Ильин М.
Перед самым открытием осенней охоты по зайцу, в начале октября, погиб Турай. В пищу, по недосмотру хозяев, у которых я держал собаку, попал дуст. Через два дня ее не стало. С гибелью Турая отпали все надежды на хорошую охоту.
Неожиданно помог Владимир Николаевич. У его знакомого охотника оказалась продажная молодая выжловка.
По словам владельца, она уже по первому полю хорошо показала себя и по зайцу и по лисе. Случайная вязка чуть ли не в первую пустовку, щенята, содержание у случайных людей прервали ее нагонку. Все эти сведения внушали сомнение в качественности собаки, но рассуждать не приходилось. Сезон начался, зайца было много, кругом отлично охотились, а мы — наша маленькая компания — сидели без дела.
Собака по кличке Тайна была куплена и вручена Петру Николаевичу, который отвез ее к себе в поселок на торфоразработках. При всей моей привязанности к собакам, держать гончую в городе, в Москве, было по меньшей мере неразумно. У Петра же Николаевича она была несравненно лучше устроена, — на воздухе и рядом с лесом.
Две недели спустя, в субботу, вдвоем с Игорем, мы выехали к Петру Николаевичу. Можно было не сомневаться, что он уже попробовал Тайну.
Первым словом, когда мы ввалились к Петру, было:
— Ну как Тайна? Гоняет? Был в лесу?
Петр сидел мрачный и злой.
— Нет, не гоняет, — отрезал он. — Ничего из нее путного не выйдет. Ходил я с ней. Ну бегает, ищет. Правда, не широко, но работает. Выстрела не боится. Идет на выстрел. Но чтобы гнать — нет, не гонит.
— Подожди. А, может быть, и зайцев не было.
— Да нет. У Борцина из-под меня беляк выскочил. Я прозевал, не успел ударить. Наманил. Ну, думаю, сейчас погонит, послушаю собачку. Пошла по следу молча, а минут через пять вернулась. Вот вам и новопокупка! Второй раз на неделе после работы ходил — то же самое.
Видимо, дело было, действительно, плохо. Петр Николаевич был завзятым гончатником — приходилось верить. Я приуныл. Турай не выходил из головы. А Тайна лежала рядом, изящная, стройная, видимо довольная, что обрела и дом, и кров.
— Собака красивая, слов нет, а толку — никакого, — закончил Петр Николаевич. — Вот завтра сами увидите, — прибавил он.
На утро мы вышли рано. В свете зари, розовевшей на горизонте, четкими кружевными силуэтами рисовались тонкие березки на бровках карьеров. Было тихо. Морозило. Дорога широкой полосой уходила к востоку. Вода в лужах вымерзла досуха и хрупкий лед звенел под ногами. Тайна, легко и грациозно перепрыгивая через канавы, бежала рядом.
— Хорошее утро, — сказал Петр, — но не для гончей охоты. Сухо и морозно. К обеду вряд ли отойдет. Вся надежда на то, что из-под себя стрелять будем. Хотя вряд ли, — далеко слышно. Больно уж льда много, — последнее время дожди все лили.
В лесу мы разошлись и пошли ровняясь, но без порсканья. Было и без того шумно. Ветки хрустели, смерзшийся пластами лист громко шелестел под ногами. Тайна ходила недалеко, часто показываясь.
Вдруг Игорь, шедший справа от меня, еще неопытный молодой охотник, как-то непонятно крикнул. Я отозвался, но Игорь молчал.
Я постоял, послушал, но лес стоял в безмолвии.
— Что там, Игорь? — не выдержал я.
— Заяц, — ответил он. — Не успел выстрелить.
— Маните собаку, что же вы молчите.
Я бросился к нему. Сбоку шумел, подходя, Петр.
— Где подняли? Тайна где?
Поманили собаку. Тайна молча, на махах, ушла по следу.
— Вот, видал! — сказал Петр. — Можно идти дальше.
Мы молча сошлись у просеки и двинулись по тропинке. Говорить не хотелось, все и без того было ясно.
Просека уходила в заболоченный лес и, пройдя метров триста, подымалась на сухой бугор, поросший по скатам сосняком и небольшими елками. На его вершине лежала плоская небольшая полянка.
На перекрестке у подгнившего столба с номерами кварталов мы остановились. Петр закурил. Голубоватый дымок от папиросы тихо поднимался в безветренном воздухе.
— Ну, как пойдем? — спросил Петр, но мы не отвечали. Не хотелось нарушать тишину замершего леса. Ни звука, ни шороха. Даже не слышно было возни синиц в еловых ветках. Мы стояли и слушали тишину. Петр курил. Докурив, он бросил окурок. Тонкая струйка дыма продолжала бежать вверх, распускаясь кудрявым, чуть клонившимся в сторону, султанчиком.
— Ну пошли, что ли, — сказал Петр и вскинул на плечо ружье. Но в этот момент до моего слуха достиг слабый звук далекого гона.
— Постой. По-моему, гонят, — сказал я.
Мы прислушались. В ушах звенело и я не мог понять, действительно ли слышу гон или мне только кажется,— кажется потому, что я хочу его услышать. Так, в юношеские годы, весной после тока, мне весь день чудилось бормотанье тетерева. Я слышал его и в бульканье лесного ручья, и даже дома — в шуме закипавшего самовара.
Мы стояли и слушали.
— А верно, гонят, — сказал Петр. — При этих словах мы все невольно оглянулись. Но увы, Тайна была тут. Бесшумно появившись, она стояла словно изваяние на краю поляны, так же как мы, прислушиваясь к далекому гону...
Гон становился все слышнее и отчетливее. Петр плюнул и решительно двинулся вперед.
— Куда пошел? — спросил я его вполголоса. Петр махнул молча рукой и свернул по поперечной просеке влево.
Мы шли на гон. Пройдя немного, снова остановились. Гон слабел, уходил от нас в сторону, вглубь леса.
— Хоть послушали, — со вздохом сказал Петр, когда звук гона стал почти не слышен.
Что-то мелькнуло вдали на просеке.
— Вон, — сказал я, — собака идет по просеке, англо-русская. Видимо, скололась, ищет.
По отлого спускавшейся в нашу сторону просеке приближалось что-то белое, что можно было на расстоянии в полкилометра принять за собаку. Собака бежала неторопливо, мелькая среди кочек и травы просеки. До нее уже оставалось метров триста. Я вгляделся, ища в ней знакомые черты англо-русской гончей.
Вот она показалась вся. Но какая же это гончая? Заяц! Большой беляк, гонный или шумовой — кто его знает, — катил по просеке навстречу.
— Заяц! — прохрипел я из-за охватившего меня волнения.
Петр и Игорь, как по команде, встрепенулись. Закуренная папироска полетела в сторону. Мы схватились за ружья, не спуская глаз с приближавшегося зайца. «Дойдет или свернет», — мелькнула мысль.
Заяц дошел до светлинки, пересекавшей просеку, и сел, прислушиваясь. Мы стояли недвижимо. Заяц сидел и слушал шагах в двухстах от нас. Вдруг он прыгнул влево и пошел мелькать под углом к просеке. Петр сорвался ему наперерез. Игорь остался на месте. Я же, круто развернувшись, бросился назад.
Я не добежал до поляны со столбом, указывающим кварталы, как сзади, совсем близко, грохнул выстрел. Я стал. В лесу по-прежнему было тихо. Ни крика, ни звука. Ясно, что стрелял Петр. По выстрелу можно было определить двенадцатый калибр. У Игоря был шестнадцатый с более слабыми, еще летними патронами. Я стоял в надежде услышать, что вот-вот, сейчас услышу знакомое «гоп-гоп, дошел»... Но ничего не было. По-прежнему было тихо в лесу. Значит, промазал.
Минуты казались вечностью. Смолкнувший было далекий гон послышался снова. Справа, в ветвях елки, ветки которой спускались до самой земли, завозилась синица, тенькнула и стихла. В тон ей справа в болоте лопнула и зазвенела сломавшаяся по-видимому от собственной тяжести льдинка. А может быть, потеплело. Как будто, действительно, стало теплее. Вот еще раз лопнула и зазвенела льдинка, поближе. Вот опять. Нет, это не потеплело. Ведь заиндевевшая трава, ее тяжелые метелки, стоявшие тут же под ногами, не роняли своих снежных иголок. Вот опять что-то хрустнуло в болоте, вновь треснула и сломалась льдинка. Стало ясно: бежал зверь — заяц. Я поднял ружье.
Эх, неудобно будет стрелять! За сосняком просека уходила вниз в болото и сразу тут же начинались высокие кочки с травой...
Кочки действительно помешали. Я увидел белого вылинявшего зайца на фоне осеннего бурьяна тогда, когда он был уже на середине просеки. Он шел не торопясь. Я ударил. Заяц наддал, свернув в елки. Когда он был у их кромки, я успел выстрелить второй раз. Секунду я ждал с надеждой, что из-за елок ничего не покажется. Увы, заяц показался уже за сотню шагов, скрылся, потом показался вновь и пошел мелькать среди осин. Метров за двести от меня он пересек просеку в обратном направлении и скрылся в болоте.
Промазал! Я пошел к тому месту, где стрелял зайца, считая шаги. Сорок пять! Да-с, весьма и весьма неважно. Повернул обратно, но вдруг совсем рядом что-то хрустнуло. Хватаясь за ружье, я увидел Тайну. Она остановилась, вильнула хвостом.
— Вот, вот, вот, Тайна. Давай, давай!..
Тайна принюхалась и быстро скрылась за елками, потом мелькнула в осиннике, перешла просеку по следу и ушла в болото. Но все молча. Хоть бы раз взвизгнула! Чутье есть, а не гонит. Досадно!
Я зашагал обратно, туда, где оставил Петра и Игоря. Они шли мне оба навстречу.
— Ну что? — спросил Петр. — Ты стрелял?
— Промазал. Стрелял в сорока шагах. Видимо, угодил в кочку. А ты?
— Стрелял шагов за шестьдесят. Неудобно было. Но, по-моему, задел. Что-то он потом зачастил. Вторым ударить не успел, больно елок много. А Тайна где? Я ее не видел.
— Тайна шла по следу, а, может быть, на мой выстрел пришла. Я ее наманил. Пошла, но молча. Видно все же, что чутье-то есть.
— Чутье есть, но кому оно нужно без гона.
Мы стояли и, как обычно, еще и еще раз повторяли подробности неудачной стрельбы, ход зайца и поведение собаки. Наш разговор был прерван близким гоном.
— Это чужая гонит. Наскочила на нашего зайца, — сказал Петр. — Пошли, а то, того гляди, не удержишься, убьешь, и пойдут потом разговоры. Из-под чужих собак, да то, да сё...
Но мы стояли и слушали. Гон шел недалеко, с азартом.
Мне показалось, что гон стал заворачивать к тому месту, где я стрелял зайца. Обгоняя своих товарищей, я бросился к знакомой поляне, к сосняку. У перекрестка просек я остановился, запыхавшись. Гон уходил в сторону, вглубь леса.
«А где же Тайна? — подумал я. — Ведь гон был рядом и она должна была быть тут, где-то недалеко. Могла бы подвалить. Надо посмотреть, нет ли ее на просеке».
Я дошел до знакомого столба и взглянул вдоль просеки. У сосняка, на взгорье, стояла Тайна и смотрела на меня. Я залюбовался ею. «А ведь искала все же, — думал я, — значит что-то соображает. Вон у верхней губы белеет пушок раскрывающихся семян ивняка. В болоте их много».
Собака стояла на месте. Но вот она наклонила голову и во что-то уткнулась у себя под ногами.
«А не заячий ли это пух у нее?» — мелькнула мысль. Я бросился к собаке. У ног ее лежал беляк. Он был цел, лишь у задней ноги был вырван клок шерсти.
Как потом выяснилось, в него попало несколько дробин четвертого номера, которым я стрелял (Петр стрелял вторым). Тайна нашла его, взяла и принесла на то самое место, где я ее наманил на след.
Случай был редкий, но он был только случаем. Чутье у собаки было, но что стоит гончая без голоса.
Следующим летом Тайна «подрабатывала» по тетеревам, отдавая голос. Осенью несколько раз она принималась гнать, но гнала не азартно. На первом кругу бросала и возвращалась к Петру. Он злился, орал на нее, грозился застрелить, как ни к чему не годную. Мне было жаль Тайну. Я видел все ее недостатки, но считал, что не все еще потеряно. Упорным трудом от нее можно было бы кое-чего добиться.
В свой очередной приезд к Петру я понял, что собаке у него не житье. Его семейные тоже стали на нее кричать. Собака имела забитый вид, была худа. Ею явно тяготились.
Я задумал отдать ее в другие руки. Случай вскоре выпал.
У знакомого угличского охотника сманили на охоте собаку. Он остался без гонца. Я рассказал ему про Тайну, не скрывая ее недостатков.
— Все равно возьму, — сказал он. — Дом без собаки — не дом. Жена тоскует, какую-то дворняжку даже притащила. Если ваша собака не пойдет, можно повязать, а из щенка я гонца уж сделаю.
Тайна переехала в Углич.
Недели через три я получил от нового хозяина Тайны письмо:
«Все это время я хорошо кормил собаку. Она поправилась, привыкла ко мне. Не дождавшись вашего приезда, решил попробовать, как она гоняет. В четверг выехал в Струково. Утром с Костей Князевым вышли. Он взял свою, а я Тайну. У Максимовки на заливе Тайна сработала беляка сама, вышла на лед и погнала. Гнала хорошо. Я даю ей оценку отлично. Первый ее гон мне очень понравился. Заяц дал большой круг и вышел опять на лед. Шел у самого края вдоль кустов. Мы немного прозевали и не подставились. Стояли всё, слушали. Князев увидел зайца первым, но было далеко — шагов восемьдесят. Он все же ударил и промазал. Смотрю, заяц уходит в сторону Волги. Я тоже ударил, но тоже далеко. Заяц покатил прямо по заливу, вышел на Волгу и — на ту сторону. Снега было немного, на льду его местами сдуло, и лед казался черным. Заяц хотя и шел там, где был снег, но с разбегу попадал на чистый лед, а потому его было далеко видно. Тайна на наши выстрелы не пошла, а гнала по следу. Ушла за Волгу. Ну, ее-то было хорошо видно — ведь рвется. Потом, смотрим, вышла опять на лед и идет по Волге, а ей навстречу обоз. Она остановилась, а потом повернула к нам обратно. Я думал, что скололась и бросила. Но Князев кричит мне, что Тайна зайца несет. Оказывается, я его подранил; она посредине Волги его догнала, смяла, схватила и еще живого несла ко мне метров двести. Я был удивлен. Как начала, так и гнала, не скололась и принесла мне зайца. Первый раз такое вижу.
Жду вас, чтобы вы послушали Тайну на гону.
Голоса отдает много, идет верно, с огоньком, голос хороший. Вы ею заслушаетесь. Одним словом, расскажу все при встрече».
Случай перестает быть случаем, когда он повторяется. Тайна оказалась гончей с «апортом».
