Веенцев В.
Первая навадка
Когда узкая и каменистая карельская дорога, обогнув скалу, покрытую мхами и поржавевшими от засухи березками, поползла снова вверх, то перед бежавшими по ней молодыми лайками Желной и Вексой, внизу, за редким ольшаником, предстали едва залитые водой выкошенные пожни, а еще дальше, широко и свободно сливаясь с небом, — озеро.
Собаки, впервые очутившись у воды, осторожно вошли в нее, обнюхивая траву. Перепрыгнув ручей, они остановились, прислушиваясь к доносившемуся со стороны озера кряканью уток.
Я подозвал к себе собак и снял с них ошейники. Густая шерсть на их шеях теперь соединилась с шерстью спины и груди, обрисовывая собак более дикими, присущими этой породе контурами. Векса стала похожа на волчонка — острая, тугая и напряженная, как пружина. В Желне же — в ее черной окраске с коричневым подпалом и в широком вальковатом костяке было что-то неуклюжее, медвежачье. Обе они стояли рядом, немые и нерешительные. «Как тут быть, с чего начинать?» — казалось, задавали своим видом вопрос, не представляя трудностей в нашем совместном и важном занятии. Я тоже не был знатоком утиной охоты, хотя готовился к ней и старался выращивать девять месяцев своих озорных, пытливых щенков.
— Ищи, ищи! — ободряюще сказал я уже знакомую им команду, после которой они обычно проворно искали в комнате, на дворе спрятанные сухари или кости. Но кого искать здесь — среди зарослей и воды?
Наконец первой пошла Желна. Она выступала не спеша, ко всему принюхивалась...
Побрела и Векса, прижавши уши, оглядываясь, потеряв весь смелый вид. В местах, где вода достигала моих коленей, она, как бы отбиваясь от нее, начинала барахтаться в высокой траве. Зато Желну ничто не затрудняло, и она, уверенно плавая, даже делала умышленные всплески — как опытная лайка-утятница выгоняла дичь.
Беспомощность Вексы беспокоила меня: собака стала возвращаться назад, дрожала и лезла к ногам, заливая в высокие резиновые сапоги воду. Я ласкал ее, приговаривая: «Вперед, вперед, ищи!»
Векса нехотя плыла по проторенной в осоке Желною дорожке, неумело, часто и шумно била лапами по воде, опутываясь водорослями.
Тем временем Желна уплывала все дальше, и я вдруг увидел, как она метрах в тридцати выгнала на небольшую светлую полянку разлившегося ручья стайку уток. Преследуя их, Желна даже повизгивала. «Вот молодец!» — вырвалось у меня; и я стал наблюдать.
Это так отвлекло меня, что я не заметил, как исчезла Векса. И когда испуганные утки улетели, а Желна, азартно выпрыгивая над водой, плавала кругами, стараясь найти их, я стал звать Вексу. Но собака не шла. Я услышал позади себя ее отряхивание и понял, что она, струсив, уплыла к мелководью. «Как это не похоже на нее...», — подумал я. До этого она показала себя смелой и злобной забиякой в отношениях со всеми домашними животными... Возле хутора, где мы поселились, Векса даже облаяла енота — от него я с трудом оттащил ее; в другой раз остановила забредшую лосиху. Тогда как Желна, лишь подражая ей, с опаской подлаивала.
Теперь же все переменилось: боязнь воды убила в Вексе охотничий инстинкт к водоплавающей дичи; напротив, в Желне он был развит уверенней, чем следует поначалу. Я снова столкнулся с неодинаковым поведением собак, обращение с которыми требовало умения. Пришлось уделить все внимание Желне, чтобы сразу закрепить в ней ее прекрасную повадку.
Вексу я больше не звал, предоставив ей самой спокойно разобраться во всем. «Так будет лучше», — решил я, вспомнив случай, когда она, посаженная на цепь, была травмирована в течение трех дней настолько, что, стоя подолгу на одном месте, смотрела вокруг и на меня наполненными ужасом глазами. Лишь с ласками и уговорами Векса постепенно привыкла... Нервная и очень чуткая к ласкам, она и теперь, наверное, переживала нечто подобное.
Охота осложнялась подходом к дичи. Местами кусты и высокие заросли кути не позволяли видеть, что делалось впереди. Собака тоже была вне зрения, и только изредка, по всплескам вблизи, я слышал ее. Надо было быстро миновать такие пустые места и выходить на дичные, укрываясь за стволами погибших деревьев или кустарником.
Иногда Желна подплывала ко мне и, подбадриваемая мною, осматривалась вокруг. Потом, стряхнув с себя потоки текущей воды, она снова уплывала искать. Не отпуская далеко от себя собаку в мелководье, где на кочках могли быть утки, я следил за ее страстным и хитрым поиском. И когда она, осторожно пробираясь, остановилась, я взвел курки. Как и Желна, я проникся охотничьим чутьем к тому, что близко есть дичь, и свой первый выстрел по ней рассчитывал сделать в момент наибольшего азарта собаки; иначе можно было бы навсегда оставить ее трусливой к этому звуку.
— Вперед, вперед! — лишь успел я тихо сказать ей, как тут же из травы с шумом вырвалось что-то яркое, большое, и Желна длинными прыжками бросилась вслед...
«Только бы не промазать», — мигом проколотилось в моем сердце.
Оборвавшись на воде звуком «шлеп» и сразу раздрабливаясь и удаляясь сквозь дым, покатился выстрел. К бьющейся птице с нетерпеливым повизгиванием уже подплывала собака.
— Дай, дай! Желна! Ко мне! — звал я.
Желна выносила мне свой первый приз. Во влажных коричневых глазах ее огоньком светился искренний собачий восторг.
«Хорошая, хорошая, сдала экзамен!» — ласкал я ее, беря кряковую.
А когда раскаленное солнце стало уходить за лес и по оставленной им на озере дорожке тысячами блестящих кузнечиков запрыгала мелкая зыбь, Желна подала мне, после двух моих промахов и одного дублета, второго селезня. Я уже хотел было свернуть к пожням, чтобы идти домой, как услышал торопливое приближение чавкающей по воде Вексы. Мокрая, тонкая, как червяк, она виновато, подбежав ко мне, стала обнюхивать висевшую на тороках дичь.
«Га-арр-ы», — зарычала на нее Желна, всегда добрая к ней и уступавшая кости из своей миски. Сестры подняли на спинах шерсть дыбом, оскалились, съедая взглядами друг друга.
— Нельзя! Где плетка! — глухо прикрикнул я, делая жест, что снимаю ремень. Собаки неохотно разошлись.
— Ищи, ищи! — быстро показал я им рукою вперед, и обе они — бок о бок, хлюпая по воде, побежали к ручью.
Я видел, как Векса, хотя и тяжело дыша, но уже смелее плавала, интересуясь попадавшимися запахами. В это время неожиданно вылетевшая сбоку от нее утка, видимо подраненная, села неподалеку, и собака, почуяв ее, заторопилась туда. Искала долго и настойчиво. Ей помогала Желна. Наконец утка снова неуклюже взлетела, тотчас же от выстрела рухнула, и маленькая Векса, юркнув е траву, быстрее Желны схватила ее.
— Дай, дай! Ах ты, болтушка, удалось-таки тебе... Желна, нельзя! Пошла! Ищи! — захлебываясь, радостно приказывал я.
Весь остаток зари Векса в поиске почти не уступала Желне; но дичи больше не встретилось, и мне так и не пришлось еще раз поздравить ее.
«Пойду-ка я завтра с одной Вексой!» — подумал я, только теперь осознавая всю сложность и даже неправильность одновременного наваживания двух собак. Как это мне так повезло?!
Возвращался я бодрый, как и разыгравшиеся собаки, которые бегали и валялись по колкой пожне.
Лесная тропа
Выйдешь поутру из избы к воротцам обода (место, огороженное около избы), станешь открывать по бревнышку, а тебя тут и встретит тяжелая от холодной росы, высокая, сыплющая семенами трава. Хлестнет она раз, другой по сапогам и сразу намочит их — будто по воде прошелся. А через сажень, другую частый мелкий березняк да ольха-приживалка уже не дают вырасти высокой траве — глушат ее. В таком месте всегда темно, сыро, и тропа не скоро густой травой зарастает, а потому, если даже и не ходить по ней, — не потеряется.
Лишь успеешь поудобнее приладить ружье на плечо, как тропа уже вышла на тенистую лядину (покинутая, никем не обрабатываемая земля, зарастающая лесом), порой выкошенную, а по кустам обросшую белыми пахучими цветами вязолистной таволги. Сырые зеленые камни застыли здесь... И не справиться бы косарю-великороссу со своею косой среди них. Зато ловко косит, согнувшись, карел кованой горбушей на обе стороны и редко заденет о камень. Сушить же накошенное в лядинах надо выносить на лесные пустоши — они и пооткрытее и поровнее.
Тропа на лядине проходит в мелкой травке, как по ватнику; вокруг нее пенечки от скошенной травы торчат гвоздями.
...За лядиной снова лес. Порос он мхами, вереском и разной ягодой. В нем дерево от дерева на хуторке живет, а кочкам тесно, и оттого каждая норовит со своей ягодой к другой в гости придти. В таком лесу светло, кругом весело и пахнет терпкими соками. Глубоко тонет тропа. Вот здесь-то карелу в пору, не сгибаясь, собирать спелую ягоду: летом — чернику и морошку, а попозже — осенью — бруснику и клюкву. Ненадолго задержишься — понаберешь в шапку разных ягод и ешь их... И, как только взлетят с жировки взматеревшие выводки тетеревов и глухарей, тут уж стреляй их!
Походишь по таким местам с молодой лайкой, наваживая ее по дичи... Поохотишься! А когда тропа, как бурав ввинчиваясь в камни, полезет вверх, то с нею и ты сам станешь подниматься по большим, гладким камням. Вокруг тропы тоже камни, мхи и травы. Здесь утром, скорее чем всюду, под солнцем просыхают росы! Отяжелевшие от них тонкие ветви поднимаются... И там, где только что скользнул теплый луч, рядом с крупной каплей росы алеет каплею крови земляника. Давно здесь выворочены бурей деревья. Одна березка, потащив за собою сосну, разломилась, и обе они упав на тропу, четырежды пересекли ее. Ветви их сгнили, и только замшелые, трухлявые стволы да причудливые, будто лосиные рога, корни, подняв высоко над землей большие камни, рассказывают нам о минувшем...
Так начинаются сельги — кряжи, или озы, как их называют в Карелии.
В жаркое, сухое время осень на сельги приходит рано. И уже отсюда спускается вниз — на болота.
Как огнем сжигает она на сельгах свою нелюбимицу — ольху, но зато щедро одаряет золотом березы. А они, отяжелев от него, сыплют золотые монетки мхам и камням. До осин еще не дотронулась осень, и те при ветре звонко встряхивают серебром своих листьев.
Поднимешься на такую сельгу — тепло и сухо. Окинешь взором все и разом пред тобой земля предстанет в безмерности своей.
И видишь:
У края сельги светлее ока — лесную ламбину (небольшое, легко просматриваемое во все стороны лесное озеро).
За нею следом, еще светлей — другую,
А там за далью — озеро; и снова сельгу...
На сельгах все мхи, камень да лес.
В тех лесах на взрытых пожнях сеют хлеб...
И лишь только с озер видны сельги и лес.
С сельги же только озера.
Так видна вся земля Калевалы.
Как бы жемчужным узором, вышита она озерами.
...Посмотришь на нее, послушаешь свободный говор ветра и станешь сходить по отлогу и окутанной лесом ламбине, по круглым и острым камням скалы. И чем быстрее пойдешь по ним, тем скорее покажутся эти большие камни вершинами вытянутых цепью гор, а их впадины — пропастями и бурными реками. А ты сам точно летишь над миром, перешагивая вершины этих гор, и все видишь и узнаешь!..
Хотя узка и неисхожена тропа в карельском лесу и обрывается скоро — возле самой воды лесной ламбины, все-таки от малого и до большого вокруг себя рассказывает она нам о вечном течении жизни.
