ко всему этому лихие борзые. Как было не пристраститься, имея вблизи дома царские отъемы, а в соседстве друзей-охотников, с которыми проводил он целую осень в отъездах, рыская по полям и оврагам на лихом горбоносом донце. Перевидев бывало матерого волка в чистом поле, он молча толкал донца и, указав собакам, принимался его травить полем одной своей сворой. «Улю-лю!!! Улю-лю!!! Ну-у-у!! Любезный!.. выручи, возьми!» — ревел без памяти охотник, но Лю¬безный был еще далеко. Казалось, он собирал последние силы, чтобы помериться в чистом поле, в одиночку, с серым лобаном, и в это время, пожирая пространство, он наддавал и лихо выносился из всех остальных собак. Одно мгновение... и волк, и Любезный ката¬лись в ожесточенной свалке. Тогда обезумевший охотник, не помня себя, бросался с ушей лошади и порешал серого недруга ловким уда¬ром длинного ножа в горло, и волк мотался в тороках победителя.
Подобных сцен из полевой жизни Н-я В-ча не сосчитаешь. Чтоб ближе познакомиться с ним, как с псовым охотником, надо иметь по¬нятие об его бывшей стае зверогонов и любимцах Польване, Украсе и Любезном — этих лихих, одиночных собаках, о которых память он сохранил до старости лет.
Но о псовой охоте мы не будем распространяться, чтоб не ув¬лечься предметом, который не войдет в наш рассказ. Да и зачем надрывать сердце старого охотника воспоминанием того, что прошло безвозвратно.
Повторим лишь те немногие задушевные строки, высказанные им в его воспоминаниях: «Я лишился, — говорит он, — этой чудной собаки на десятой осени. Любезный кончил жизнь под ножом хирурга; а с Любезным, кажется, была схоронена и страсть моя к псовой охоте».
С уничтожением впоследствии знаменитой псовой охоты окончи¬лись и шумные его отъезды. Причины уничтожения произошли, по¬лагаю, от повсеместного уменьшения зверя и других обстоятельств. К тому же страсть и недуги — вот что охладило Н-я В-ча и вместе с тем удвоило страсть к ружью и легавой.
С Н-м В-м я познакомился случайно в Москве несколько лет тому назад. Он посещал белокаменную только по зимам и часто проживал в ней до самой весны, чтобы убить глухое зимнее время и укрепить, по возможности, летами расстроенное здоровье.
По прибытии на зимний сезон, каждогодно он квартировал в од¬ной старинной гостинице, вблизи Охотного ряда, занимая там це¬лое отделение. У него и в Москве постоянно собирался кружок старинных друзей. И чего, чего не наслушаешься в веселой этой компании! Просидишь бывало далеко за полночь, приедешь к себе домой и до утра не сомкнешь глаз: так вот и кажется, будто бы сейчас только возвратился из отъезжего поля или откуда-нибудь из болота.
Беседы были самые оживленные по вечерам. И не было другого разговора, как об охоте, о книгах, о театре. Много припоминалось прежних замечательных эпизодов из жизни поклонников Дианы. Много рассказывалось историй, читалось охотничьих статей, пре-рываемых по временам самым задушевным хохотом. Одним словом, было весело и приятно в бесцеремонной компании, и вечера прохо¬дили незаметно.
Как теперь гляжу я на Н-я В-ча. Бывало приедешь к нему ут¬ром, часов в десять, он уже давно встал и посиживает за письмен¬ным столом, попивая кофе, который тут же варится на спирту. Эта операция продолжается иногда часа два. Н-й В-ч, покуривая гаван¬скую сигару, пресерьезно занят письмами к своим друзьям; на это занятие он посвящает по обыкновению каждое утро. Письма его к друзьям заключают в себе дневник с описанием различных охот и случаев из полевой жизни. Всеми этими сведениями Н-й В-ч де¬лится с отсутствующими друзьями и, что всего удивительнее, в это же самое время поддерживает разговор с кем-либо из утренних, ранних гостей, в которых и в Москве недостатка не ощущалось, бла¬годаря его радушию и популярности.
Но ненадолго доставался москвичам добрый собеседник. Лишь только зима приходила к концу, едва запахнет весной, ему уж не сидится. Так вот и подмывает старика скорей ехать в деревню. Ни¬какие убеждения остаться и провести еще несколько дней в Москве не изменят поездки. С запасом разных жизненных припасов, в том числе и ящиками вин от Депре, он оставляет белокаменную и, про¬стившись до будущей зимы, спешит в свое родимое гнездо, чтобы в нем, на свободе, вздохнуть живительным воздухом весны, встретить первый весенний вечер на тяге вальдшнепов, полюбоваться своим роскошным парком и с наслаждением под вечерок послушать голо¬систого певца, появившегося в куртинах парка. Вот что манило вес¬ной старого охотника в деревню, где с наступлением охотничьей летней поры, вскоре после Петрова дня, оставив все домашние за¬нятия, Н-й В-ч переселялся в сферу иной жизни, и эта самая жизнь была охота.
II
Медленно солнце склонялось к закату. Полдневный жар давно свалил. Наступал вечер... В полях, благодаря хорошей погоде, еще непрерывно кипела работа поселян, одетых в белые рубахи и вой¬лочные трешневики; женщины были в длинных балахонах, низко опоясанных красными покромками. Тут были и ребятишки, выгля¬дывающие из двухколесных кибиток.
Вдали полос, по межам, медленно двигалась на бегунцах темная какая-то человеческая фигура в шляпе с большими полями. Судя по виду, это был управляющий-иностранец, наблюдающий за работами господской запашки.
В правой стороне от дороги, ведущей к господской усадьбе, возвышалась прекрасной архитектуры сельская церковь, которую я узнал по имеющимся у меня видам. Село Шаблыкино красиво рас¬полагалось на довольно крутом берегу незначительной речки, од-нако образовавшей громадный, длинный пруд с разросшимися по одному берегу развесистыми ветлами. Многие из них, раскинув¬шись над поверхностью воды, как будто купали свои нижние зеленые лозы, что придавало пруду очаровательный вид.
Некоторое расстояние мы ехали опушкой парка; потом, переехав через красивый мост в конце другого пруда, поднялись на гору и тотчас же выехали на обширный двор. Перед нами явился трех¬этажный с бельведером дом, со множеством окон и рядом колонн, поддерживающих балкон.
У самого подъезда встретили нас два приличной наружности мо¬лодых человека, одетых весьма щеголевато. Они были, по-видимому, родные братья и, как известно, занимали у Н-я В-ча егерские дол¬жности, — попеременно ходить за ним в поле для ношения питья и кое-каких потяжелее вещей. Они оба были охотники, в особенно¬сти младший.
Высадив нас из кареты, оба брата побежали вперед. Мы последо¬вали за ними вверх по лестнице и вошли в большую официантскую комнату. Несколько челядинцев вскочило на ноги, а также два ста¬рика в белых галстуках. Оба они приветствовали нас при входе по старинному обычаю, с низкими поклонами и с этим вместе отворили дверь в залу. Мы вошли.
Большие окна залы были уставлены горшками свежей зелени и цветов. В правой стороне от двери, у внутренней стены, стояла боль¬шая музыкальная машина. А налево, в простенке окон, выходящих на двор, другая, также хорошей работы, но меньшего объема. Эта последняя заводилась всегда после обеда, и, когда мы вошли, она играла какую-то русскую песню; по стенам было развешано несколь¬ко гравюр охотничьего содержания, в том числе небольшая аква¬рель работы отца покойного безрукого стрелка В.; она изображала пару дупелей, стоящих в болоте.
Хозяин, в широком пальто и с дымящейся сигарой в правой руке, вышел к нам из кабинета и встретил, как только мы вступили в залу. Он, по-видимому, был растроган нашим приездом, обнял по-дружес¬ки и благодарил, что мы сдержали слово, приехали его навестить.
— Одно только меня тревожит, — сказал он немного взволно¬ванным голосом, — ведь я писал к вам, что приезду вашему душевно рад, но на пролет не надеюсь!.. Какое же я могу доставить вам удо¬вольствие, когда все болота высохли!.. Ноги не замочишь!.. — и после того прибавил: — Шутка ли прокатиться 400-то верст, чтобы найти несколько пар дупелей в таких болотах, в которых я, с неболь¬шой компанией друзей, когда-то бивал в отъезд сотни.
Затем он пригласил нас с дороги отдохнуть, и сам повел по кру¬той, довольно узкой лестнице на антресоли, где в приготовленных за¬ранее двух поместительных комнатах дожидался приставленный к нам слуга, старичок лет 65, по имени Василий. Старик был далеко не так щегольски одет, как молодежь. На нем был довольно длин¬ный, поношенный сюртук с высоким воротником, старинного покроя, застегнутый на две нижние пуговицы. Из-под отвороченных лацка¬нов сюртука виднелась узорчатая белая манишка, и высокий белый галстук подпирал собой чисто выбритый подбородок, конец которого при пошевеливании головы по временам прятался в галстуке. Васи¬лий был еще крепкий и бодрый старик, с проседью на голове и баках, сросшихся с редкими клочками усов, ввалившихся вместе с верхней губой внутрь. Это был тип старинного ливрейного лакея. Так и представляется он вам стоящим на запятках кареты, в высо¬кой с позументом, шляпе и в ливрее, с капюшончиками, один другого меньше.
Василия, неизвестно почему, называли Зюком. Была ли это его фамилия или прозвание, данное ему исстари, не знаю. Всего вероят¬ней, это было его прозвище, употребляемое в дворне для отличия от других Василиев.
Пока мы раскладывались с нашими вещами в отведенном для нас помещении на антресолях, приказано было Зюку находиться при нас для услуги.
Вскоре мы оделись и сошли вниз. Любезный хозяин нас ожидал в кабинете.
Кабинет выходил полуциркульными большими окнами на зеле¬неющий парк, а с другой стороны окна выходили на оранжереи и цветочную выставку. Всего интереснее то, что одна из стен кабинета почти вся стеклянная; за ней помещается тепличная оранжерея с выходом прямо из кабинета. Из оранжереи можно сойти по чугун¬ной винтообразной лестнице прямо в зимний сад.
По стенам упомянутого кабинета были развешаны отличные гра¬вюры и акварели. Бойкая кисть художника С-а (Вероятно, Сверчков Н. Е. (1817—1898), писавший главным образом породистых рысаков, тройки и сцены из охотничьего быта.) набросала некото¬рые сцены из звериных охот; одна изображает момент, когда стая гон¬чих, висевшая на хвосте у большого медведя, выставила его на по¬ляну и охотник поражает зверя из ружья. Другая представляет эпи¬зод из псовой охоты, где отличился борзой кобель Любезный, оста¬новив волка за ногу и не спуская огрызавшегося зверя до тех пор, пока охотник не порешил серого ударом кинжала. А также хорош портрет Любезного; он изображен стоящим у подъезда дома, с при-поднятыми вверх ушами, как бы ожидая выхода охотника. Эти три картины напоминают старому охотнику былое-прошедшее.
Сверх всего в кабинете много книг и журналов, ружей и охотни¬чьих артистических бронз...
Когда мы вошли в кабинет, хозяин сидел на постоянном своем месте, пред большим письменным бюро. В его правой руке, откину¬той свободно на резную спинку покойной козетки, легко дымилась гаванская сигара. Сбоку, на той же козетке, свернувшись, лежал черный, породистый пойнтер, который при нашем появлении при¬поднялся и начал обнюхивать незнакомцев.
Н-й В-ч строго сказал собаке «куш!» и, протянув нам руку, про¬молвил:
— Благодарю, что вспомнили! Подвиньтесь ко мне поближе, я плохо слышу! — прибавил он, обратившись ко мне.
Затем отрекомендовал своих гостей и проживающих у него в доме нескольких лиц...
III
Часов в одиннадцать 28 июля решено было общим советом отпра¬виться на место нашей стоянки, в деревню Казинки, за сорок верст от Шаблыкина.
С раннего утра у подъезда господского дома кипела деятельность. Несколько человек прислуги, в том числе и повар, личность немало¬важная в этом случае, отправляясь с нами в отъезд, укладывали в до¬рожный фургон: провизию, зелень, ящики вин, матрацы, подушки, кухонную и столовую посуду. Для двухнедельного пребывания на¬шего в отъезде все это было необходимо.
Обоз с поваром и припасами ехал заранее на место и должен был прибыть в Казинки часа за три прежде нашего приезда, в тоже самое время занять квартиры и приготовить обед. Мы же предполагали выехать из Шаблыкина после завтрака.
В это самое утро Н-й В-ч проснулся раньше обыкновенного. Он давно уже сидел в кабинете, за кофеем, и тут же отдавал кое-какие приказания своим егерям Феде и брату его Николаю, которые выно¬сили и укладывали необходимые охотничьи вещи в подвезенную к подъезду охотничью карету.
Это был любимый экипаж Н-я В-ча. Посмотрим теперь на его уст¬ройство, не лишенное некоторого интереса и практичности. На до¬вольно длинный тарантасный ход поставлен небольшой каретный кузов, укрепленный двумя толстыми, прочными ремнями, заменяю-щими рессоры. Внутри кареты устроено сиденье одному. С боков — дверцы с подъемными стеклами. Спереди, во всю ширину стенки, при¬делана кожаная сума для поклажи разных вещей, с обеих сторон ко¬торой пригнаны ремни с пряжками, пристегивающие в вертикаль-ном положении по одному с каждой стороны ружью, так что, в слу¬чае надобности, гораздо скорей достать ружье, нежели возиться в дороге с ящиком. Ружья, таким образом, обращены стволами вверх и безопасны на случай нечаянного выстрела, что случается нередко с ружьем, лежащим сбоку охотника. Особого внимания еще заслу¬живают некоторые удобства, заключающиеся в этом экипаже: это собственно места для собак. Они устроены отдельно. Одно, между передней стеной и кучерским местом, для одной собаки, а другое назади, под местом егеря.
В заднюю клетку можно посадить свободно двух рослых легавых. Помещения эти прикрыты сверху наглухо и имеют с обеих сторон проволочную сетку, где собакам сообщается свежий воздух; там они могут свободно лежать, стоять и сидеть, совершая значительные пе¬реезды от болота к болоту, и оттого постоянно будут с свежими но¬гами. В заключение удобств, найденных нами в этом уютном эки¬паже, главное достоинство — легкий ход. Каретка свободно везется полем и по песку доброй тройкой рослых заводских лошадей; она покойна на ходу, укладиста и не валка.
Упомяну и о другом охотничьем экипаже, под названием штульваген. Его длинный ку¬зов, открытый сверху, похож на немецкую бричку на тонких высоких колесах. За сиденьем, устроенным для кучера, посреди кузова сделано место для двух егерей: оно устроено для качки на известных прочностью деревянных рессорах. Назади третье помещение, где можно класть вещи и возить собаку. Но самое удобное, это два плоские бочонка, с железными обручами; бочонки во время засухи и вообще жаркого времени — выдумка весьма дельная: они наполняются све¬жей водой, — один служит для питья охотников, а другой содер¬жит воду для пойла собак на привале за неимением ее вблизи.
При этом — еще две принадлежности, употребляемые на прива¬лах. Первая — это щит от толстого равендука; он ставится для за¬щиты отдыхающих охотников от палящих лучей солнца и устроен на семи кольях, с железными, заостренными наконечниками для свобод-ного втыкания в землю. Вторая — складной, на винтах, шест с вывешенным красным значком. Флаг ставится на кузове кареты и озна¬чает пункт, где остановились лошади, чтобы уставшие в болоте охотники могли прямо выйти к месту назначенного сбора, не пута¬ясь по пустому, как это часто случается с любителями ходить в от¬бой. С таким удобством нашему отряду легко было прокочевать не¬дели три под открытым небом, и что могло быть лучше этой жизни, этой свободы, не стесняемой никакими этикетами?..
