Шахов А.
14 августа.
Охотники, слушайте и завидуйте; наконец-то я еду на Балхаш!
Знаете ли, что такое Балхаш! Это озеро в южной части Казахстана, длиною около 600 километров. В его водах и прибрежных камышах кружатся, летают, кричат, стонут несметные полчища всякой птицы. А кабанов!.. По грубому подсчету, там добывают их около пяти тысяч в год.
Все это я узнал из журнальных статей, опубликованных, правда, еще до проведения Турксиба.
Балхаш — это... Впрочем, расскажу, когда сам увижу.
От мысли, что скоро буду там, у меня даже голова кружится и, вероятно, я немного похож на пьяного.
«Кутить, так кутить», — подумал я и купил трех собак — полугончих, вернее дворняжек, но хорошо натасканных на кабанов.
Еще я приобрел кроваво-рыжего Пегаса, помесь ирландца с пуделем. У него широкая грудь и крепкие ноги. Это говорит о выносливости. К сожалению, не было возможности проверить его на охоте, но хозяин клялся, что за собаку буду благодарить всю жизнь.
20 августа.
Все эти дни за окном виднелись желтая степь, переливчатый горячий воздух, зыбкие миражи...
Сегодня степи сменились пустыней; потом среди унылых песков на севере блеснул огромный длинный изумруд. Он светится, сияет, сияние сливается со струями воздуха, и все это вместе, чудесно переливаясь, колышется и уже кажется не изумрудом, а живым, невиданным существом.
Я стою у окна и не могу оторвать от него глаз.
Вот он, Балхаш!
21 августа.
Я сошел с поезда на маленькой, в песках, станции Балхаш. С местным парнем, который взялся поднести мои вещи, я пошел в рыбацкий поселок, находящийся на восточной оконечности Балхаша. До поселка считается пять километров.
Собаки обрадовались простору. Спущенные со сворки, они от радости заметались во все стороны.
Сначала мы шли голыми песками, потом начались мелкие камыши. Широкой, зеленой полосой, с речкой Аягуз посредине, они подходили к Балхашу с востока.
Аягуз при впадении в озеро частью проходит под песками, частью широко разливается. Эти разливы мелки, вода в них, как на блюдце, всюду тысячи птиц: утки, пеликаны, белые и серые цапли, небольшие стаи гусей, кроншнепы, мелкие кулики... Ветер доносит их голоса. Над разливами беспрестанно носятся чайки, утки... От них рябит в глазах.
Скоро на берегу Балхаша показался крохотный рыбацкий поселок Каратас. Сначала мы разглядели два красных флага, потом под ними два выбеленных барака и рядом мазанку. В одном из бараков находился кооператив, клуб, в другом — столовая и канцелярия.
Девушка-счетовод отвела мне для жилья в этом бараке маленькую комнату.
Я положил вещи на деревянную койку, вышел из помещения и оглянулся. Яркое, слепящее солнце, под ним пустыня, ей нет конца-краю. Поблизости камыши, под маленьким гранитным утесом плещется синяя волна.
24 августа.
Принялся за расспросы рыбаков о моем маршруте, об охоте. Мне посоветовали обратиться к председателю охотничьей артели Рукавишникову. Я спросил, где его найти.
— Дело это — нелегкое. Парень он у нас бравый-кудрявый. Где-нибудь таскается по камышам.
В поисках Рукавишникова встретил парня, скачущего без седла на бойком жеребчике. Он гнал к воде табун лошадей рыбацкого поселка.
Белобровый, без фуражки, босой, с расстегнутым воротом, он с шумом пронесся мимо меня и, щелкнув длинным кнутом так, будто выстрелил, озорно, очень озорно крикнул на табун и тотчас рассмеялся. Любуясь его посадкой, молодостью и уменьем ездить на полудиком жеребчике, я спросил, не видел ли он случайно председателя охотничьей артели.
— А черт его знает, — ответил весело парень. Повернув коня, он на всем скаку остановился передо мною. — Где-нибудь шляется. Он у нас такой бравый-кудрявый. А на что он вам сдался?
Сероголубые глаза его смеялись. Добродушное, веснушчатое его лицо располагало к себе. Лет ему было двадцать один-двадцать три.
— На что мне нужен председатель? — спросил я. — Хотелось узнать, что представляют собой реки Лепса, Аксу, Каратал и хорошая ли там охота?
— А на что это вам надобно знать? — глаза его загорелись, он загарцевал на коне.
Видя его заинтересованность, я обещал ему подробно рассказать, но только в том случае, если он поможет мне разыскать председателя охотничьей артели.
Вздыбливая коня, парень воскликнул:
— Да я там не был.
Взглянув на меня, он громко расхохотался.
— Я и есть председатель. А ну, расскажите пояснее, зачем я вам понадобился.
Выслушав, он испытующе посмотрел на меня и многозначительно хмыкнул:
— Фактор интересный, — и, подумав, добавил: — А что если я поеду с вами? Не помешаю? Могу быть переводчиком, родился тут и по-казахски разговариваю, как по-русски.
Причину своего желания ехать со мной он объяснил тем, что после проведения Турксиба кабанов почти совсем не стало, для артели надо искать новые места.
Мы ударили по рукам. Афанасий спрыгнул с коня, скинул с него уздечку и гикнул. Жеребчик ветром понесся к табуну...
На следующий день мы купили по дешевке старого рыжего мерина, по кличке Саврасый. Хозяин ручался за выносливость лошади, ее тихий нрав и равнодушие к выстрелам.
28 августа.
Вчера Афанасий откуда-то узнал, что в устье Лепсы и Аксу где мы скоро будем, появились тигры... Но тут же, забыв о тиграх, завел разговор о моей усатой собаке — помеси дворняжки с немецким пинчером, которой он дал новую кличку. Дело было так: пес, у которого с морды свешивались длинные, наподобие усов, волосы, подбежал к нам (мы сидели под окном избы Афанасия) и серьезными, нахмуренными глазами посмотрел сначала на меня, затем на Рукавишникова.
— Смотрю я на этого кобеля и дивлюсь: больно умный вид у него, — сказал Афанасий. — Будто и не собака.
Вслед за этим он принес из избы отцовские очки и приложил их к глазам собаки.
— Аркадий Иванович, смотрите, не пес, а профессор.
Эта кличка так и закрепилась за собакой.
Но вот уже третий день, как он подавился рыбьей костью, лежит у дверей, беспрерывно кашляет и не отводит глаз от своего живота. Когда я присаживаюсь к нему на корточки, он с тоской смотрит на меня...
29 августа.
Сегодня утром тронулись в дальний путь. Наши вьюки тяжелы: в них маленькая палатка, дробь, патроны, продукты, овес...
Когда я сел на Саврасого, он закачался от тяжести. Не выдержит он длинного путешествия! Впрочем, овес израсходуется в первую же ночь, хлеба и патронов с каждым днем будет меньше.
Вот на своего вороного коня садится Афанасий, в ветхой военной гимнастерке, поправляет за спиной старую берданку.
Профессора мы оставили. Взамен его Афанасий взял Варнака — кудластого, на низких ногах, черного пса.
Профессор, лежа у порога, молча наблюдал за нашими сборами. Когда мы сели на лошадей, он, не сводя с меня глаз, поднял голову. Проехав сотню шагов, я оглянулся. Собака, шатаясь, брела за нами. Вскоре от слабости она упала и завыла...
Остальные собаки весело прыгали вокруг нас и радостно лаяли. Больше всех резвился Вопила. Он не только бешено скакал, но и кувыркался, причем ухитрялся перевертываться через голову. Ростом с немецкую овчарку, с короткой, волчьего окраса, шерстью, стройный, легкий и быстрый в движениях, он заставляет любоваться собой.
Вопила — командир всей собачьей своры. Больше всех его слушается громоздкий Аслан. Варнак подчиняется Вопиле только потому, что не видит со стороны других собак поддержки и посматривает на него маленькими глазками зло и обиженно.
Впереди всех бежит Пегас. Ему не до свар, не до обид. Он далек от мелочей жизни.
...Южный берег Балхаша песчаный. Песок горячий, сыпучий, ноги лошадей вязнут в нем. У воды ни травинки. Между барханами изредка блестят соленые озера и белые солончаки. В жарком, струйчатом воздухе застыл густой запах полыни.
Тишина. Балхаш спокоен. От яркого солнца на нем сплошное сияние. Смутно виден северный берег — до него километров пятнадцать.
В пустыне и на Балхаше ни души. Лишь изредка над водой безмолвно и тихо помашет крыльями белая чайка и стремительно пронесется черный баклан.
Через час, может быть, больше, вдали показывается короткая полоса зеленых камышей. Она тянется недалеко от берега. Над ней кружится стая уток, а выше их в синеве спокойно парят орлы.
Кажется, что в песках живых существ совсем нет, но вскоре мы пересекаем три следа, похожих на следы очень крупных кур. Это дрофы приходили к Балхашу пить воду.
Собаки бесплодно рыскают в стороне. За исключением Пегаса, они теперь на подножном корму.
Полдень. Мы изнемогаем от зноя и духоты.
Делаем привал.
Часа через три, когда спадает жара, опять садимся на коней и вскоре подъезжаем к тем камышам, которые виднелись давно. Там много уток, но к ним не подойти: камыши от берега отделяет широкая полоса воды.
Собаки по пути выгоняют четырех огромных, тяжелых птиц. Я стреляю в них с коня раз, другой. Саврасый шарахается в сторону, я еле удерживаюсь в седле.
И опять мы едем по берегу Балхаша. Я немного возбужден, полон охотничьими переживаниями. Если бы не повел ружье слишком вправо, свалил бы дрофу.
Афанасий поет веселые песенки. Вид у него разухабистый... Зной ему нипочем...
На ночлег останавливаемся у озера. Перед нами водный простор, северного берега не видно.
Жажда нестерпимая. Афанасий заходит в озеро до пояса, набирает воды в чайник и кипятит его. Не успело солнце еще утонуть в Балхаше, как крышка чайника застучала. Сдабриваю чай клюквенным экстрактом, разливаю по кружкам. Афанасий вынимает из мешка сдобные лепешки. Собаки зорко следят за каждым нашим движением.
Чай все же невкусный, с трудом выпиваю две кружки, они еще больше разжигают жажду.
Темнота наступает скоро. На сыпучем песке у самой воды стелю ватный халат, под голову подкладываю седло, на него мешок с овсом — и ложусь. Неподалеку растягивается мой товарищ. Вокруг располагаются собаки. Спутанные лошади мягко, почти не слышно, переступают по песку. Трава сухая, малопитательная, но ничего — завтра утром дадим им овес.
Пустыня черная, ночь синяя, луны нет, а озеро почему-то светится. Надо мною в темном небе огоньки, их миллионы. Я смотрю на них, они на меня, на Балхаш. Так вот почему, мерцая, он и ночью светится.
Что-то заслоняет звезду, другую, третью, что-то большое и кургузое бесшумно плывет по небу, приближается ко мне. Пеликан! Несколько секунд — и он скрывается в темноте. Где-то в стороне прошумела стая уток.
Шуршит волна. Как чудесно спать у ласковой воды! Хороша ночь, день богат впечатлениями, все хорошо, душа ликует: сбылась мечта, я на Балхаше.
30 августа.
Всю ночь мне снились красивые сны, и на восходе солнца я проснулся с легкой душой. Взглянул на север — обворожительная гладь до самого горизонта, повернул голову на юг — там, далеко-далеко, стоят ясные горы Джунгарского хребта, скрывающиеся днем в дымке.
Под солнечными лучами искрятся ледники. До них около трехсот километров, а кажется, они совсем рядом.
Среди унылой пустыни горы и Балхаш на утренней заре великолепны, и мое пробуждение — как в сказке. Это ощущение, к сожалению, продолжалось всего несколько минут, так как потом я почувствовал нестерпимую жажду, а, поднимаясь, обнаружил исчезновение мешка с овсом. Виновником оказался Саврасый. Афанасий же под головой не нашел лепешек. Вопила, сытый и довольный, постарался лечь на всякий случай подальше от нас.
И снова мы на лошадях, снова зной, пустыня, тишина и блистающий Балхаш.
Появилась тропа в три-пять следов и увела нас от озера. Стрелка компаса по-прежнему показывала на запад.
Спутав лошадей, пошли в разные стороны. Впереди меня с треском поднялась большая стая бульдуруков — пустынных куропаток. После дуплета упала всего-навсего одна птица. Пожалев, что стрелял крупной дробью, зарядил ружье пятеркой. Этим временем поблизости выскочил заяц, за ним другой. Собаки ринулись за ними, потом вернулись, и Аслан побежал впереди меня. Вскоре из-под его носа выбежала большая, разморенная зноем, птица и, торопливо замахав крыльями, полетела низко над землей.
Впопыхах я кое-как вскинул ружье, и когда мушка остановилась на дрофе и палец готов был нажать на спусковой крючок, Аслан, стараясь схватить птицу, подскочил.
Указательный палец уже нажимал на спуск, но я успел дернуть ружье вверх, и дробь пронеслась над головой Аслана, не зацепив его. Дрофа продолжала лететь. Загремел второй выстрел.
Дрофа грузно и смешно садится на хвост. К ней подбегает Аслан, старается схватить, но усатый дрофич клюет его в морду, и тот с визгом отскакивает. Беру дрофича за шею, поднимаю.
Жажда и зной — все забыто. Да, самое интересное на свете — это охота!
1 сентября.
Пустыня, горячие пески, и вдруг среди них на несколько десятков километров узкая полоса леса с рекой посередине. Пусть в Лепсе вода мутная, но до чего же она вкусна! Не отрываясь, мы с Афанасием пьем и пьем ее, так же жадно пьют лошади, лакают собаки. Раздевшись, заходим в воду по колено, по пояс, по шею. Течение подхватывает нас и несет. Ух, какая благодать.
Только потом мы развьючили лошадей и огляделись. Всюду тень, прохлада. Зной только на солнечных полянах. Лес — не лес: малорослая ива да кустарники — тальник, колючий чингил, туранга. Иногда джида то как высокий кустарник с серебристыми листьями, то как низкорослое дерево.
После трудного перехода следовало бы отдохнуть, но разве усидишь в новом, неизведанном месте? Да и кендырь надо искать.
Мы наспех поели кашу и, взяв ружья, пошли по кустам на опушку. За опушкой мелкий камыш, за камышом пески с красным саксаулом.
2 сентября.
По моим предположениям, мы на Лепсе должны найти много кендыря; поэтому решили пожить тут несколько дней.
Сегодня под утро меня разбудили собаки. Залаяли они дружно, но тотчас, словно от смущения, смолкли. Вопила, зевая, шелестел в кустах. Какая-то собака крутилась около палатки, а потом, подбежав ко мне, кинулась лапами на мою грудь, шумно обнюхала лицо и коротко, радостно гавкнула.
— Профессор, неужели это ты? — воскликнул я и прижал его к себе.
В ответ пес лизнул меня в щеку. Я провел рукой по его телу. Одни ребра!
Проснулся и Афанасий. Пока мы с ним удивлялись собачьей преданности и выносливости, Профессор лакал воду в реке.
3 сентября.
Вчера с полдня подул северо-западный ветер, небо покрылось тучами, похолодало. В тучах слышались крики пролетающих журавлей. Ночью был слышен могучий рокот Балхаша, до него километров пять, не меньше.
Сегодня появилось много всякой певчей мелюзги: пеночек, славок, варакушек, малиновок... После утомительного путешествия они в кустах прыгают устало.
Проснувшись утром, я увидел, как поляну перебегала невиданная мною золотистая, с чудесными отливами, птица, величиной с курицу.
Позвав Пегаса, я пошел за ней. Но заросли колючего чингила и джиды, куда скрылась птица, были настолько густы, что нам нечего было и думать пробраться через них.
4 сентября.
В поисках кендыря ходил по кустам и камышам полдня и так устал, что ничего не было мило.
Вдруг впереди в траве послышался легкий шорох, за ним внезапный и короткий, как выстрел, треск крыльев, шум взлета, и в воздухе показалась та чудесная птица. Это был фазан. Усталость мгновенно сменилась приятным волнением, похожим на радостный испуг. С восторженным удивлением следил я за птицей. Она летела быстро по прямой линии, подобно стреле. Серо-серебристые крылья от частых взмахов делались невидимыми. Они производили звук, похожий на тихое дребезжание разбитого стекла.
Через несколько секунд этот звук стих, птица плыла в воздухе на неподвижных крыльях. У нее длинный, красивый хвост. Потом крылья снова задребезжали. И так много раз. Но вот красавица плавно, без звука опустилась в камыши...
Пегас помахал хвостом, потом побежал по поляне, сделал круг, второй, поскакал по вейнику, сбавил ход и на бегу внезапно остановился. Вытянулась голова его, вытянулся хвост, согнулась передняя лапа. Замерла собака, замерло и сердце охотника.
Стойка продолжалась всего мгновение, потом Пегас осторожно опустил лапу, сделал несколько шагов, затем, нагнув голову, быстро пустился к кустам чингила и, потеряв след, заметался.
Подбежав к чингилу во второй раз, он напал на след, суетясь, сунулся в кустарники и, выскочив из них, осторожно, с горящими глазами, пошел по траве. Я — за ним. Вытянувшись, он шел так медленно, что я нечаянно толкнул его ногой. Он не заметил этого. И вот Пегас снова остановился. Он — весь напряжение и нетерпение... Пьянящий запах птицы как бы сковал его. Тотчас в двух шагах от него необыкновенно шумно поднялось из травы что-то серое. Пытаясь схватить птицу, пес подпрыгнул.
Мушка ружья уперлась в этот серый, вертикально поднимающийся ком.
Раз за разом прогремело два выстрела. Невредимая красивая птица с длинным хвостом полетела на уровне моей головы. Вот бы когда стрелять!
Фазанов вокруг оказалось несколько выводков. Вылетали они неожиданно, иногда по два, по три сразу. С каждым выстрелом возрастало мое удивление: близко, и — промах! Я сильно расстроился, и уже не ходил, а бегал.
Израсходовано было патронов тридцать, и все попусту. Позор! Пегас после каждого выстрела смотрел на меня укоризненно. Он, должно быть, потерял ко мне всякое уважение.
Вот из-под его носа вылетела опять птица, крупная и золотистая, несомненно самец. Я замешкался, а она тем временем, выйдя из «свечи», полетела по прямой, горизонтальной линии.
После выстрела птица косо упала в траву и побежала. Пегас догнал ее и, не зная, что делать, затанцевал вокруг. Схватить? А вдруг она укусит?
Преграждая ей дорогу, собака забежала вперед, но она вильнула в сторону и скрылась в траве... Нагнав фазана, Пегас прижал его передними лапами к земле. Затем, словно решившись на что-то большое, он без раздумья схватил его и, подняв голову, поскакал с победоносным видом ко мне.
Я захлопал в ладоши: ему, себе. Ведь мы с ним заполевали фазана!
Вскоре встретился Афанасий.
— Что-то вы густо стреляли, — заметил он.
— Ружье пристреливал... по фазанам.
— Понятно, — усмехнулся товарищ. — Первый раз по фазанам стреляете?
— Первый.
— Так было и у меня. Надо быть спокойнее и подальше отпускать птицу. Тогда будет все в порядке.
5 сентября.
Больших зарослей кендыря поблизости не оказалось, и сегодня утром, в поисках его, взяв Пегаса, я поехал в сторону Балхаша.
Афанасий остался «дома». Ему нужно было починить седло и приготовить обед.
Проехав километра четыре, наткнулся на заросли кендыря, занялся описанием и сбором образцов. Тут неожиданно появился Профессор. Ну и собака! Без меня не может пробыть ни одной минуты...
Я рассеянно рассматривал ивы, кустарники, мутную воду Лепсы, казахскую деревянную могилу, на другой стороне реки аул из трех юрт, за ним небольшой клочок затоптанного проса. Казах, увидев меня, просил поохотиться ночью на кабанов — все просо погубили.
Тропа шла под высокими кустами джиды. Плоды, схожие по внешнему виду с финиками, цеплялись за голову. Потом открылась большая поляна. На ней паслось около десятка овец. В высокой траве виднелись только их спины.
Приближаясь к овцам, я не сводил с них глаз. Собаки шли позади Саврасого. Пегас принюхивался — нет ли фазанов? Профессор плелся безучастно. Вдруг он бросился к овцам.
Овцы произвели какой-то странный, совсем не овечий, звук «уф!», подняли головы и стремглав понеслись к кустам чингила. У них оказались длинные морды и белые клыки. «Батюшки, да это же кабаны»!
Пока я справился со своим изумлением и волнением, пока спрыгнул с коня и дробовые патроны сменил на пулевые, свиньи были уже далеко. После второго выстрела один из больших кабанов, к моей несказанной радости, кувыркнулся и завизжал на весь лес. Остальные свиньи скрылись в кустах чингила.
Я бросился к зверю. Перестав визжать, он, огромный и страшный, ощетинился и повернулся ко мне мордой.
Собаки опередили меня. Профессор с лаем набросился на кабана. Пегас, не зная, что делать, прыгал вокруг них. «Звери — это не мое дело», — как бы говорил он. Кабан не обращал на них внимания. Он злыми, маленькими глазами смотрел на меня. Подбежав к нему шагов на двадцать, я остановился, прицелился и нажал на спуск. Выстрела не последовало. Я вспомнил, что ружье не заряжено. Кабан, собрав силы, метнулся ко мне. От неожиданности и страха я окаменел, а узкая морда с острыми клыками находилась от меня уже шагах в пяти. Тут на заду кабана повис Профессор и зубами впился, по-видимому, в самое чувствительное место, потому что зверь резко повернулся и хотел задом придавить его. Это ему не удалось. Стараясь достать клыками смелого пса, он закружился. Я опомнился, вложил в ружье патроны, прогремел выстрел, и все было кончено...
24 сентября.
За это время обследовал Лепсу, вдоль железной дороги проехали на реку Аксу, берущую начало, как и Лепса, на Джунгарском хребте.
На этом пути к нам присоединился охотник Никита Гвоздев с семью собаками — тихий, невзрачный человек, лет около сорока. Вместе с ним спустились по Аксу и километрах в десяти от Балхаша, где начинается царство камышей, остановились у какого-то большого озера на ночевку; утром, оставив без присмотра вещи (кто заберется в такую глушь, когда вокруг на несколько километров нет человеческого следа?), верхом, с двенадцатью собаками, поехали сначала по краю колючих кустарников, потом по холму с редкой растительностью.
С бугра открылось круглое, в камышах, озеро, за ним голый холм, за холмом впадина с зелеными камышами, потом опять холм, снова камыши. И так до самого Балхаша. И только на западе и востоке виднелись однообразные пески Джаман-Джал.
На небе ни облака. Небольшой ветер овевает, с шелестом клонит книзу метелки камыша.
Въезжаем в густые камыши. Они высоки, с лошади не достаю метелок. Саврасый шагает медленно, с трудом. Душно. Хочется скорее выбраться на свежий воздух, но камыши становятся гуще, и чем дальше, тем больше прошлогодних перепутанных стеблей. Конь подминает их под себя, раздирает сплетения грудью, позади остается широкий след. Но порой камыш так переплетается, что Саврасый не в состоянии его преодолеть. Он прыгает, но скоро выбивается из сил и останавливается. Я не тороплю его, слушаю треск по сторонам. Это пробираются мои спутники. Конь, отдохнув, переступает, поднимает передние ноги для прыжка, но камышинка, обвившись вокруг ноги, задерживает ее, Саврасый спотыкается и вместе со мной валится на бок. Еще полкилометра, и камыш редеет, он уже не выше моей головы.
Со мной только Пегас. Других собак давно не видно. Над камышами, приближаясь ко мне, тянут три кряквы. Взвожу курки. Утки все ближе: две рядом, третья чуть-чуть позади. Их силуэты резко очерчены на ясном небе. Вот они пролетают мимо меня. Я спокойно навожу ружье, мушка чуть-чуть опережает птиц. Выстрел, и две передних утки падают замертво, третья резко поднимается. Перевожу на нее мушку и стреляю... Кряква кубарем летит вниз.
— Ловко! — слышится издали голос Афанасия.
Сам знаю, что удачно: такие выстрелы запоминаются на всю жизнь.
Но тут же, как это часто бывает, радость потускнела от сомнения: найдет ли Пегас в таких густых камышах уток?
Пес искал долго и без толку. Я подозвал его и поехал по тому направлению, где, как мне показалось, упали кряквы. На новом месте Пегас сделал два круга и снова убежал на прежнее место. Вот ведь какой непослушный!
Бегает он, ищет, над ним качаются камыши. И вот они застыли. Куда же девался пес? Несколько камышинок опять качнулись и снова замерли... Через минуту они опять зашевелились, но уже по направлению ко мне, и вскоре передо мной появилась довольная морда Пегаса с уткой в пасти. Хвост беспрерывно колотил по стеблям камыша. А глаза! Сплошной восторг!
Ко мне подъехал Гвоздев и проворчал:
— Камыш еще зеленый, густой. Не токмо собаки, черт сквозь них не пролезет. Зря поехал с вами. В такую пору только собак портить.
Мне и самому было понятно, что охота на кабанов не выйдет, и я утешал себя мыслью, что душу можно отвести на большом озере, в полукилометре от нас, откуда доносились крики уток.
В это время Вопила, выбежавший вперед, чуть слышно гавкнул и метнулся вправо. Над ним длинной полосой зашевелился камыш. Вслед за Вопилой бросились Варнак и Профессор. Мимо меня, одна за другой, поскакали и другие собаки.
Впереди собачьей своры шумело и трещало, будто за камышом бежал табун лошадей.
— На стадо напоролись. Потеха будет! — сказал Гвоздев, оживляясь.
— Навряд ли, — усомнился Афанасий. — Больно камыш тут здоров.
Шум удалялся. Он перешел на левую сторону большого озера и вскоре затих. Мчаться на лошадях за кабанами по такой чаще было немыслимо, и мы в надежде, что собаки повернут кабанов на нас, остановились близ озера. Я занял место неподалеку от берега, на краю большой поляны...
С дальнего озера поднялась стая гусей. Они идут в стороне от меня. Затем надо мной проносится цапля, за ней десятка три чирков. Можно дуплетом выбить штук пять, но выстрелы могут испортить всю охоту на кабанов, и я перевожу глаза в ту сторону, куда ушли собаки, потом на озеро. Там чернеет стая лысух. Из далекого, узкого залива выплывают три белоснежных лебедя. Величественной красоты, они, изогнув шею, плывут на середину озера — на них не насмотришься.
Затем и лебеди, и лысухи скрываются за островом, и в воздухе ни одной птицы...
Я все жду кабанов. Но ни шороха, ни лая. Гвоздев стоит на другой стороне озера. Афанасий застыл на коне, он в нескольких сотнях шагов от меня.
Вскоре недалеко в густых и высоких камышах прошумело большое стадо кабанов, которое собаки, в конце концов, повернули назад
— Разве угонишься за ними по этой чаще! — сказал Афанасий, появляясь около меня.
Но все-таки мы поехали по их следу. Спустя несколько минут нас догнали собаки, азартные и измученные. Мы задержали их. Профессор хромал: о камыш обрезал ногу.
— Бесполезная охота! Пока камыши не оголятся, о кабанах и думать нечего, — проворчал присоединившийся к нам Гвоздев.
Посовещавшись и решив, что не стоит тратить время и мучить собак, мы повернули на нашу стоянку.
Обогнули озеро, попали в топь, из топи выбрались на большую поляну с пухлыми белесыми солончаками, и поехали вдоль высокой стены камышей. Тут вырвался вперед Вопила и вдруг, остановившись у самой стены и поглядывая в зеленую чащу, тихо зарычал.
К нему подбежал Аслан и, ощетинившись, остановился рядом с ним. Потом туда прискакал Варнак и еще четыре собаки. Все они, не сводя глаз с камышей, стояли в нерешительности.
Хромая, поравнялся со мной Профессор и взглянул на меня как-то странно: то ли жаловался на боль в лапе, то ли советовался — вести ли всех этих трусов в чащу.
Еще не добежав до собак, он тоже ощетинился и, не раздумывая, ринулся в камыши. Вся огромная свора бросилась за ним.
Не прошло и минуты, как в чаще поднялся лай, свирепый и пронзительный.
— Взяли кабана! — радостно сказал Гвоздев, слезая с коня.
— Окружили! Держат! Молодцы, собачки! — воскликнул Афанасий.
Мы с ним тоже соскочили с лошадей и, в ожидании зверя, с ружьями наготове, выстроились перед зеленой стеной...
Под истошный лай озверевших собак, мы танцевали перед стеной взад-вперед не больше минуты. Затем протяжно взвизгнула какая-то собака, за ней завизжали еще две, и, как по команде, все стихло. Слышен был только удаляющийся шелест камышей.
Собаки со злыми глазами, одна за другой, выбегали на поляну. Они еще не остыли от боя, и шерсть на загривке стояла дыбом.
Замолкнувший было визг снова возобновился.
— Чтой-то чудно — собаки не побегли за кабанами, — недоумевая, сказал Афанасий.
— Да, что-то не так, — поддакнул Гвоздев.
Разгребая руками камыш, мы пошли к визжащим собакам. На месте схватки, где камыши были не только примяты, но словно приглажены, лежали три собаки: мертвый пегий с переломанным хребтом, кобель Гвоздева, его же рыжая сука с вырванным куском мяса на ляжке и тихо стонущий Профессор.
— И часу не проживет, — заметил Афанасий, отворачиваясь от Профессора, который не спускал с меня глаз.
Рукавишников сказал почему-то шепотом:
— Это он. Должно быть, молодой, а то порезал бы всех собак.
Лицо его вытянулось, губы плотно сомкнулись.
— Почему же ты думаешь, что это он?
— Хотя земля и твердая, от кабана обязательно остался бы след, а его нет.
Догадываясь, о ком идет речь, я проверил, взведены ли курки. Афанасий, заметив это, безнадежно махнул рукой:
— Э, теперь он далеко ушел. Небось, рад, что отвязался от собак.
Неподалеку слышались какие-то неясные звуки и урчание. Афанасий, приглашая нас глазами и держа наготове берданку, решительно пошел на шум. Останавливаясь и всматриваясь вперед, мы шли с большой осторожностью. Урчанье становилось все слышнее. Афанасий остановился, вобрал голову в плечи, потихоньку, стараясь не задеть стебли, просунул ружье вперед и принялся разглядывать...
Сделав несколько шагов, мы увидели на примятом камыше половину кабаньей туши и терзавших ее собак.
— Тут-то его за обедом собаки и прихватили, — сказал Афанасий, разглядывая тушу. — Не дали ему поесть свининки, а кабанчик был ладный — пуда на четыре.
Мы вернулись к раненым собакам. Гвоздев взял на руки рыжую суку и понес на поляну, где паслись лошади. Он надеялся ее вылечить.
Профессор терял силы все больше. Он уже не выл, не жаловался, а только следил за мной глазами.
Афанасий осмотрел его и с безнадежностью покачал головой.
Мы пошли вперед, вышли на поляну. Сзади донесся вой.
— Афанасий! — в моем голосе были и мольба и требование.
Он понял меня и нехотя побрел к Профессору... Вскоре раздался берданочный выстрел. Хотя я и ждал его, но тем не менее сильно вздрогнул.
В камышах стихло.
Афанасий, выйдя из них, не взглянул на меня, глаза его были злые. До самой стоянки мы с ним не обмолвились словом.
И даже потом никогда не вспоминали нашу встречу с тигром.
