Зворыкин Н. А.
В разные времена года бывает пора, которая запечатлевается своей привлекательностью.
Охотник всегда замечает такую пору, предугадывая ее иногда по трудно уловимым признакам. Эта особая пора в разные сезоны года глубоко западает в память, неся с собой и особые переживания.
Март
В пасмурные безветренные дни марта, до начала оттепелей, медленно падает фигурный снег на образовавшийся наст и дает нежный отпечаток следов.
Мороз ясных ночей, особенно после солнечных дней, колет, проникая змейками под одежду. Синева ночного неба глубока. Крупные звезды мигают сапфирно-хрустальными блестками, а мелкие светятся, словно осколки льда.
Луна, звезды, блестки на снежном покрове и легкий иней на деревьях делают мартовскую ночь цветистой. Четкие тени ложатся на снегу, и что-то знакомое в этих тенях как будто умеряет силу мороза: вспоминаются черные тени теплых осенних лунных ночей по росистым лужайкам и тенистые полосы при жарком солнце.
Ярки солнечные мартовские дни. Даль видна, как прозрачной осенью. При переломах зимы к весне и лета к осени открываются занавесы к горизонту. Рядовые тихие солнечные мартовские дни с синими тенями теплы, несмотря на мороз, а на пригреве, особенно к хвойному лесу, жарко.
Белизна берез розовеет, солнце словно просвечивает сквозь их тонкую одежду. Ветви выпрямились, и гибко торчит шоколадная щетина березняка, густея краской на фоне хвойного леса.
Сосны и ели зеленеют по-новому; в потоке солнечного света хвоя кажется мягкой, как шерсть. По надувам вдоль изгородей и по крутым косогорам на тонком слое свежего снега красиво рисунчаты русачьи следки. По ручейкам и низинам около одонья сенных стогов вьются прошивки горностаевых и хорьковых набродов.
Март — месяц света, синих теней, розовых, белых и лиловых следов и последний в зиме с глыбами, горами, толщами сахарно-белого снега, почти не тающего под солнцем. Не осилить солнцу снежного покрова при ночных мартовских морозах!
Накануне лета
Оттепельные мартовские дни с теплым ветром поразительно быстро рушат толщу снега. Он проноздрится, напитается влагой и сядет. Таким влажным, тяжелым снегом набивают ледники.
В низинах просачивается вода, снег делается изжелта-зеленоватым, синеватым.
Близится бурное пробуждение вешних вод.
Первый туманный теплый денек или небольшой дождик разбивают оковы, гремят ручьи, заполняют пожни, пестрят большие проталины на полях. Среди качающихся от напора воды ветвей потонувшего кустарника уже плавают нарядные утки и на уносимой водою ветоши бодро бегает трясогузка.
В рощах раздается неумолчное пение зяблика и чокают подвижные дрозды.
В лесу белеют еще платки снега на блеклом фоне земли. Рано вечером Федулаич отправляется на тягу.
Певчие дрозды мелодично оглашают лес молодецким посвистом; непонятный шепот, верещание и шуршащие звуки заполняют землю и небо. Когда последняя улыбка солнца скроется с набухших верхушек берез, над опушкой, причмокивая, выплывает неслышным полетом вальдшнеп, такой же шоколадный, как ковер прошлогодних листьев на земле. Федулаич любуется округлой птицей. Вечерняя заря позволяет разглядеть кофейно-черный окрас зоба и брюшка. Вскоре птица кажется уже черной. Певчие птицы прекращают свое ликование. Тишина леса нарушается лишь причмокиванием вальдшнепов и усилившимся непонятным шепотом.
Солнце апрельских дней соответствует славе весны, оно греет и воскрешает. В апреле нередко устанавливаются однородные солнечные дни, и пора эта очень похожа на «бабье лето». Жаркие пригревы и прохлада тени, простор горизонта дают это сходство, но молчание умирающего лета вовсе не похоже на его пробуждение. Рассвет апрельского дня неудержимо влечет Федулаича в глушь хвойного леса, где в эти часы томно стрекочет глухарь.
Быстро покрывает блеклую землю остренькая щетинка травы, и неожиданно сразу на ветвях появляется зелень почек, как капли дождя. Стоит им показаться, и лес окутывается зеленой дымкой.
Сильный теплый ветер этого сезона как будто создан для того, чтобы развернуть зеленые капельки и превратить их в лист.
Полный лист — это уже лето.
Весна прошла, замолчали и глухари.
В цветущих лугах
Когда сочная щетинка трав усеяна желтыми кружками одуванчиков и мохнатые пчелы вязнут в бархате цветка, лето вступает в свои права.
Птицы на гнездах.
Быстро поднимается трава, и чем больше теплых дождей, тем быстрее и гуще растет она. С каждым днем появляются новые цветы. Дружно расцвечиваются луга.
Кирпичные хвосты кислицы, золотые пуговки лютиков, розовые и малиновые крестики гвоздики, лиловые и белые колокольчики, застенчивые незабудки, синие султанчики, сливочные, как жасмин, чашечки других полевых цветов переплетаются в серебристо-лиловатой дымке метельчатых трав.
Над лугами реет сонм мелких бабочек нежно бледных оттенков, словно оторвавшиеся лепестки полевых цветов.
Когда зацветут луга, лето как будто останавливает свое быстрое течение, чтобы дать полюбоваться красотой, а затем уже быстро катится к осени...
Ко времени расцвета лугов появляются выводки дичи.
Ходит Федулаич в лес проверить места тетеревиных выводков. Ходит по мелколесью, наклоняется, признаки ищет; найдет — и по примятой траве выводок сгонит. Сядет, повременит и начнет манить. Раньше по мелким тетеревам ловко, тонко свистел, а последнее время фальшивить стал: зубов не хватает, зато по крупным хорошо: требуется свисту сиплость придать.
Подманит, любуется, всех пересчитает. Целый день пробудет Федулаич в лесу и лык березовых домой целый шар, как большой арбуз, принесет.
На обратном пути зайдет на выходе к полю к двум ямкам-водоемам: одна — в стенках незабудок — затенена так, что Федулаич видит себя в воде, как в зеркале; другая — рыжая, солнечная, и скользят по ней на своих крестообразных лапах всегда сухие водомеры.
Из леса путь ведет тропинкой по большому лугу. Издали этот цветущий простор под косыми лучами солнца кажется шелковой золотисто-розовой тканью. Сочный росистый луг оглашается трещащим, бодрым хрипом коростелей. Некоторые цветы, не пахнущие днем, начинают издавать сладкий аромат к ночи. «Скоро благодать эта под косу попадет», — думает Федулаич.
Когда созревают плоды
Золотисто-розовая шелковая ткань лугов исчезла. Сенокосные места стоят оголенными, некрасивыми, негодными охотничьими угодьями: птице притаиться негде, все подстрижено «под гребенку». Скоро, однако, заостряются кончики травинок и начинает кивать отава при ветре. Перестало колыхаться золотое море ржи, уже скот пасется на жнивнике. Покатилось лето под гору.
На илистый берег пруда в огороде Федулаича часто стали залетать кулички-черныши. Ночью слышен хрустальный пересвист отлетающих кроншнепов. Утро стоит росистое, холодное, недаром последний слой огурцов снят. Скрипят в огороде тугие клубки капусты, комельки моркови краснеют под узорной зеленью. Подымется солнце повыше, разогреет и нежно печет. Тихо шуршат, отпадая под его лучами, отжившие листочки ольх. Стоят еще кое-где на поле овсы, розовые, как топленое молоко. Созрели и тетерева.
Спешит Федулаич в лес. Распугает Мельникова собака выводок тетеревов, и рассядется птица в густой листве березняка.
Щурится Федулаич, наглядывает привычными глазами добычу и приметит тенистое пятно засевшего в гуще ветвей петушка.
Румянеет осина; болотистый березняк — в золоте. Осиновому листу свойственна особая подвижность — он чувствителен к малейшему движению воздуха и трепещет, крутится и бьется на своей длинной прямой ножке, щелкая друг о друга и показывая то лицо, то изнанку.
Вначале пунцовый румянец мало-помалу расплывается по зелени листьев, и сочетание этих цветов прекрасно. Встречаются листья розовые, красные, малиновые. Осина издали похожа тогда на фруктовое дерево в плодах. Красные тона позже исчезают и заменяются к листопаду лимонно-желтым, украшая и просвечивая, будто излучая свет в мглистую осень.
Когда зарумянеет осина, нередко стоит ровная солнечная погода. В низинках трава местами рыжеет золотистой ржавчиной, стебли некоторых трав краснеют, как осиновый лист. Кое-где догорают последние цветы — шапочки красного клевера, лиловый репей, клочки подсохших некосей соломисто желтеют, блестит на былинках паутина, белоус подобен иглистой щетине ежа, сухие пригорки и пустырьки сереют рябью куропаток. Это пришло бабье лето: тихая, солнечная, красочная пора с глубоко синим небом ночей, падающими звездами и четким Млечным путем.
Любит ходить Федулаич за дупелями бабьим летом. «Дупелиная погода», — так называет он эту пору.
— Ишь, погода-то — ни одна былиночка не зыбается, — говорит Федулаич.
Осматривает Федулаич стелющиеся дупелиные угодья, примечая потные низинки, мягкие лужки с торчащими пучками травы, рябые пустырьки и желтые некоси. Все новых и новых дупелей обнаруживает собака на примеченных Федулаичем местах. «Ва-ак», — покряхтывают, взлетая, дупеля и падают от выстрела. Убитую птицу он кладет на ладонь, прикидывая вес, и дует на перышки груди, чтобы определить ожирение птицы.
Отлетели дупеля. Ветер, нагнавший дымчатые валы облаков, прервал бабье лето, оборвал множество листьев и затих.
Поглядывает Федулаич на небо, словно обтянутое серым ластиком, и прислушивается. Как раз, когда он занят затыканием на зиму отдушины в подполье, слышится гоготанье отлетающей станицы гусей. Бросает работу Федулаич и глядит вслед, теряя очертания птиц в мглистом небе к горизонту. Спустя несколько дней гуси валом валят, и не одну зорю проводит Федулаич на перелете и не один раз приносит домой, держа за шею, перекинутого за спину гуся. Все летят и летят треугольники и провисающие бусы гусей под серым небом, над блеклой травой, над коричневыми рощами, над зелеными хвойными лесами, изумрудными озимями, ртутными водами, окаймленными ржавыми травами и пожухлым камышом.
Бесконечными рыхлыми пластами бегут облака, спешат, как перелетные птицы, раскрывая на миг солнце. К ночи пробегают последние их валы, и звезды обещают наступление солнечных дней. И они наступают тихие, задумчиво-обиженные, холодные, будто поблизости выпал обильный снег.
Желто-палевые, пересохшие, поломанные тростники четко отражаются в синей воде — в том же синем небе, которое, оставаясь наверху, опрокинулось в воду. Стайки грузных кряков уютно отдыхают под берегом; некоторые округлыми бурыми комками сидят, подремывая, на воде, другие, вытянув шею, плавают, кормятся, щелокча воду, оставляя за собой медленно расходящиеся треугольники, будто вода загустела от холода.
А когда в одно утро закрайки озера затягивает стеклом тонкого льда и брызги волн застывают сверкающими леденцами на склонившихся тростниках и камышах, Федулаич, постояв на берегу, прекращает охоту скрадом на ржавых уток и зеленоголовых селезней, отплывших далеко в плес перед отлетом, и идет домой подновлять тетеревиные чучела.
Снег
Опавший лист и чахлая трава серебрятся по утрам. Под ногами слышится знакомый и приятный хруст заморозка.
Тетерева кипят на березняке.
Федулаич, неся на согнутой руке перевязанные веревочкой суконные чучела, а в торбе за спиной — несколько штук тетеревов, останавливается в поле и пристально глядит к горизонту, наблюдая мглистое сгущение, заволакивающее дальний лес. Долго стоит Федулаич; вечерние сумерки прерывают его дальнейшее наблюдение, и он бодрыми шагами двигается домой, предвидя на завтра первую порошу.
Рано просыпается он на следующий день. Русская печь в ответ на мутный свет окна прорезывает ночь бело-серым полотнищем. На улице чисто и опрятно, на снежной пелене — ни пятнышка. Томно-тихо, слышно, как в ушах звенит. Федулаич говорит, что это шорох убегающего времени. Далеко за полями лает собака, и, невидимый, где-то каркает ворон. Пухло лежит снег на земле, на стеблях, везде. Первый снег кажется особенным. Скрытая чернотропом жизнь животных теперь выплыла наружу.
Не знал раньше Федулаич, что в огород его похаживает русак; ряды мелких аккуратных цепочек-крестиков указывают на посещение задворков большим табуном серых куропаток. Радостно-любознательный, ходит Федулаич по первому снежному настилу. Походка у него такая, будто он боится наступить на снег, который его осчастливил.
Обхаживает Федулаич все задворки, ручьевинки, низинки и пустырьки, а следов не видать — зайцы по случаю первого снега, должно быть, пролежали или ходили накоротке.
Хочется не упустить первую порошу и не таскать даром за плечами шомполку с резной щекой на ложе и курками, изображающими ноги копытного зверя. Поворачивает Федулаич к дому, надеясь разыскать русака по чуть приметным следам на своем огороде. На месте, у самой деревни, пересекает он печатный след от огорода к реденькому бурьяну, облепленному воздушными снежными шариками.
Волнуется Федулаич и обходит круг, не встречая выхода... Уже второй круг на расстоянии близкого выстрела делает Федулаич, наглядывая лежку, третий стал почти смыкать, как неожиданно повстречал гонный след из бурьяна. Дивится Федулаич, как это невидимо ушел русак из ничтожного прикрытия.
Поворачивает опечаленный Федулаич к дому и идет следом зайца, по пути.
Сметнулся русак к изгороди и вдоль нее пошел к деревне. «Ладно, попробую на счастье», — думает Федулаич и напряженно идет от деревни навстречу следу. Ни следа, ни зайца.
А заяц как брызнул вдруг и — близехонько стукнулся о жердь, подняв снежную пыль, и по другой стороне, вдоль изгороди, покатил. Изловчился Федулаич, перевалился за изгородь плечом, по ушам выцелил...
Еще пыж на снегу дымится, а Федулаич победоносно уже по деревне идет и несет, держа за пазанки, волнисто колыхающегося коричневого тяжелого русака.
