Формозов А. Н.
1. У гнезда канюка
В лесном краю на реке Ветлуге студенты-охотоведы проходили практику по биологии промысловых животных; я был их руководителем.
Мы поселились в небольшом городке, близко от реки и леса. Я разделил группу, как тогда еще делали, на бригады. Каждой бригаде полагалось пройти общую программу, а кроме того, собрать научный материал и подготовить отчет по своей особой теме.
После распределения тем у нас появились кротоловы, утятники, тетеревятники, зайчатники и прочие. Ребята работали с большим увлечением; утятники целыми днями пропадали на озерах за рекой; бригада зайчатников часто уходила из дома еще ночью, чтобы на рассвете наблюдать за жировкой беляков. Трем студентам досталась тема «Хищные птицы Приветлужья».
Мы нашли несколько гнезд чеглоков, гнезда коршуна, канюка, обыкновенной пустельги и ушастой совы. За всеми вели наблюдения, но часть гнезд была очень далеко от нашего дома, а до некоторых было трудно добраться. Они были сделаны на высоких деревьях с гладким стволом, внизу лишенным сучьев. Удобнее других оказалось гнездо канюка (сарыча), в котором 30 июня были пуховые, едва начавшие оперяться птенцы. Широкое плоское гнездо у ствола толстой ели полностью закрывали густые ветви. По крепким сучьям наши наблюдатели быстро поднимались вверх, как по лестнице.
У края полянки, метрах в десяти от гнезда, в частом еловом молодняке они устроили просторный шалаш. Внутри выкопали яму с несколькими ступенями и сидели в ней, как в широком удобном кресле. Бинокли и блокноты лежали в особой нише, усыпанной старой еловой хвоей. В этом прохладном тенистом тайнике пахло свежей землей, теплой смолой сосны и подсыхающим сеном соседних лугов. Студенты дежурили в нем от утренней зари до вечерних сумерек. Через узкие окошечки шалаша было видно, как плывут над вершинами сосен белые барашки облаков, реют стрижи и ласточки, как вьются над лесом и лугами крупные хищники.
Канюки охотились на соседних пожнях, лесных опушках, в осоке по берегам озер не далее одного километра от гнезда. Часами сидели они на рыхлых, еще не слежавшихся стогах или парили высоко над оголенным лугом, распластав широкие, снизу пятнистые крылья. Стоило канюку направиться в сторону гнезда, как в шалаше слышался шорох и один из наблюдателей готовился к подъему на дерево. Свежая добыча, принесенная хищником, часто не успевала еще попасть в когти птенцов, а у края гнезда уже появлялось загорелое лицо, протягивалась рука и в широком студенческом кармане исчезала вся порция корма.
Пока птенцы были невелики, им хватало той пищи, которую родители приносили рано утром, до появления студентов или поздно вечером, после их ухода. Но когда сарычата подросли, этих жалких крох им стало недостаточно. У добычи начали разыгрываться форменные сражения. Развернув крылья, присаживаясь на хвост, сарычата спешили оттащить и прикрыть своим телом только что полученную мышь или лягушку. Птенцы смело пускали в ход отросшие острые когти и вскоре руки студентов были исполосованы царапинами. Тогда ребята приспособили деревянные рогульки, которыми оттесняли птенцов на дальний край гнезда. «Грабеж» продолжался без опасности для рук. Птенцы стали голодать.
Старые канюки, прилетев с добычей, садились на деревья в стороне от шалаша и терпеливо ожидали ухода людей. Те прятались в тайнике, не подавая признаков жизни. Тягучие, плачущие крики встревоженных канюков часами плыли над поляной в жаркие дни июля, пахнувшие лесным медом и земляникой. В зное, приятной истоме этих дней, в теплых тягучих криках сарычей было что-то общее. Они сливались со свистом иволги и далекими голосами стрижей в одну звенящую, ласковую мелодию лета.
Уморить птенцов было не в наших интересах. Я предложил снабжать канючат тушками птиц и зверьков, остававшимися у нас от других зоологических работ. Это быстро исправило положение. Естественный корм отбирали, взамен оставляли ободранных, растрепанных кротов, сорок или ворон. Птенцы стали спокойнее. Они вырывали мясные дары из рук, как нечто полагающееся им по праву. Старые сарычи, видимо, тоже постепенно привыкли к тому, что раза три-четыре в день к гнезду забирается человек, не причиняя вреда его обитателям. Покричав несколько минут, хищники успокаивались и улетали на охоту. Так проходил день за днем, принося материал по питанию одного из обычных и многочисленных хищников.
Почти каждый вечер ребята аккуратно выкладывали на лабораторный стол свежую добычу. Я проверял сделанные ими определения животных и вел свои записи для контроля. Целыми днями скрываясь в шалаше, студенты видели иногда интересные сцены из жизни леса. Тихо квохча, тетерка провела мимо них свой выводок, белки играли на соснах, крот, выйдя из норы и торопливо перебежав поляну, свалился в яму прямо на колени наблюдателям. Рыжие лесные полевки в вечерние часы сновали кругом среди хвороста и травы. Днем кочевали по лесу, вызывая переполох среди птиц, шумные ватаги ребятишек, собиравших ягоды и грибы. Некоторые ребята, не замечая притаившихся людей, останавливались в двух-трех шагах от шалаша.
Студенты провели в нем пятнадцать дней в период от 2 по 23 июля. Они вынули из гнезда 43 пробы корма канюков. Это были клочки шкурок, перья, лапы лягушек или целые зверьки и птички со следами когтей хищника, пронзивших грудную клетку.
Вот перечень того, что было найдено в разные дни наблюдений.
2 июля
Серая полевка (беременная самка).
Серая полевка (самец).
Маленький утенок-чирок, весом 38 г.
3 июля
Лапки дрозда дерябы-слётка, недавно покинувшего родительское гнездо.
6 июля
Пашенная полевка молодая (в зубах у нее — наполовину пережеванная зелень. Сарыч, видимо, схватил зверька во время его кормежки).
Кусок шкурки крупного утенка.
14 июля
Часть туловища и оторванная голова лесного конька (птичка поймала кузнечика и сама в этот момент стала добычей хищника. Кузнечик так и остался зажатым в ее клюве).
15 июля
Две травяные лягушки с вырванными внутренностями.
Маленький птенчик болотной курочки (погоныша) в густом пуху, черном, как смоль.
16 июля
Задние ноги травяной лягушки.
Три серые полевки; из них две взрослых, одна молодая. У двух оторваны головы, у одной — задняя половина тела. Пол определен у двух — оба самцы. Старый — с сильно увеличенными семенниками, т. е. в периоде спаривания.
17 июля
Перья луговой овсянки-дубровника.
Лесная полевка (взрослая самка).
Серая полевка (взрослый самец с большими семенниками).
Серая жаба.
Кожа змеи (по-видимому, гадюки).
18 июля
Шкурка серой полевки.
19 июля
Серая полевка (взрослый самец с большими семенниками).
Шкурки одной серой полевки и одной лесной.
Задняя нога лягушки.
Перышко молодой птички из воробьиных.
Пуховой птенчик болотной курочки.
20 июля
Серая полевка (взрослый самец с большими семенниками).
Водяная крыса (взрослая самка).
Шкурки еще двух серых полевок.
Лапки молодого дрозда-дерябы.
21 июля
Крот (молодой самец).
Шкурка серой полевки.
22 июля
Шкурка серой полевки.
Серая полевка (взрослый самец с большими семенниками).
Пашенная полевка (взрослый самец с большими семенниками).
23 июля
Крупный птенец коростеля.
Шкурки пашенной, серой и лесной полевок.
Лесная полевка (молодой самец).
Кроме того, сарыч приносил уже большого молодого чирка, но не положил его в гнездо.
В отчете по своей теме каждый из членов бригады подсчитал количество животных, принесенных в гнездо канюками, и выяснил ту долю, которую занимали в пище птенцов виды, вредные в хозяйстве человека, виды — полезные или безразличные. Этим путем биологи обычно решают вопрос о хозяйственном значении отдельных видов хищников. По подсчетам студентов оказалось, что среди добычи, принесенной в гнездо, были:
Серые полевки — 18 экз.
Пашенные полевки — 3 экз.
Лесные полевки — 4 экз.
Всего мелких грызунов — 26 экз.
Крот — 1 экз.
Всего насекомоядных — 1 экз.
Чирки (пуховые птенцы) — 3 экз.
Болотные курочки (пуховые птенцы) — 2 экз.
Коростель (пуховый птенец) — 1 экз.
Дрозды дерябы (летние молодые) — 2 экз.
Конек лесной — 1 экз.
Дубровник — 1 экз.
Всего птиц — 10 экз.
Змея — 1 экз.
Всего рептилий — 1 экз.
Лягушки травяные — 4 экз.
Серая жаба — 1 экз.
Всего земноводных — 5 экз.
Мелкие грызуны стояли по числу на первом месте среди всех животных, пойманных канюками (26 экз. — 60,4 %). Если бы канюки питались только этой добычей, то попали бы в число очень полезных птиц. Но в поемных ветлужских лугах они вылавливали также охотничьих птиц (утки, коростель и др.) и полезных насекомоядных птичек. Сарычи ловили их нередко, и птицы заняли в их добыче второе место (10 экз. — 23,3 %). Охоту за кротом, истребление полезных лягушек и жаб (5 экз. — 11,6 %) тоже нельзя было поставить в заслугу. (Какая змея была съедена канюками, мы тогда определить не смогли. Это наблюдение при оценке значения хищника пришлось не принимать во внимание.)
Вынести окончательный приговор оказалось не так-то просто, и студенты группы разделились на два лагеря. Усачев решил, что канюк полезная птица, так как вредные животные в его пище явно преобладали. Птенцы птиц — временная и случайная добыча этого хищника только в очень короткий период лета. Весной и осенью канюк их нигде не найдет. В книгах сарыча тоже называют полезным.
Гвоздев был другого мнения. «Три чирка, две болотные курочки, коростель и дрозды стоят дороже, чем зерно, которое сохранили сарычи, уничтожив несколько вредных полевок. Имей в виду, — говорил он Усачеву, — что вред от лесных полевок в здешних лесах не установлен, а пашенные полевки редко бывают в хлебах. Сарычи наверно поймали их на болотистых местах луга. Водяная крыса здесь тоже не вредит. Она служит кормом горностаю, норке и другим ценным хищникам и сама дает неплохую шкурку. Получается, что число вредных животных (серых полевок), уничтоженных сарычами, не так уже велико и в корме преобладали виды полезные или безразличные для хозяйства».
Я присоединился к выводам Гвоздева. В местах, богатых дичью, сарыч, действительно, может сильно вредить. Но гнездясь в небольших рощах и лесах, окруженных посевами хлебов, он охотится чаще всего за вредными грызунами, уничтожает их десятками и приносит большую пользу. Трехнедельные наблюдения за молодыми канюками, конечно, недостаточны для того, чтобы судить о питании этого хищника в течение всего летнего периода и дать точную оценку его значения для сельского и охотничьего хозяйства. Сделанные наблюдения интересны тем, что привели к выводам, резко отличающимся от имеющихся в литературе. Вместе с тем наблюдения студентов показали, как сильно состав пищи этого хищника зависит от условий местности в ближайших окрестностях гнезда.
В заключение я приготовил для ребят маленький «сюрприз». Никто из них не записывал, какого пола и возраста были зверьки, взятые в гнезде канюка. А по моим подробным записям можно было сделать один любопытный вывод. Из девяти серых полевок, пол которых удалось определить, семь оказались взрослыми самцами. В период размножения при поисках самок они бегают, сломя голову, от норки к норке, появляются на открытых местах и, по неосторожности, часто делаются добычей хищников. Летом канюкам легче вылавливать именно самцов, а это в тех местах, где хищников много, должно заметно влиять на численное отношение полов у грызунов и, в конечном счете, на размножение зверьков. «Нет такой мелочи, которую при наблюдениях можно откинуть, как не стоящую внимания, — говорил я в заключение. — Подмечать и записывать нужно все. Никогда не знаешь заранее, что окажется важным, что второстепенным. Бригада собрала неплохой материал, но использовала его не полностью. Если бы ребята были внимательней, отчет получился бы более точный...»
Мы сидели в саду, под яблонями. Обсуждение темы закончилось, но группа не расходилась. Вечерняя тень уже легла на улицы городка; заря догорала за ветлужскими лесами. Два коршуна и канюк пролетели над розовой гладью реки — все мы знали, зачем и куда... Каждый день приносил теперь разгадки маленьких тайн природы и, быть может, поэтому свежесть реки, звучные всплески рыбы, светлая лесная тишь стали для нас еще милее.
2. Ранним утром
Когда все достаточно ознакомились с ветлужскими лугами, лесами и оврагами ближайших окрестностей городка, ребята начали поговаривать о дальних вылазках с ночевками. Решила дело утиная бригада. Утятники начали ныть, что, дескать, вблизи от города, на озерах, при сенокосе выловлены все утиные выводки, наблюдать нечего, надо удариться подальше. Я предложил утятникам обследовать большое лесное озеро, километрах в двадцати пяти от нашей базы.
На карте лесничества голубое овальное пятно озера со всех сторон окружали кварталы, покрытые рыжеватой краской, обозначающей лес с преобладанием сосны.
Я предупредил студентов, что, возможно, на озере совсем не окажется уток. Оно расположено среди боров, у него, наверно, чистое песчаное дно и очень мало береговых зарослей, а утки этого не любят. Зато будет случай познакомиться с особым типом водоема, совсем не похожим на те старицы и озерки, которых так много в пойме Ветлуги. Кроме того, я надеялся, что мы встретим там гагар, которых студенты еще не видели, настоящих северных гагар. В небольшом числе они гнездятся почти на всех крупных озерах Заволжья. Было интересно проверить правильность этих предположений.
На другой день, расспросив о дороге знающих людей, мы тронулись в путь.
Утром нас несколько задержала гроза. Потом по лесным тропам шли с частыми остановками: студенты вели, маршрутное описание. Им, будущим организаторам охотничьих хозяйств, было важно научиться быстро описывать местность и выяснять зависимость распределения птиц и зверей от рельефа, почвы, растительности. Здесь все было «в порядке»: выводки рябчиков встречались только так, где им и надлежало быть в это время года, — в сыроватых ельниках с обилием черники и бурелома; журавли курлыкали на широких моховых болотах; черные дятлы трудились над обугленными стволами на гарях; кротовые норы были обильны в тучной почве пойменных лесков, малочисленны в ельниках и совсем не встречались в сухих песчаных борах.
Километрах в трех от озера нам должен был повстречаться небольшой хуторок, по-здешнему — починок. Но уже зашло солнце, в лесу посвежело, а дорога все тянулась среди высоких стен бора. Затихли дневные голоса птиц, стало темнее, где-то протяжно пискнула молодая сова. Козодой пронесся над нами, сделал несколько резких поворотов над просекой, поймал ночную бабочку и сел на дорогу. Уже настолько стемнело, что совсем нельзя было различить козодоя, сидящего на земле. Звезды высыпали, трава покрылась росой, у идущих впереди начали промокать ноги. Прошли еще километра два в полной темноте, — хутора все нет. Решили заночевать на дороге.
Место оказалось не очень сырым; по сторонам дороги рос невысокий лиственный молодняк, среди которого стояли огромные сухие осины. Часть деревьев лежала на земле. Мы быстро наломали сучьев, развели огонек и стали сушиться. В это время впереди злобно залаяла увязавшаяся в поход с нами лайка. Пришлось пройти к ней сотню шагов по дороге. Лай звал на крошечное, со всех сторон окруженное лесом, засеянное горохом поле. Горох уродился на славу. Ночью от обильной росы он казался белесым. Тут же были сложены в большую кучу пни, выкорчеванные при расчистке участка. Под эту кучу и лаяла собака.
Разбирать кучу ночью не было смысла: зверек легко ушел бы от нас в темноте. Мы отозвали собаку, погрелись у костра и заснули на голой земле, свернувшись кому как удобней. Ночь была слишком свежа для комаров, и мы лежали спокойно. Сквозь сон я слышал, как цыкают над головой летучие мыши, как далеко на просеке козодой завел свою журчащую трель, как вздыхала и ворочалась лайка, вспоминая о неразобранной куче пней.
На рассвете у меня окоченели ноги, я проснулся весь сырой от росы. Костер потух. Уткнувшись коленями в остывшие угли, а лицом в колею, спал Игорь. Рядом с ним, богатырски раскинув руки, похрапывал чуваш Кузя, бывший пастух, теперь комсомолец и «душа» третьего курса.
Борис откатился в кусты и спал рядом с собакой.
В лесу стояла тишина, как это часто бывает на переломе от ночи к утру. Звезды почти погасли. Поднимался реденький туман, и суковатые мертвые осины, казалось, плыли стоймя в прозрачной голубой мгле. Я было решил разложить костер, как вдруг совсем недалеко, за лесом, громко кукарекнул петух, следом прохрипели второй и третий.
Значит, починок рядом — туда и пойдем обогреться.
Тут сзади, в осинах, что-то громко цыкнуло. Я встал и огляделся. Осины дуплисты, в них может жить летяга. Но нигде не было видно этого живого лесного планера, таинственного ночного грызуна. Только крупные летучие мыши, закончив охоту, стремительно и бесшумно выныривали из тумана и молча забивались в дупло огромной осины.
«Одна, две, три...», — считал я возвращавшихся мышей, дошел до тридцати и сбился со счета. Большая колония жила в этой осине!
Начали копошиться дневные птицы. В кустах, пискнув, перелетел белобровый дрозд, в стороне громко забарабанил дятел. Ему ответили другие, и скоро со всех сторон, далеко и близко, стали слышаться короткие и протяжные, низкие и высокие барабанные трели. Это был немножко странный, но очень приятный утренний концерт. Два-три десятка барабанщиков участвовали в нем. Вот еще один вылез из дупла, прямо над моей головой, забрался на самый конец сломанного сучка, посидел минут пять неподвижно и тоже забарабанил. Музыканты работали «натощак».
Считается, что барабанные трели заменяют у дятлов песню. Мне захотелось узнать, какие птицы так расшумелись в это свежее августовское утро. Они могли быть и молодыми, появившимися этим летом, и старыми, недавно освободившимися от обязанностей по выкармливанию потомства. Я выстрелил из мелкокалиберной винтовки; ближайшая птица покатилась вниз по стволу. Она оказалась самкой белоспинного дятла. Самец-дятел (возможно, что он и убитая самка составляли пару) барабанил метрах в тридцати отсюда. Значит, у белоспинного дятла оба пола издают трели.
Хлопочек у мелкокалиберной винтовки очень слабый, особенно в тумане; ребята не слышали выстрела, продолжали спать. Но проснулась собака, подошла ко мне, равнодушно обнюхала дятла и отправилась на гороховое поле. Вскоре в лесу раздался ее яростный лай.
По правде сказать, мне совсем не хотелось лазать на заре по мокрому гороху. Я пошел дорогою и, ожидая пока встанут ребята, стал осматривать осины. Деревья, высохшие после пожара, проходившего тут лет шесть-восемь назад (таков был возраст молодых березок и осинок, выросших на гари), успели подгнить, почти все были с дуплами. А при таком обилии дупел трудно в них найти что-нибудь интересное.
Уже всходило солнце, когда я натолкнулся на толстое дерево с узкой щелью, около которой сонно кружились пчелы. На утреннем холодке пчелы совсем не страшны. Я воткнул в дерево нож (он легко прошел сквозь гнилую трухлявую стенку), и, когда вытащил обратно, его кончик был покрыт золотистым налетом меда.
«Поздняя птичка глазки продирает, а ранняя — носик очищает! Вставайте, ребята, нынче будет чай с медом!..»
Поднялись дружно. Сначала пошли к нетерпеливо лаявшей собаке. Кучу обугленных пней разворотили. Под ней оказалась яма, наполненная пеплом. От стенки ямы шла короткая нора, а там, в норе, пыхтел и фыркал на собаку обыкновенный рыжий хомяк. Он, видимо, совсем недавно пришел на это поле и не успел устроить себе достаточно просторные подземные хоромы.
Кругом поля со всех сторон на много километров тянулся лес. Как же прошел через ельники и боры этот типичный полевой зверек? Как он сумел найти посев гороха, впервые появившийся на только что расчищенном клочке лесной гари?
Забрав хомяка, что привело собаку в благодушнейшее настроение, направились к починку. Достали молока, закусили, взяли у крестьян два ведра, лукошко, топор и пилу. Оказалось, что Кузя знает не только пастушеское, но и пчеловодное дело. В накомарнике, с дымокуром и обмотанными руками, он стал похож на заправского пчеловода.
Подпиленная гнилая осина быстро рухнула, пчелы с грозным гулом закружились над ней. Кузя и старичок из починка вырезали соты и укладывали их в ведра, а мы стояли поодаль на пнях и, усердно вытягивая шею, следили за их неторопливыми движениями.
Время от времени то один из нас, то другой кричал голосом голодного галчонка: «Кузя, а Кузя, много ли меду-то?.. Кузя?!»
Пчеловоды молча священнодействовали. Они долго возились, пытаясь забрать пчелиную семью, но матка затерялась где-то в обломках разрушенного дупла, и пчелы расползались из лукошка. Меду набралось полтора ведра. Правда, он был засорен кусочками осиновых гнилушек и бурых прошлогодних сот. Попадались в нем и потонувшие пчелы. Но зато какой свежий, душистый и сладкий! А главное — от диких пчел, неожиданный дар леса.
Полведра мы отдали в починок, чтобы не было обиды у крестьян.
Покончив с диким ульем, свалили и ту осину, в вершине которой гнездились летучие мыши. Она рухнула дуплом к земле; вся колония оказалась в западне.
Мы выловили десятка два крупных рыже-бурых кожанов, остальным дали разлететься.
Все это были самки, каждая с одним крупным, уже летающим детенышем, окрашенным темнее, чем старый зверек. По приезде в Москву я определил мышей: это были гигантские вечерницы. Раньше их находили только в трех-четырех точках южной полосы европейской части Союза. Такая находка особенно интересна для зоогеографов.
Потом мы отправились на озеро.
Оно лежало, как в изумрудной оправе, в кольце высоких кудреватых сосняков. Мои предположения оправдались. Дно, верно, оказалось плотным, песчаным, вода чистой, прозрачной, береговых зарослей очень мало — на мелководье одна тощая осока да хвощи. На всем озере удалось найти единственный утиный выводок. Но зато мы видели, как по середине широкого плеса плыли две семьи гагар, оставляя за собой длинную серебристую черту. На низком торфяном мыске, вдававшемся в озеро, я нашел у воды покинутое птенцами гагарье гнездо. Около валялось множество останков водяных насекомых (плавунцов, гладышей, личинок стрекоз), которыми кормились гагары. Они охотнее ловят рыбу и раз кормились такой мелочью, значит, рыба в озере не водится.
В лесу и на воде было тихо, только около нас тонко попискивали комары.
Вдруг долгий заунывный крик пронесся над озером: «Оуууыыы-оууыыыыыы...» протяжно простонала гагара, и трижды, замирая вдали, ей ответило эхо. И опять тишина.
Мы долго стояли, не решаясь нарушить ее шумом купанья.
Так, в одно утро, использовав случайную остановку, мы разом выяснили несколько интересных вещей.
Установили, что дятлы барабанят и в конце лета, окончив гнездовой период, причем у белоспинного дятла трели издают оба пола.
Выяснили, что вредный грызун — хомяк следом за земледельцем, не отставая ни на шаг, может проникать на новые поля через широкую полосу леса.
Отметили, что полярная гагара гнездится и на тех озерах, где нет рыбы; тогда ее птенцы кормятся водяными насекомыми.
Нашли гигантскую вечерницу в лесной зоне. Самым северным местом обитания этой летучей мыши считались Бузулукский бор и Воронежская область. Мы же нашли вечерницу на несколько сот километров севернее, в Заволжье Горьковской области, в полосе сплошных хвойных лесов.
А на озере пили чай с медом, следили в бинокль за гагарами и так наслушались их заунывных воплей, что Кузя зимой, в перерыве между лекциями, не раз оглашал коридоры института протяжным гагарьим криком.
