Сладков Н. И.
Лесные помощники
У охотника много помощников.
Собаки, подсадные утки-крикуши, прирученные ястреба и сокола. Даже могучие орлы служат охотнику: выдрессированные, ловят для него дичь и зверя.
Но лучший помощник охотника — собственная его наблюдательность.
Умелый, опытный охотник даже диких жителей леса заставляет работать на себя.
Такой охотник не мечется по лесу. Посидит на пеньке, покрытом мягкой моховой подушкой. Постоит, посмотрит кругом, привалившись плечом к шершавому стволу. Вверху тяжелая зелень листвы. Внизу узорные листья папоротников. И вверху и внизу гоняются друг за другом солнечные зайчики.
Глаза охотника отдыхают. Но без устали работают сейчас десятки быстрых и зорких глаз лесных жителей.
Вот пискнула птичка.
Охотник ладонь к уху, — чтобы лучше слышать. Птичка-то особым голосом пискнула, — значит, по особому случаю. Значит, что-то страшное для себя увидела. Может, это страшное сейчас в кустах таится, может, неслышно крадется в траве.
Замри охотник. Внимание: это сигнал! Это вернее, чем стойка собаки или позыв утки-крикуши.
Вот вторая птичка пискнула по-особому.
Теперь быстрей туда, на место лесного происшествия.
Подтаись, отведи ветку от глаз, осторожно взгляни из-за шершавого ствола — и там, на крохотной лесной полянке, увидишь...
Да мало ли что можно увидеть на полянке в глухом лесу!
Что видано, — обо всем не расскажешь. Разве что вот вспомнить про смешную историю с сойками?
Плелся по лесу медведь. Медведь на ходу постоянно гудит. Не поймешь, — то ли в брюхе у него бурчит, то ли недоволен чем. Ворчит про себя вполголоса.
Башка у медведя седая — немало, видно, по кустам продирался, всю паутину на себя собрал.
А позади, перелетая с дерева на дерево, провожают медведя хрипатые сойки. Пара проводит до края своего гнездового участка и передает медведя соседям «из рук в руки». Те — следующим.
Галдят не очень громко, так — брюзжат вполголоса. Но покоя медведю не дают.
Озлел медведь, может, и гудит-то от злости.
Скрылся медведь давно за деревьями, а все слышно, где он: не отстают проклятые сойки!
Когда я увидел это, разгадал эти крики соек, то подумал, что владею ключом ко всем лесным тайнам. Кто может укрыться от зорких птичьих глаз? Не поможет теперь хитрость и чуткость тому, кто обманывал меня до сих пор!
В то время в горах объявился барс. Многие слышали его рев. Но увидеть зверя не могли даже самые опытные следопыты. Зверь был хитер и чуток.
У меня зародилась дерзкая мысль: а что, если найти зверя с помощью этих лесных разведчиков — соек?
Я стал не спеша ходить по лесу. Подолгу сидел на пеньках.
Глаза и ноги мои отдыхали. Но ухо я держал востро!
И вот однажды, сидя на пеньке, услыхал я неистовый крик соек, — будто их кто за хвосты схватил.
Вскакиваю на ноги — и за ружье.
На медведя и то вполголоса кричали, а тут орут на весь лес.
Я вдруг ясно представил себе холодные желтые глаза и пятнистую, будто в желтой чешуе, морду барса.
Сердце замерло: трофей такой — великая охотничья слава! Редкостной мечтой стал теперь для охотника горный красавец — барс.
Быстро вкладываю в ружье пули. На четвереньках, на животе, а где и просто перекатываясь по скату, пробираюсь на крик. Щупаю ногой землю — не хрустнул бы сучок!..
Просвет в лесу. Шумит по камням речушка. На галечном берегу — валуны. И вижу: сидит на большом валуне сойка с черным хохлом, а вторая, как сумасшедшая, носится вокруг. И обе так орут, так орут — будто увидели медведя и барса сразу!
Взвожу курки.
Вглядываюсь в листву, в папоротники... До слез в глазах вглядываюсь.
Странно: никого нет...
Вдруг сойка, сидевшая на валуне, взлетела и схватила вторую — сумасшедшую — за хвост! Да нет, не за хвост, а за что-то, что висело у нее на хвосте.
«Что-то» отцепилось от хвоста и упало на гальку.
Тогда обе сойки вспорхнули на валун, вытянули вниз шеи и заорали еще громче. На кого же это, на кого?..
Да это же краб! В бинокль вижу, как он присел на своих паучьих ножках и выставил вперед две большие растопыренные клешни.
Сойки налетели на него разом, схватили его за клешни, дернули — и оторвали их. Краб боком-боком побежал к воде, перебирая лапками, как пианист пальцами по клавишам. Сейчас удерет!..
Но не тут-то было!
Одна сойка схватила его с одного бока, другая — с другого.
Началась драка! С криками обе скрылись в лесу.
Я поднялся и вынул из ружья патроны. Вот и суди по крику! Краб-то на хвосте оказался для соек пострашней медведя и барса в лесу. Какой шум подняли!
— Хорош мой способ! — усмехнулся я. — Только уж не сердись, если вместо барсовой шкуры крабовой клешней завладеешь. Зато отдыхал, на пеньках сидел, глаза, ноги берег.
Я подошел, поднял обе оторванные сойками клешни — на память о смешном случае,— и шагнул в кусты.
Шагнул и замер: на сырой черной земле ясно отпечатались круглые следы тяжелых барсовых лап!
Зверь только что был здесь. Он видно, как и я, тоже пришел на шум. Только я смотрел на соек, а он — на меня. Пока я таращил глаза на краба, он лежал за кустом и следил за мной. Круглые желтые глаза его щурились, кончик хвоста вздрагивал. Жесткие усы, наверно, топорщились в злой усмешке.
И думал барс: «Дурень ты, дурень! Барса — хозяина гор — задумал на глупых сойках поймать! Я не медведь — лесной шатун. Я лежу под деревьями на моховых диванах и сам слушаю все птичьи разговоры. Птичий язык я знаю лучше тебя... Но тебе повезло: я нынче сыт».
Дрожащими руками я снова зарядил ружье и, прикрыв курки шапкой, взвел их без шума.
Внимательно, не доверяя большим чужим глазам, огляделся кругом. Но лес был глух и пуст.
Сторожевые колокольчики
Солнце выжгло предгорья. А давно ли была тут зелень и ярким лиловым цветом цвел колючий бурьян?
Сейчас над выжженной землей нависла раскаленная белая мгла.
Все обманчиво в этой белесой мгле. Кустик травы вдруг шевельнется, да и обернется лисичкой, поджарой и быстрой. Колючий бурьян выше пояса, а тронешь, — и бурьян бесшумно рассыплется в прах. То видишь озеро, по озеру торопятся беспокойные волны. Ствол одинокого деревца извивается в жарком мареве, будто не деревце это, а его отражение в неспокойной воде.
Но воды тут нет. Все сгорело: трава, бурьян, даже цепкие и живучие кусты держидерева. Вокруг камень, пыль, смерть. И миражи.
Вон за каменистым гребешком целые заросли высоких белых цветов! Цветы такие свежие и яркие, что, кажется, пахнут.
Прикрыв ладонью глаза от нестерпимого блеска солнца, мы молча смотрим на чудесный мираж. Сейчас колыхнется жаркая мгла, и видение растает.
Но нет — цветы не пропадают! На дальнем краю цветочной поляны вдруг звякнул колокольчик. Ему ответил другой. Вот — опять.
Звяканье все ближе. А впереди этого ползущего к нам глухого непонятного звона один за другим выпархивают хохлатые жаворонки. В панике, с испуганным посвистом, вырываются они из белых цветов. Вслед за жаворонками, заложив уши на спину, шарахнулись из цветов два ополоумевших от страха зайчонка — и скрылись в степи. Это уж не мираж!
И жаворонки, и зайчата настоящие. Ишь, сколько их собралось сюда в цветы! Видно, в голой-то степи не по вкусу!
А звон все ближе. И совсем он не страшный: тихий, ласковый и какой-то глухой, — костяной. И чего так зайчата и птицы шарахаются от него?
Звон совсем близко, у самого края цветов. Вот дрогнули цветы и звон оборвался. Из зарослей медленно вытянулось толстое тело серой змеи.
Гюрза! Страшная закавказская гадюка.
Гюрза потянулась вверх, подняла голову выше цветов и стала смотреть в ту сторону, куда улетели жаворонки и ускакали зайчата.
Кто-то из нас шевельнулся. Змея медленно повернула голову в нашу сторону, облизала сухие чешуйчатые губы раздвоенным языком и, повернувшись, уползла обратно в бурьян. И опять мы услышали — теперь удаляющийся — звон: будто цветы были костяные, а их сталкивала друг с другом быстрая струйка ветра. Как зачарованные, слушали мы этот непонятный звон. Мираж и действительность — все перепуталось.
Опомнились мы только тогда, когда звон стих — там, на дальнем конце лощины. Только после этого спустились мы к необыкновенным цветам.
Цветы и вправду оказались необыкновенными.
Высокие стебли засохшей травы были облеплены ракушками. Тысячи улиток с белыми раковинами выползли из них, приклеились и повисли белыми гирляндами. От жары они впали в летнюю спячку.
Тронешь такой цветок, — ракушки ударятся друг о друга и звякнут. Ползла гюрза, задевала сухие стебли — и над ней звякали костяные колокольчики. Звенели не страшно, глухо, но зайчата и птицы знали: страшный приближается враг.
Все стало ясно.
В голой степи, в жарком мареве, сейчас все неверно. Виден куст, а это лиса. Жаркий ветер шуршит по сухой земле, а может, змея тянет свое тело?
Зайцы с ног сбились: спят с открытыми глазами. Жаворонки на землю боятся присесть. Вот и собрались сюда, в сухой бурьян, увешанный белыми ракушками. Тут уж никто неслышно к ним не подтаится. Тут без обмана: только хищник спустится в лощину,— тотчас зазвенят сторожевые колокольчики!
Улетайте жаворонки! Удирайте зайчата! Враг рядом!
Охота с волчонком
Жил у меня волчонок. Звали его Гель. Когда он был маленький, я кормил его молоком из рожка. А подрос, — подавай ему мясо. Начались для меня горячие деньки! Чуть свет, а Гель уже на ногах. Хватает зубами одеяло и стаскивает его с меня. Потом хватает зубами подушку и выдергивает ее из-под головы. Это он зовет меня на охоту.
Встаю, — знаю, что все равно покоя не даст. Беру ружье. Гель становится на задние лапы и лижет мои руки. Ему очень хочется лизнуть меня в лицо, но ростом он еще мал, и у него ничего не получается.
Стреляю я ему голубей, соек. Каждый день стреляю, — и такую навел на них панику, что они наш дом стали облетать далеко стороной.
— Вот что, Гель, — сказал я волчонку. — Иди-ка ты в лес и сам добывай себе еду.
Но волк в лес и не смотрит. Об ноги трется и карманы обнюхивает: нет ли там чего вкусненького?
Решил я тогда занести его в лес. Далеко занес: две речки перешел и большую гору. Пустил волчонка, накричал на него, даже немножко побил. Гель обиделся и убежал.
Веселый подхожу я к дому и вижу: бежит навстречу Гель! Тоже веселый: соскучился! Прощай отдых!
А что, если его, как собаку — к охоте приучить? Вон он как в следах-то разбирается.
Повел я опять Геля в лес. Пустил его вперед, а сам сзади иду. Вот Гель учуял чей-то след и скрылся в кустах.
Я стал ждать. Тихо в лесу. Но вот закричал крапивник. Птичка эта с орех, а голосок звонкий, на весь лес. Затрещали дрозды. За дроздами заорали сойки. Гвалт страшный!
Спешу на шум и вижу: посреди полянки сидит мой Гель, а сороки и сойки расселись над ним и так орут, что Гель уши прижал. Волк ведь для них враг лютый.
Я в птиц из ружья. Попадали. Гель подбирает.
Настали для нас веселые деньки. Пускаю Геля в лес. К нему собираются птицы. Я подхожу и стреляю. И так ловко выходит, что не только ему, но и себе на обед стал приносить. И, главное, не охотники дичь ищут, а дичь охотников!
Волчонок раздобрел, обленился. Но все знают: лень до хорошего не доводит.
Спал однажды волчонок в тени куста. Солнце повернулось, тень ушла, а он все лежит на самом припеке: лень в тень отползти. Вот тут-то его и заметил орел.
Слышу я шум и отчаянный визг. Вижу: мчится ко мне через поляну Гель, хвостик поджал и визжит, как поросенок. А над ним орел. Крыльями шумит, лапищи когтистые вниз свесил и клювищем нацелился.
Схватил я ружье, выстрелил. Орел так и грохнулся волчонку на спину.
Волчонок забился мне в ноги, дрожит и к орлу подойти боится, даже к мертвому.
Но мясо орлиное слопал с удовольствием. Крылья орла я сохранил. Как, бывало, разбалуется Гель не в меру, начнет все зубами теребить, я сейчас на него орлиным крылом замахнусь, — он и хвост подожмет.
Гель быстро рос. Щенок становился красивым волком. И вот однажды этот красивый волк вцепился зубами в бок соседскому барану. Вижу, — пришло время нам расстаться. Но как?
Пристрелить жалко, хоть он и волк. В лес прогнать — начнет овец драть. Решил я его подарить в зверинец. Посадили волка в клетку.
Иногда захожу его проведать. Еще издали, завидя меня, Гель начинает бросаться на решетку и скулить. Подойду, просуну за решетку руку, волк прижмется к руке мордой, лижет ее, легонько клыками прикусывает.
Большой вырос, клычищи огромные стали, а все ласки ищет и хвостом, как щенок, виляет...
Первый медведь
— Когда я убил первого своего медведя, я был так потрясен, что плакал как маленький. Сетон-Томпсон говорит, что это неизбежно случается с каждым, кто убивает своего первого зверя: медведя, лося...
(Из письма Вит. Бианки)
А мне повезло: после своего первого медведя я не плакал, а радовался.
К охоте на медведя я готовился тщательно. Патроны снаряжал свинцовыми пулями-кругляками.
Знаете ли вы, что значит снаряжать патроны?
Заложишь в гильзу тяжелый кругляк и гадаешь: какой случай ждет тебя? Удача или позорный промах? И что такое удача охотника? Мясо? Шкура? Или охотничья слава?
Я твердо решил добыть медведя. Кому не лестно повесить над кроватью большую медвежью шкуру с огромными, как железные крючья, когтями.
«Вот этим свинцовым кругляком — зверю в лоб, между глаз. Или нет: лучше когда повернется, — под левую лопатку, в сердце. И шкура моя!»
Так думал я, поднимаясь к вершинам гор, где весной, на альпийских лугах, бывают медведи.
Зверя я нашел на третий день на горе Аутль. Крутые склоны горы поросли корявыми березками и густыми кустами рододендрона. В бинокль был виден каждый куст и излом скал. В узких лощинах еще лежал снег.
И вот вижу, как через одну лощину, по снегу, медленно идет большой желтый медведь. Щупает снег лапой: не обвалится ли? Нагнулся, лакает у закраины снега талую воду. Вот выбрался на отрожек. Лапой переворачивает камни, что-то под ними ищет. Поднял башку, принюхивается. Выискивает носом какую-то нужную ему струю ветра.
В воздухе — борьба струй. То потянет с гор холодом и сыростью, то пахнёт снизу парным духом цветов и трав.
Я впервые вижу медведя на воле. Глаз от бинокля не оторвать! Как не похож этот уверенный и мощный зверь на зоосадовских попрошаек!
Сейчас в лесу еще голодно — ранняя весна, — но этому медведю незачем протягивать лапу за подачкой. Он все знает, все видит, все чует. Ему ведомы все съедобные травы, питательные стебли и сладкие коренья! Из этих крох собрал он свою чудовищную силу. Настоящий лесной знахарь!
Повернулся медведь — и холеная шкура ею колыхнулась и блеснула.
Вспомнил тут я, зачем сюда пришел. И опустил бинокль.
Не легко будет провести такого зверя! Я-то в горах гость, а ему горы — дом родной.
Вдруг медведь задом сполз в промоину — и пропал. Я быстро — где пригнувшись, где на четвереньках — добежал до промоины и залег на ее краю. Промоина была похожа на очень широкую и глубокую канаву, которая начиналась у самой вершины горы, под серыми скалами, и кончалась глубоко внизу, соединившись с рекой. Из дна канавы, похожего на желоб, тут и там выступали углы скал. За таким выступом скалы и укрылся медведь.
Сполз в желоб и я. Желоб так укатан камнями, что нога с трудом находит опору. Я боюсь дышать. Не зверь меня страшит. Я просто не верю своему счастью, — я провел лесного знахаря! Сейчас грянет выстрел, и большая желтая шкура — моя!
Вдруг у вершины горы, там, где скалы нависли над промоиной, раздался глухой гул. Будто гора охнула: «О-о-о-ох!»
Медведь вскинулся на дыбы. Завертел башкой. Сверху — прямо на нас — по желобу, с грохотом несся поток камней! Камни прыгали, как живые, вспахивали землю, поднимая тучи пыли, сшибались, высекая огонь.
Камнепад! Вода вверху подмыла скалу — и скала рухнула, рассыпавшись на тысячу кусков.
Медведь рванулся навстречу камням. Глупый зверь! Я бросился к краю промоины.
Бешено цепляясь руками и ногтями за траву и камни, я пытался выскочить из предательского желоба. Но пучки травы обрывались, а камни выскальзывали из-под ног.
Я сполз назад в желоб. Тело обмякло. Конец... Убьет, как медведя. И я глянул вверх — туда, где был зверь.
Но медведь не убит! Он спрятался, — втиснулся под угол торчащей из желоба скалы.
Отчаянным прыжком заскочил под такую же скалу и я.
И тотчас сверху в нее грохнул первый камень. Ударил и, как снаряд на рикошете, взвыл и понесся в воздухе. Грохот и вой обрушились на скалу. Я оглох, я задыхался от пыли. Каменные брызги секли тело. Но все меньшие и меньшие камни били в скалу. И вот уже с сухим шелестом ползет щебень.
Избитый, оглушенный, в пыли, вылез я из-под скалы. И только тогда ясно понял, что жив, что спасен. Спасен медведем!
Медведь тоже вылез из своего укрытия. Встряхнулся, как собака, подняв тучу пыли. И опять я увидел удивительный блеск его шерсти; будто колыхнулась и блеснула ртуть. Хороша шкура!
Зверь был близко. Он стоял ко мне боком. Левая лопатка его была открыта для выстрела. Вот он повернулся и посмотрел на меня. Я ясно различил лунку между его дремучими лесными глазками. Сюда нужно целить, если хочешь убить наповал.
Но выстрелить в медведя я не смог.
Так и не добыл я в этот раз ни мяса, ни шкуры, ни охотничьей славы. Но зато и не плакал, а радовался. Добыл я самое дорогое — жизнь.
Вот это — удача!
