Волков О. В.
(Из воспоминаний таежника)
Последние километры пути пришлось тащить лодку одному: Булька, добросовестная моя помощница, сбежала. Не помогли никакие окрики. Да и как было устоять?
Впереди нас, метрах в ста, переходил речку красавец олень. Сильная струя пенилась вокруг него, и он шел, медленно ступая по скользким камням.
Голову с переплетом тонких рогов он нес высоко поднятой и вид у него был гордый, спокойный и в то же время настороженный. Учуяв нас, олень в два прыжка вымахнул из речки, сделал огромный скачок по прибрежным скалам, и густые кусты опушки скрыли его из глаз. Булька отчаянно залаяла, рванулась что есть сил за добычей и умчалась вслед за ней с обрывком шлейки на шее. Только я ее и видел!
Сильно измученный, я достиг, наконец, цели — порогов, перегородивших реку обломками мощных скал, свергаясь с которых, вода образовала омут с бездонными ямами, населенными, по слухам, великанами-тайменями. Из-за них-то и преодолел я около шестидесяти километров по извилистой горной речке и теперь стоял возле потока, слегка оглушенный гулом падающей воды, и жадно вдыхал влажный, насыщенный водяной пылью, воздух.
Все суставы ныли, горели огнем распухшие от укусов лицо и шея. Одежда противно липла к телу. И когда из кустов, наконец, появилась Булька, некрупная, ладная лайка, великолепно одетая в черную с серебром, глянцевитую шубу, с породистой тонкой мордой и острыми, стоящими ушами, сейчас виновато опущенными.
Я не сдержался и проучил ее тем самым ремешком упряжки, что порвала она при своем бегстве.
Не привычная к наказаниям, она убежала и спряталась. Как я ее ни звал, она не вернулась. Мне хоть и казалось, что я, наказав ослушницу, поступил правильно, но в душе зашевелилась жалость: уж очень удрученный был у Бульки вид, когда, вся сжавшись, с прилипшими к голове ушами и хвостом между ног, она удрала от меня в кусты.
Освежившись в студеной воде, я принялся потрошить выловленных в пути хариусов и ладить спиннинг. Нескончаемый летний день клонился к вечеру; это можно было заметить, пожалуй, лишь по исчезновению оводов и слепней. Душный зной не спадал, а светлое небо и яркая зелень леса сверкали по-прежнему. Дым от двух разложенных мной небольших костров тихо плыл в сторону, служа надежной, однако по-своему докучной защитой от комаров, этого истинного бича тайги.
Я оглядывал незнакомые, дикие, никем не хоженные места, стараясь по разным, известным рыболовным признакам угадать, как вознаградит меня за тяжкие четырехдневные труды этот бурливый омут, стесненный скалами, с торчащими со дна камнями и отливающими, точно нефть, темными струями с клочьями желтоватой пены?
И я с увлечением сматывал на катушки надежные сатурновые лески, расправлял помятых искусственных мышей, следил за тихо булькавшим на углях котелком с ухой. И — нет-нет поднимал голову и прислушивался. Меня уже томило раскаяние — я упрекал себя за свою горячность. Проступок Бульки представлялся все более незначительным, а порка заслуженной, немолодой собаки — непростительной жестокостью.
Нужно ли говорить, что одинокий охотник чувствует себя в таежной глуши спокойным, лишь когда рядом с ним находится его надежный четвероногий спутник. И мне не терпелось видеть Бульку возле себя, уютно свернувшейся и чутко спящей с настороженными ушами и глазами, открывающимися при малейшем шорохе, неуловимом для человека.
Так, подкарауливая беглянку, я то и дело отрывался от своих занятий и оглядывался вокруг. Свой лагерь я разбил на крошечной полянке, окаймленной кустами со стороны леса, и с крутым спуском к речке. Вдруг, за тонкими стволами рябинок и олешника, метрах в пятнадцати от себя, я различил темную и неподвижную фигуру медведя. Я обомлел. Из рук выпали баночка с солью и ложка. Зверь стоял на четвереньках, приподняв повернутую в мою сторону голову. Я не мог понять, заметил он меня или нет, но видел, что он торопливо водит носом, напряженно принюхиваясь.
Его, конечно, привлек запах рыбьих внутренностей... Что мне было делать? По непростительной оплошности ружье я оставил в лодке, т. е. шагах в сорока, под крутым берегом, заросшим хмелем; бежать за ним нечего было и думать. Рукой, сделавшейся сразу влажной, я перебирал в левом кармане комбинезона всегда лежащие там пулевые заряды. Топор торчал поодаль, в пне срубленной мной сушины. У пояса висел нож —это было все, чем я располагал для защиты. Однако давно миновало время, когда рука моя была достаточно тверда, чтобы поразить зверя с толстой кожей и свалявшейся грубой шерстью.
В костре дотлевали угли. В нем, как назло, не было ни одной головешки, чтобы хоть этим ненадежным средством попытаться напугать непрошенного посетителя.
Все это вихрем пронеслось в голове. Я продолжал следить за неподвижным зверем, слыша биение своего сердца. Тут медведь шевельнулся и приблизился на несколько шагов. Теперь его закрывала лишь небольшая елочка. Зверь был не из крупных, однако казался большим из-за черной, клочкастой шерсти, торчавшей во все стороны. Особенно поражала его голова: запутавшиеся в волосах веточки, травы и репья образовали огромную шапку. Из-под этого безобразного колтуна свирепо блестели бусинки черных глаз и торчала острая, длинная морда с поросячьим пятачком. Ноздри медведя вздрагивали: его, очевидно, тревожили и манили незнакомые запахи. Теперь он глядел на меня в упор, еще не вполне догадываясь, с кем имеет дело. Зверь негромко и очень своеобразно сопел, впрочем отнюдь не злобно.
Тут медведь сделал движение и, очутившись вовсе рядом со мной, встал на дыбы. Он горбился, а передние, слегка согнутые лапы висели вдоль туловища, как у игрушечного Мишки. Головой на длинной шее он вертел в разные стороны.
Мне, сидевшему на корточках в пяти метрах от него, он казался теперь огромным. Я почти с ужасом глядел на облезлое брюхо зверя с черными, морщинистыми сосками.
Приближалась решительная минута. Я приготовился. Нож оказался сам собой в правой руке: я, наверно, еще никогда в жизни не сжимал так сильно его широкой рукоятки. На левую руку я кое-как намотал скомканное одеяло. Медведь и я неотступно наблюдали друг за другом. Несмотря на всю крайность своего положения, я заметил, что медведь прислушивается к чему-то постороннему... И это было непонятно.
Разгадка наступила тут же. Под ноги медведя подкатился мохнатый черный ком, и молчаливую сцену резко нарушил злобный лай. Булька исступленно бросилась на зверя и впилась ему в пах. Картина мгновенно изменилась.
Медведь рявкнул и, отпрыгнув, с невероятным проворством взмахнул передней лапой, пытаясь достать собаку. Булька увернулась, отскочила, но тут же бросилась на медведя снова, уже с другой стороны. Ах, как грозна была в это мгновение моя всегда ласковая и спокойная Булька! Шерсть на ней стояла, образуя на зашейке гриву, оскаленная пасть и сверкавшие глаза олицетворяли неукротимую злобу. Она наскакивала так решительно, с такой быстротой и ловкостью, что медведю оставалось только увертываться от ее укусов. Поняв тщету своих попыток поймать врага, он переменил тактику и лишь отпугивал его и приседал, оберегая самые уязвимые места.
При каждой попытке зверя пуститься наутек, Булька пиявкой влеплялась ему в зад. Очень скоро зверь тяжело задышал и сел в траву, привалившись к камню и отмахиваясь передними лапами. От досады, злобы и боли он ревел не своим голосом.
О, бесстрашная моя, верная моя Булька!
Я кубарем скатился под яр, выхватил ружье из лодки и, карабкаясь наверх, перезарядил на ходу оба ствола пулями.
Куда делся страх! Теперь, стоя в десятке шагов от медведя, я расчетливо выбирал момент для выстрела и ждал, пока успокоится дыхание. Зверь и не смотрел в мою сторону — ему в пору было отбиваться от наскоков Бульки, обезумевшей от злобы и азарта.
Однако целился я не в утку! Как ни сдерживал я себя, но нажал спуск не вовремя, когда зверь повернулся ко мне спиной. Пуля попала ему в хребет и он ткнулся вперед, натужно рявкнул, точно сразу выпустил из легких весь воздух. Вторым выстрелом в голову я прикончил медведя в упор.
Минут через десять я сидел у потухшего костра и одной рукой обнимал за шею присевшую возле меня Бульку. Другой я скармливал ей куски испеченного на рожне жирного ленка...
