Фокин Н. Н.
Ночь смотрит тысячами глаз,
А день глядит одним;
Но солнца нет, и по земле
Тьма стелется, как дым.
Ум смотрит тысячами глаз —
Любовь глядит одним!
Но нет любви — и гаснет жизнь,
И дни плывут, как дым.
Полонский
I
...Нагруженная различными припасами, медленно подвигалась лодка по сильно заросшей реке.
Весла путались в стеблях и листьях водяных растений, которыми вчастую была заткана вода. Иногда лодка задерживалась на коряге, черневшей в воде, и тогда Орский и Василий становились на скользкий ствол и перетаскивали лодку через это препятствие. А то, в местах, где речка протекала возле самого леса, раза два или три приходилось перерубать упавшие поперек реки деревья, — почти всегда огромные осины, и эта работа отнимала немало времени. От ударов топора с реки поднимались утки, белые щепы летели в воду, а дерево тряслось и содрогалось...
Так называемые «заездки», которыми, после прохода барок, перегораживалась речка в дни весеннего хода рыбы, тоже задерживали лодку; опять приходилось прибегать к помощи топора или, расшатав их, вытаскивать колы, вбитые в дно реки.
Еще большие затруднения встречались на сильно обмелевших, поросших густою травою перекатах. Вязкое, илистое дно не позволяло выйти из лодки и перетащить ее через мель, а весла и колы глубоко уходили в мягкую почву, и оба путника немало тратили сил и энергии, заставляя лодку переползать такие места.
Речка шла очень неровно, делала бесчисленные повороты и зигзаги, то разветвлялась на несколько рукавов, то вновь сливалась в одну струю. Выполняя все ее изгибы, лодка, на незначительном сравнительно пространстве, иногда должна была проходить несколько верст, кружась в одних местах, подвигаясь вперед и сейчас же возвращаясь назад по капризу прихотливого русла.
Все это очень удлиняло и без того длинный и не легкий путь, и Орский и Василий неизменно радовались, когда, выбравшись из кривулей, видели впереди сравнительно прямую полосу воды, по которой можно было ехать вперед без досадных возвращений обратно.
Но такой путь только выдавался местами, и скоро опять приходилось лавировать, огибая то один, то другой мыс болота.
В эти дни второй половины августа кроншнепы уже исчезли с речки, но зато молодые ястреба то и дело попадались на глаза, и Орский всегда стрелял по ним, не стесняясь расстоянием, часто в надежде на шальную дробину.
Солнце сильно припекало, по небу медленно плыли обрывки тяжелых, мутно-белых облаков, иногда на несколько минут заслоняющих светило дня. Один из первых признаков близящейся осени — кузнечики трещали в траве; над водою летали стрекозы, водяные пауки отдыхали на плавающих листьях, иногда звонко плескалась рыба. Громкий и пронзительный крик журавлей доносился порою с болота.
По обеим сторонам реки, на всем ее протяжении, то суживаясь, то широко расходясь, шпалерами стоял преимущественно сосновый лес, так называемый шапошник. Ближе к реке болото было суше, и сосны росли прямые, как свечи, крупные и ровные, тогда как в местах более сырых и зыбких прозябали сосны-карлики, чахлые и уродливые.
— Слава богу, теперь до места недалеко! — сказал Василий, бросив в воду окурок папиросы и снова принимаясь за весла. — Да и время. На выкате солнца выехали из дома, а теперь, почитай, за полдень... Совсем обмелела наша Рокота...
— Тем лучше, — отозвался Орский. — Река обмелела — значит на болотах воды мало и птица держится возле речки...
— И у Глухих озер. Там и ягоды много...
— Верно. Побываю и там, — сказал Константин Львович.
Глухими озерами назывались два небольших озера среди болота, верстах в шести от реки. В каждую свою поездку сюда Орский обходил эти озера, на берегах которых, в ягодниках, постоянно жировала пернатая дичь. Но теперь они ехали в местечко, называемое «Подосиновый берег». Отсюда Орский обыкновенно начинал охоту, здесь всегда бывал первый привал. От реки по кочковатому луговому болоту шагов сто было до острова, на краю которого росли громадные осины, отчего и произошло название «Подосиновый берег». Почва в начале острова была ровная и сравнительно сухая — лучшего места для охотничьего бивуака не было на несколько верст.
На край острова, под сень осин, Орский и Василий переносили вещи из лодки, для чего им пришлось раза по четыре пройти туда и обратно, и Василий тотчас же стал разбивать палатку, которую Константин Львович возил с собою в эти места.
Василий знал, как и что надо делать, не требуя указаний, и Орский мог, не теряя времени, отправляться на охоту, будучи вполне уверен, что по возвращении он найдет здесь удобный отдых и ночлег. Устройство привала и «хозяйство» лежало на обязанности Василия, а на охоту в этих местах Орский неизменно ходил один: как истинный охотник, он прекрасно умел ориентироваться в каких угодно, даже совершенно незнакомых ему, местах.
Орский переменил высокие сапоги на туфли-поршни и только протянул руку к ружью, как Джек, кофейно-пегий пойнтер, бросился к нему на грудь с изъявлениями своей любви, радости и восторга.
Умный пес рвался на охоту. Большой переезд и вчерашнее продолжительное поле ничуть не утомили его. Джек был могучего сложения, кобель-богатырь и страстно, до самозабвения был предан охоте.
Всю дорогу спокойно сидел он в лодке, с интересом поглядывая вокруг, и терпеливо ожидал, когда понадобятся его услуги. И время настало. Джек встряхнулся и, махая хвостом, вглядывался в хозяина, как бы торопя и приглашая его. «Что же, идем, я готов!» — читалось в этих умных глазах.
Недаром Орский так любил своего Джека. Пес чуть не говорил, и в нем Константин Львович нашел и лучшего, не ревнивого друга, и незаменимого, бескорыстного помощника.
II
В сопровождении идущего «у ноги» Джека, Орский отошел от привала и углубился в лес.
Он испытывал какой-то подъем нравственных и физических сил; чувствовал себя способным без всякого утомления пройти много верст, несмотря на тяжелую ходьбу по болотам.
Его звала и манила охота с ее никогда неиссякаемыми разнообразными впечатлениями и ощущениями.
Через четверть часа ходьбы Орский перебрался по колодине через почти пересохший ручей и вступил в часть острова, выгоревшую много лет тому назад.
Орский старался не терять из виду Джека, показывающегося и исчезавшего в зарослях, в нескольких шагах от хозяина. Вдруг Константин Львович сразу остановился, привычным и ловким движением сорвал с плеча бескурковку и передвинул предохранитель. Джек стоял. Между кустами виднелся он в довольно нелепой позе, как-то особенно изогнувшись. Очевидно, наскочил на дичь вплотную и замер.
— Ду-ду-ду! — загрохотал крыльями черныш, свечою поднимаясь вверх из куста.
Раз! — нажал гашетку Орский, поймав лирохвостого на мушку. Распластавшись в воздухе, тяжело рухнул вниз убитый наповал краснобровый красавец, но еще раньше, чем достиг он земли, сбоку, правее, загремел крыльями другой черныш и потянул низом, прикрываясь вершинками молодых березок. С быстротою мысли повернулся охотник и ударил навскидку по удалявшемуся, чуть мелькнувшему между листвою, косачу — два! — упал и этот, и слышно было, как забил на земле крыльями.
Джек все стоял. Орский выбросил стреляные гильзы, зарядил ружье и подошел к Джеку. Но едва он сделал несколько шагов, как впереди разом поднялось несколько чернышей, будто из мешка посыпались они, и улетели без выстрела, загородившись от охотника деревьями.
Уложив убитую дичь в ягдташ, Орский пошел дальше, каждую минуту надеясь стрелять. Пересохшая, высокая трава шуршала, мелкий валежник потрескивал под ногою, благодаря чему осторожные старые черныши часто срывались далеко, не подпустив не только охотника, но и собаку.
Раза два Орскому удавалось перехитрить косача. Он заходил сбоку ведущей по горячему следу собаки и, угадывая по характеру местности, где приблизительно сорвется черныш, спешил наперерез.
Впрочем, Джек не давал особенно много бегать и кружить лирохвостым. Он прихватывал их верхним чутьем, вел как по нитке и, быстро напирая на птицу, заставлял ее подняться на крыло.
...Обойдя гарь, Орский был отягощен дичью и присел отдохнуть. Обширный ягдташ не мог вместить всей добычи, даже петли-торока почти все были заполнены птицами. Но суть была даже не в количестве, а в качестве дичи.
Охотник испытывал приятное чувство удовлетворения и довольства. Он посмотрел на сидящего рядом с ним Джека. Как Джек сегодня превосходно работал! Несколько раз анонсировал. Как подводил, как далеко причуивал дичь!.. В сущности, всеми наслаждениями этого дня он, Орский, обязан Джеку.
Прежде чем продолжать охоту, Орскому необходимо было избавиться от дичи, стеснявшей каждое его движение, и он решил оставить ее здесь, чтобы завтра утром, вторично обходя гарь, захватить с собою Василия, который и унесет дичь к лодке.
Порешив так, Орский вынул из ягдташа веревку, гирляндою связал птиц и как мог высоко подвесил их на одиноко стоящую среди мелких молодых деревьев, издали заметную толстую сушину, благо на ней было несколько — вполне подходящих для этой операции сучьев. А для устранения хищников на одном из сучьев Константин Львович прицепил наподобие флага свой носовой платок. Затерять это место Орский не мог, слишком оно было приметно, да и вся эта гарь не велика; побывав на ней несколько раз, он хорошо изучил ее и запомнил. До лодки — привала было меньше версты, и сюда явственно доносился стук топора: то Василий возле палатки рубил сушины, заготовляя дрова.
Бодро и быстро зашагал Орский, оставляя гарь за собою, и скоро однообразная картина болота — краснолесья сменила разнообразие зарастающей гари. Никакое дерево не росло тут кроме сосны. Стволы сосен гладкие, ровные, прямые, с загрубелой коричневой корою внизу и ярко-желтые наверху, виднелись повсюду. Мягкий высокий мох заглушал шум шагов — Орский шел будто по ковру.
Местами болото было суше, местами очень водянисто, несмотря на малодождливое лето. В сухих местах кочки почти отсутствовали, здесь в изобилии росла черника, а сосна-шапошник достигала наибольшего развития. В более сырых местах почва сплошь была изрыта кочками-холмиками, густо заросшими гонобобелем. И тут, между кочек, повсюду, иногда на протяжении нескольких верст, виднелась морошка. В самых сырых местах болота лес редел, чах, сох, постепенно сходя на нет. Водянистый, зеленоватый мох-тина скрывал здесь засасывающую бездну окон-прорывов. Кочки-холмики чуть выступали и на них ютились редкие карлики сосны, в аршин, полтора аршина вышиною, больные, захудалые, наполовину посохшие. Здесь тоже росла морошка, а на кочках гонобобель, но уже не такой густой и высокий, как в более сухих местах, и зеленоватый мох был так нежен, что отчетливо печатал следы-набродки не только тяжеловесных журавлей и мошников, прилетающих сюда кормиться клюквою, но и грациозных белых куропаток.
Джек искал здесь широко, описывая правильные круги и восьмерки, умело пользуясь ветром, и шел быстро, оставляя на мягком мхе глубокие следы своих ног.
Раздувая ноздри, пытливо тянул он ими воздух, высоко поднимая голову и заходя против ветра. И вдруг, что-то причуяв, пошел прямо, верхним чутьем, и замер на месте.
Шагов за четыреста от себя отчетливо видел Орский своего любимца на стойке.
Смело и уверенно стоял Джек, чуть поводя чутьем. Константин Львович, хорошо знакомый с его приемами, безошибочно знал, что дичь хотя и причуяна верно, но находится еще далеко, не ближе как шагах в пятидесяти от Джека.
Чуть взглянув в сторону хозяина и видя, что тот далеко, Джек со всех ног, напрямки, бросился к нему; с разбега, с большим одушевлением и живейшей радостью лизнул Орскому руку, опять устремился вперед, снова оглянулся — идет ли охотник — и убедившись, что Орский тут, стал подводить.
Долго бежали куропатки. Джек тянул за ними, Орский не отставал от Джека, каждую секунду ожидая вылета дичи. Наконец, возле обширной, поросшей гонобобелем кочки, Джек остановился.
Дружно, будто по команде, бойко взлетели пять куропаток; два выстрела слились почти в один звук, две птицы упали, а остальные, пролетев шагов триста, опустились на землю.
— Трах-тара-рах-тах-тах, — резко прокричал уцелевший среди них старый петух. А в это время с соседней кочки, в двадцати шагах от Орского вновь поднялась пара запоздавших отлетом куропаток, и Константин Львович, не сходя с места, сделал второй дуплет, так как уже успел вложить патроны в ружье.
Затем он отправился разыскивать переместившихся куропаток и, без труда найдя их, взял старого петуха. Остальные две куропатки снялись не в меру, и Орский долго следил глазами за их красивым полетом, видел даже, где они опустились, но преследовать их не пошел, а, взяв влево, стал выбираться в более сухую часть болота, с крупными соснами и густыми, чуть не сплошными, зарослями черники.
...И все шел и шел между сосен болота Орский, полной грудью вдыхая густой, смолистый воздух леса, изредка справляясь с компасом и все время следя глазами за неутомимо работающим Джеком.
Вот ровный аллюр Джека нарушился, пес изменил направление, метнулся туда-сюда; вот разобрался в свежих набродках, уверенно пошел в одну сторону, замедляет шаги, вытянулся, пригнулся к земле, крадется с горящими глазами, как кошка к добыче...
Не выдержав стойку и даже не подпустив близко собаку, и впереди, и правее, и левее Джека захлопали крыльями на подъеме крупные молодые глухари.
Орский мог ударить только по одному молодому петуху, который после выстрела упал, а остальные глухари, с старкою во главе, полетели в разные стороны и скрылись между деревьями.
Орский сел на кочку возле можжевелового куста и закурил папиросу; Джек улегся возле его ног.
Вечерело. Прощальные лучи заходящего солнца золотили вершины сосен. Полная тишина царила вокруг, ветер и тот затих. Большой черный дятел, громко, шумно работая крыльями, прилетел на сосну, недалеко от Константина Львовича и зашуршал, цепляясь по стволу. Два-три ястреба кружились над болотом. Высоко в небе пролетело несколько ворон, направляясь на ночевку.
Посмотрев на компас, Орский взял направление на ручей, и когда ускоренным шагом, пройдя версты две, подошел к нему, в небе мигали звезды.
Перейдя ручей и пройдя немного островом, Орский крикнул во всю силу легких:
— Ва-си-лий!..
— Гоп, гоп! — отозвался тот.
Константин Львович пошел на голос.
Скоро между деревьями показался огонек. Мрак будто расступился. Пожираемые пламенем дрова трещали, золотистые искры летели вверх.
Костер был разложен у входа в палатку.
Толстый слой ароматной хвои покрывал в палатке землю, будто мягкий ковер. Поверх хвои была постлана бурка.
Над костром кипел чайник; дымился котелок с овсянкой для Джека. Большой короб с закуской был разобран; все припасы и посуда под рукою.
Орский скинул мокрые туфли-поршни, переоделся и с наслаждением растянулся на бурке, возле огня. В ожидании ужина Джек уселся рядом с хозяином. Василий зажег в палатке свечу.
Тишина ночи нарушалась голосами разговаривающих Орского и Василия. На реке изредка покрякивали утки. Вдали на горизонте, в небольшой туче вспыхивали зарницы...
Мрак ночи сгустился и непроницаемым, черным кольцом охватил костер. Но здесь, в палатке, возле огня, было светло и уютно...
III
Прямо из усадьбы Орский прошел окрайком полей своего Богдарова, рассеянно глядя, как Рекс, молодой, по второму полю, ирландский сеттер бешеным аллюром носился вокруг него.
Рекс редко бывал на охоте; Константин Львович предпочитал ходить со стариком Джеком, и Рекс, скучая и томясь в бездействии, страдал от избытка сил и энергии.
Изредка взятый на охоту, первые полчаса он постоянно безумствовал, не помня себя от радости и восторга, но затем значительно сокращал ход и становился вежлив и послушен. Пес любил охоту до самозабвения.
Натасканный в окрестностях Петербурга опытным егерем, он по второму полю проявил хорошее чутье и сообразительность, но страшно нервничал, нередко горячился, и его постоянно нужно было «держать в руках». Это не нравилось и утомляло Орского. Купил он Рекса для замены им Джека, но пока Джек был в силах, Орский предпочитал его работу.
Разница между Джеком и Рексом была громадная. Уверенный, спокойный, опытный помощник на охоте, Джек, не нуждающийся ни в каких указаниях, и молодой, неукротимый повеса, которым все время надо руководить.
Джек анонсировал, а Рекса даже не всегда можно было отозвать от стойки.
Но после охот в Рокотовском болоте Джек все время был болен, и Орский принужден был ходить с Рексом.
Впрочем, ходить оставалось недолго — охота с легавой доживала свои последние дни в этот год.
Природа увядала. С каждым днем все дружнее бурели, желтели и краснели листья. Листопад был в разгаре.
Ветви лиственных деревьев постепенно обнажались, расширяя горизонт. Становилось заметно светлее в густых зарослях, просторнее в чащах. Блекли и опускались травы. Размокшая от частых дождей почва отказывалась впитывать в себя избыток влаги.
Последние снопы хлеба были увезены с полей, только на нивах Богдарова, где никто не интересовался хозяйством и оно шло как попало, виднелись суслоны овса, привлекая стайки овсянок и красивых хищников — соек.
В прозрачном осеннем воздухе чувствовались сырость и прохлада. День был серый, тусклый, с небом, закутанным густого пеленою однотонных беловато-мутных туч.
Вдруг Рекс сразу замер на стойке. Дичь была где-то тут, возле, рядом, и Рекс чуть не припал к земле, боясь шевельнуться, боясь перевести дыхание, чтобы не утерять из своего чутья уловленную им пахучую струю воздуха.
Орский увидел Рекса шагов за сотню от себя, между кустами и молодыми березками.
— Тубо! — отчетливо произнес он, опасаясь, чтобы Рекс не сорвал, и направился к собаке.
Разжиревший вальдшнеп свечою взвился вверх и упал после выстрела шагах в десяти от Рекса, который все стоял с глазами, разгоревшимися от страсти, с напряженными, заметно дрожащими мускулами на ногах.
«Вот она, охотничья лихорадка!» — подумал Орский и послал Рекса вперед.
Стрелою метнулся тот к убитой птице, так что Орский опять должен был повторить свое «тубо», и в это время второй вальдшнеп сорвался в стороне, шагах в двадцати от Константина Львовича, и опять дуло бескурковки как бы пощупало птицу; опять шлепнул выстрел бездымного пороха, и второй вальдшнеп, сложив крылья, повалился на пожелтевшую, усыпанную опавшими листьями, влажную траву.
— Тубо!
Но разгорячившийся Рекс проскочил убитую птицу и заметался в кустах, в поисках за новой добычей.
Пришлось несколько времени просидеть Орскому на месте, успокаивая Рекса, явившегося к хозяину только после нескольких усиленных свистков. «Если хозяин не выдерживает и бьет птицу из-под меня без стойки, то почему же мне не поерундить?!» — мог бы сказать Рекс в свое оправдание. А Орский думал: «Я нервничаю и делаю глупости. Второго вальдшнепа не следовало стрелять».
С высунутым языком и сильно работающими боками, Рекс лежал возле Константина Львовича, готовый с упоением, по первому знаку последнего, со всех ног ринуться вперед на новые подвиги, и только дисциплина в виде тяжеловесной плети егеря, которую он все еще помнил, удерживала его на месте.
Орский сидел и курил, чтобы дать «остыть» Рексу, и не замечал времени, занятый своими думами...
IV
Стояли осенние, сумрачные дни. Часто моросил мелкий дождь, насыщая воздух влагою, и крупные капли воды висели на ветвях деревьев, медленно спадая на мокрую землю.
Деревья теряли свои последние листья; поникли и припали к земле блеклые травы.
Редко проглядывало солнце — в большинстве вокруг было тускло и серо, и однообразный фон подернутого облаками неба вполне гармонировал с утратившей свой яркий, летний наряд землею.
Промысловая охота была в полном разгаре. Местные кузнецы то и дело «правили ружья».
Сверло счищало ржавчину и толстый слой затвердевшего нагара, и после этой операции ружье снова начинало «бить», впредь до новой ржавчины и нового загрязнения, так как о чистке ружья после охоты редко кто из крестьян когда-либо помышлял.
Огромные лесные острова оживились лаем собак на белку. Артистически высматривался побелевший заяц на лежке. Рябчика подманивали на пищик. А по утрам в местах, более излюбленных птицею, виднелись самодельные чучела — грубое подобие тетеревов, и за-гонщики, пайщики охоты, подгоняли к ним лирохвостых. В течение целого дня и там, и здесь, и тут раздавались выстрелы и всюду бродили стрельцы с ружьишком на плече и топором за поясом.
На озерах шла усиленная рыбная ловля. Рыбачьи лодки с утра до вечера бороздили прозрачную воду. Рыбу «торбали» (загоняли) в «однонитки» и «режовки»; запускали однонитки на самолов. Матица невода (тагас), как прожорливое и ненасытное морское чудовище, жадно глотало добычу.
По ночам «лучили». Вдоль берегов озер, будто яркие звезды, медленно двигались огни, красными пятнами выступая во мраке. Все полевые работы были закончены: наступала целая серия деревенских праздников, предусмотрительно приуроченных к этому времени.
В дни праздников никто в лес не ходил и на озеро за рыбой не выезжал.
Один Орский охотился изо дня в день, непрерывно, с раннего утра до вечера. Два смычка костромских гончих — три выжлеца и выжловка от собак Н. П. Кишенского — дивно служили ему.
Это были нестомчивые, богатырского сложения, сильные и выносливые, неутомимые гонцы. Полазистые, вязкие, в достаточной мере паратые, вне гона они были очень позывисты и трубою их можно было вести куда угодно. Но вернуть их с гона не представлялось никакой возможности, и каждого поднятого зайца они гоняли до тех пор, пока зверь не был убит или пока не наступала глубокая ночь. След теряли редко, но потеряв, упорно искали там, где скололись, и снова след находили, и гнали, и так без конца.
Искали собаки всегда врассыпную, но стоило одной из них подать голос, как остальные «валились к ней», и дружный гон закипал.
Бас выжлеца Шугая рельефно выделялся на фоне остальных голосов стаи; вот высокие ноты выжловки Доборы; чу, как дружно ведут, с заливом, выжлецы Разбой и Громило. Кипят, переплетаются, сливаются звуки. Растут и крепнут и разливаются широкой волною по острову — ближе, ближе — надрываются, стонут, рыдают собаки... Весь — ожидание, весь — слух и зрение, стоит Орский на лазу, готовясь к выстрелу. Никаких мыслей нет в нем и забыл он себя. Гонят по красному. Сейчас, вот... нет! Отвернули в сторону, удаляется гон, слабеют и замирают голоса. Еще круг в том же острове задает лукавая кумушка. Хочется ей отделаться от собак, петляет и путает она след, но по пятам за нею рвутся собаки, гремят голоса их и, дробясь на отголоски, разносятся по лесу. Повернула лисица на обычный лаз свой — узкую перемычку между двумя островами, и только что сунулась на чистину, как незримое что-то резко стегнуло и ударило ее в бок; помутился у нее свет в глазах, и, пе-рекувыркнувшись через голову, бездыханная лежит она, красиво выделяясь на земле, усеянной мокрыми разлагающимися листьями, посреди оголенных ветвей кустарника. Дошли собаки. Усиленно работая боками, лежат и сидят они возле убитого зверя. Лакает воду лужи Шугай, облизывает капли крови на шкурке зверя Добора. И Орский, довольный и счастливый, радостно рассматривает добычу.
Прервался гон, прошли дивные минуты ожидания зверя, но очарование только что пережитых ощущений долго не покидает охотника...
