Саулин П. О.
Белолобый
Дед Кипр принес из лесу маленького барсучонка. Поймал он его утром в Барсучьем овраге у норы, когда барсучата вышли на солнышко — поиграть.
Принес, пустил малыша под печку, на разостланное сено.
— Лежи, лежи, Белолобый, лежи! А вылезешь — кот Царапка задерет.
Но барсучонок до самого вечера не пытался вылезать из печурки. Царапка в печурку к Белолобому тоже не залезал.
Кот Царапка был большой трус. После того как однажды выдра проучила его за то, что у нее захотел рыбку отнять, Царапка ни к одному зверю больше не подходил. Даже мертвого зайца боялся. Принесет бывало отец с охоты русачка, покажет коту, Царапка в диком ужасе на печку лезет. Не слезал с печки, пока зайца в чулан не уносили.
В сумерки барсучонок зашевелился, высунул белый, с двумя продольными черными полосками, лоб, послушал, обнюхал черным носиком воздух, вылез и пошел путешествовать по избе.
Я ему в блюдце молочка предложил — не пьет, не лижет. Хлеба черного кусок бросил — не берет. Тогда я взял его на руки, сунул в ротик кусочек свежего сырого творогу: он проглотил. Накормив его творогом, положил в печурку, и он снова в сено зарылся.
Утром, как только проснулся, побежал смотреть Белолобого. Гляжу, а его в печурке нет. Все углы избы обшарил, под кровать лазил, — нигде не видать барсучонка. На сестру набросился:
— Зачем барсучонка выпустила?
Она только посмеивается надо мной:
— Вот пристал! Сам ищи, коли тебе не лень с дикарем возиться.
Но тут вошел в избу босой дед Кипр. Он собирался выгонять скотину в поле, и ему понадобились сапоги.
Увидев, что я расстроен, дед начал подтрунивать:
— Барсука в избе поймать не можешь? Какой же из тебя будет охотник?!
Стал дед на босую ногу сапог надевать, да как вскрикнет на всю избу:
— Ах ты, ночной шатун! Вот куда тебя занесло!
И дед с улыбкой вытряхнул барсучонка из голенища.
— Сообразил: голенище за нору принял!
Вечером дед принес берестяной коры и смастерил из нее нору, наподобие голенища.
Белолобому дали поужинать; он съел яйцо, полакал из блюдечка молока, поиграл с живым лягушонком: то прижмет его лапкой, то снова отпустит. Но есть лягушонка не стал.
Молоко пить Белолобый сам научился, никто его к этому не принуждал.
Поужинав, барсучонок залез в берестяную норку и в ней проспал до утра.
...Когда барсучонок подрос, он все реже и реже показывался нам на глаза, — вылезал из норы только к вечеру.
По своим барсучьим делам в один и тот же угол на песок ходил.
Белолобый постепенно привык к людям. Он тянулся к пище, даже на задние лапки вставал, когда ему давали лакомый кусок. После еды катался по полу, чистил свою мордочку о половик, ноне был так подвижен, как выдренок, которого мы растили вместе с ним.
...Однажды к деду зашел по пути с охоты знакомый охотник Клим; он сказал про Белолобого:
— Зачем держите? Пакостный зверь, дичь пожирает, гнезда птиц разоряет...
Дед расхохотался.
— Зря, — говорит,— барсука оговариваешь... Посмотри на его короткие ноги — может ли он по высокой траве много бегать и гнезда птичьи или зайцев разыскивать? Его дело по лесным тропам ходить. А на тропках много ли птиц поймает? Барсук всеядный: может и птичку съесть, да только трудно ему ее поймать. А вот мышей у их нор, лягушек у ручьев и болотинок, жучков и личинок разных — он мастер ловить. Но больше всего он кореньями трав питается, осенью на картофельное, пшеничное и овсяное поля ходит, однако посевам большого вреда не причиняет.
Мы стали выносить барсучонка на двор, на солнышко. Сначала он пытался в огород убежать, в картошку, — пришлось ловить и обратно во двор пускать. Затем постепенно привык и далеко не отходил.
К послушанию барсук не был склонен, хотя и усвоил свою кличку; на зов шел неохотно, не то что волчонок.
К осени Белолобый стал почти взрослым. Он теперь ел все: мясо, лягушек, рыбу, птиц, корнеплоды, овес, хлеб. К зиме начал быстро жиреть, стал тяжелый, вялый. Его спина округлилась. Поднимать его на руки было уже трудно. Из печурки он выходил теперь только в сумерки.
Тискать не давался: фыркал и готовился вцепиться в руку.
С наступлением холодов Белолобый крепко заснул, свернувшись в полукольцо. Можно было брать его на руки и носить. Он был сонный.
Проснулся Белолобый в январе, перед наступлением оттепели. Жадно и долго пил воду, молоко, ел картошку, мясо, а перед похолоданием снова крепко заснул.
С началом первых оттепелей Белолобый проснулся. Отощавший, тоненький, он ночью стал суетливо бегать по избе. Все мы проснулись и скорее начали поить и кормить проголодавшегося зверя.
Утром дед выпроводил его в изгородку, под навес, овощами и кашей кормил. Белолобый в изгородке нору выкопал, сена туда натаскал. Днем отсыпался в норе, а вечером выходил из нее и всю ночь по изгороди разгуливал...
Мурлышка
Из всех диких зверей, которых я на своем веку приручал, больше всего ко мне был привязан Мурлышка: молодая темно-палевая, пятнистая рысь, с ушами-кисточками и коротким хвостом.
Мне и самому очень нравилась эта большая лесная кошка, певуче мурлыкавшая на моих коленях, когда я гладил ее по спине или щекотал за ухом.
Месячного рысенка Мурлышку подарил мне старый лесник Гралица, прозванный так за постоянную игру на своей ветхой скрипке. Он даже в лесной обход ходил со своей звонкой певуньей подмышкой и нередко, сидя на пне и зажмурив карие глаза, наигрывал лесные мелодии, заученные у птиц, подражая пению соловья, бормотанью тетерева, воркованью витютня и свисту рябчика...
Я познакомился с ним на охоте и потом подружился.
Однажды в лесу Гралица наткнулся на рысье логово. В густом ельнике, под выворотнем бурелома, лежали три чуть прозревшие котенка.
Старая рысь ходила кругом и, разинув пасть, показывала белые клыки, но броситься на лесника не отважилась.
Отогнав выстрелом рысь, Гралица завернул рысят в пиджак и принес их в лесную сторожку.
Самого крупного самчика Мурлышку он и подарил мне, когда я приехал к нему на Черную речку на рыбалку.
Первые дни много хлопот было с необычным котенком. Мурлышка дичился, прятался под кровать, забивался в темный угол, царапал когтями руки, когда я вытаскивал его оттуда кормить.
Каждый день я кормил Мурлышку свежим мясом, давал сырые яйца, поил молоком, старался погладить, приласкать. Но как только я подносил к нему руку, дикарь щетинился, выгибал дугой спину, поднимал уши-кисточки и, раскрыв розовый рот, рычал и по-кошачьи злобно фыркал.
Тогда я решил прибегнуть к хитрости. Несколько часов не кормил Мурлышку, а потом подал ему на ужин выпавшего из гнезда и разбившегося воробышка.
Как только рысенок потянулся к воробью, я погладил его по спине.
С этого и началась моя прочная дружба с Мурлышкой. При даче корма я теперь не пропускал случая погладить спину рысенка.
Скоро Мурлышка и совсем перестал дичиться: когда я садился за стол, он подходил ко мне, прыгал на колени и, прищурив желто-серые глаза, по-кошачьи мурлыкал. Только его мурлыканье было значительно грубее и звонче, чем у кошки.
Не прошло и месяца, как рысенок стал почти ручным. Он бегал за мной, как щенок, шел на мой зов, выбегал во двор, возвращался обратно, принимал из рук пищу и не пытался укусить, когда я брал его на руки.
Мурлышка подружился с котом Жужу и спал с ним вместе на подостланном коврике. Любопытно было наблюдать совместную игру дикого и домашнего котов.
Подбежит Мурлышка к Жужу — и раз ему лапой по шее. Жужу сейчас же давал сдачи. Тут и начиналась потеха: коты рычали, наскакивали друг на друга... Но эта игра всегда заканчивалась мирно, и Мурлышка и Жужу снова вместе укладывались на коврике.
К концу года Мурлышка стал величиной с среднюю дворняжку; Жужу теперь избегал давать ему тумаки и в играх старался быть уступчивым. Мурлышка, казалось, понимал это и ни в чем не обижал Жужу.
Годовалый Мурлышка вырос, стал больше крупной дворовой собаки. Он по-прежнему был привязан ко мне, любил, когда я его гладил и ласкал.
Мурлышка любил забираться на шкаф и поглядывать с высоты. Очевидно, он воображал, что сидит на дереве.
Известно, что рысь, эта большая лесная кошка, питается большею частью зайцами-беляками и нередко «на своем участке» уничтожает их дочиста.
Рысь гоняется за зайцами по их следам, но больше ловит на тропах, устраивая засаду. Залезет у тропы на дерево, уляжется на вытянутом суку, выследит идущую тропой жертву и прыгает на ее спину. Прыжок у рыси рассчитан точно. Промахов почти не бывает.
Охотится рысь больше в сумерки, ночью и на рассвете; днем она отдыхает на моховой подстилке, где-либо под корнями вывороченного бурей дерева или просто в сухой, высокой траве, среди валежника и бурелома.
В ночную разведку рысь отправляется осторожно, бесшумной кошачьей поступью; крадется тихо, оглядываясь почти всегда по одному и тому же направлению.
Рысь нападает не только на мелких зверей, но и на молодняк крупных животных: косуль, оленей, маралов, изюбрей, туров, серн и даже лосят. Она беспощадно разоряет гнезда птиц, ловит глухарей, тетеревов, белых куропаток, рябчиков.
Зная пристрастие рыси к зайцу, я однажды принес Мурлышке с охоты беляка.
Подозвав Мурлышку, я взял зайца за задние лапы и сказал:
— Возьми!
Мурлышка, к моему удивлению, не сразу взяла зайца. Зверь подошел, остановился, обнюхал беляка, но не притронулся к нему.
Очевидно, рысенок еще не знал запаха зайца.
Только когда я положил беляка на пол и, погладив Мурлышку, стал уговаривать:
— Ешь, ешь! Это тебе! — он принялся его потрошить.
...В характере и манерах рыси очень много кошачьего. Обучить чему-либо Мурлышку, как и Жужу, мне не удавалось.
Молодой Мурлышка охотно играл с мячом, катал его по полу лапами, гонялся за ним, но не брал мяча в рот и не подавал его мне, как я ни добивался этого. Бесполезно было обучать Мурлышку подавать и другие предметы.
Несмотря на это, Мурлышка очень нравился мне своей ласковостью, привязчивостью и постоянным мурлыканьем.
Когда, положив на мои колени свою кошачью морду, с ушами-кисточками, Мурлышка начинал громко, певуче мурлыкать, я прощал ему все шалости: посуду, которую он перебил, взобравшись на кухонный стол; обломанные в горшках цветы на подоконнике, куда рысенок забирался, чтобы понежиться в ясные дни на солнышке, и задавленных у соседа трех цыплят, за которых мне пришлось заплатить втридорога.
