Веливецкий Н.
Опять та же пасека, опять те же росистые утра, так жадно встречаемые мной, опять охота, наблюдения...
В тот год было сухое лето, пруд высох наполовину, порос камышом и осокой, превратившись в небольшое, неприглядное болотце. Утки пропали с исчезновением воды, и только иногда небольшие стайки чирков посещали старое место.
Только коростели и болотные курочки продолжали шнырять в густых зарослях. Теперь для них создались еще более благоприятные условия.
Изредка в воздухе проносились кулики и бекасы.
Вот и вся дичь, которая могла порадовать сердце охотника. К тому же, бекасов было совсем мало, а охоту на коростелей и курочек я, признаться, не люблю. Оставалось одно — искать другую дичь, на которую можно было поохотиться. Такой дичью были перепела.
Сразу же за пасекой начиналось ячменное поле, уже скошенное и вместо колосьев покрытое рыжей, ощетинившейся стерней. Поодаль лежало второе поле — просяное. После косовицы перепела прижились на стерне, о чем свидетельствовал их звонкий, хотя и не такой задорный, как весной, «бой», доносившийся оттуда на утренних и вечерних зорях. Вот здесь-то, на этих стернях, я и решил поохотиться, вытаптывая (выпугивая) птицу.
Моя собака неожиданно заболела, и теперь мне приходилось охотиться одному, встречаясь с теми трудностями, с которыми я не встречался, охотясь с ней. Только теперь я оценил меткие слова: «охотнику без собаки, как без рук».
...На охоту я решил пойти утром. Все готово: патроны уложены в патронташ и, поблескивая капсюлями, выглядывают из кожаных карманчиков. Кажется, чего лучше — ложись и спи себе, ни о чем не беспокоясь. Но нет... тянет на воздух...
Тихо. Только глухо гудят ульи, тускло виднеющиеся в седеющих, туманных сумерках: пчелы вентилируют ульи, и душистый, медвяный запах свежего, принесенного сегодня нектара поздних цветов разносится по пасеке, смешиваясь с запахами леса и поля; монотонно и усердно «тукают» сверчки. Слышно, как в дальней деревне лают собаки и кричит, надрываясь от напряжения, молодой петушок.
Последние зарницы играют на застывших, похожих на клубы белого дыма, пышных облаках.
В такие минуты ни о чем не хочется думать, а лишь, расстегнув ворот рубахи, наслаждаться пряным запахом листьев и трав, дышать тем здоровым, густым воздухом, от которого сам становишься бодрым, энергичным...
В такие минуты в душу, незаметно для самого себя, вкрадывается чувство нежной любви ко всему окружающему, чувство довольства и счастья.
Наконец августовская ночь, немного прохладная, но приветливая, ушла, уступив очередь радостному дню.
Я вышел, когда солнце только что начинало всходить и еще крупные капли росы блистали на траве, от которой она, жухлая и уже увядающая, выглядела молодой, свежей. Золотая стерня, облитая розоватыми лучами восходящего солнца, казалась особенно привлекательной, и от этого сразу исчезло то чувство скуки и печали, которое испытываешь при взгляде на это же скошенное поле, облитое красными, жесткими лучами заходящего солнца. Сырая, смоченная обильной росой, она не шуршала, как днем, подобно бумаге, а нежно, вкрадчиво шептала под ногами. Солнце еще не нагрело землю, и от поля исходил жирный запах испарений и соломы, приятно, освежающе щекочущий ноздри.
Шумно ступая по упругой стерне, иду подальше в поле. Изредка доносился сочный перепелиный «бой», постепенно теряющийся в сыром, туманном еще воздухе. Из-под ног с криком выпрыскивали овсянки и, отлетев недалеко, опять садились в стерню. Но я замечал их мимоходом — все мое внимание отдавалось лишь одним перепелам, которые, может быть, превратившись в коричневый комочек, испуганно поблескивая глазами, следили сейчас за мной.
И вдруг, словно очнувшись от сна, я услыхал шумное трепетание крыльев, ленивое, хрипловатое покрякивание птицы и, оглянувшись, увидел плотного перепела, который быстро, горизонтально улетал в сторону.
Ружье, как-то без моей воли, взлетело к плечу, мушка машинально нащупала нужное место, и в это время я нажал спуск. Гулко прогремел выстрел; запахло порохом. Перепел упал, роняя пух.
Я не думал, что попаду — все получилось так неожиданно и быстро... И мне даже казалось, что будто не я убил перепела, а само ружье, привыкшее к этому, послужило мне на сей раз.
Так или не так, а у меня в руках был теплый и, как мне казалось, особенный перепел.
...Охота была не совсем удачной: в ягдташе болталось всего три перепела и то, как мне казалось, убитые случайно; я не огорчался, так как такой способ охоты был не совсем легким. Перепела затаивались и редко, неохотно взлетали почти из-под ног. Они взлетали так неожиданно, что, прежде чем я успевал выстрелить, птица была уже далеко, или же приходилось стрелять почти в упор. Тогда я, как очень часто бывает в таких случаях, «мазал».
Уже перевалило за полдень, когда я, незаметно для самого себя, подошел к просяному полю. Оно было уже почти скошено, и только небольшой лоскут его длинной рыжеватой полосой скрывался за низким, плоским холмом и шуршал под дуновением ветерка тяжелыми, наклонившимися гроздьями.
Впереди я услыхал чей-то веселый смех и оживленный разговор. Взойдя на холм, увидел комбайн, стоящий у края просяного лоскута, и пошел к нему. Стерня здесь была измята колесами машин, увозивших зерно, остро пахло маслом. Во всем чувствовалась рабочая обстановка.
У комбайна усердно возился паренек, а рядом, в тени, лежали две девушки и часто смеялись детским, приятным смехом. Недалеко от них, на бочке с водой, сидел комбайнер. Ему было лет тридцать, и его фигура так и веяла здоровьем, а глаза искрились простотой и свежестью.
Когда я подошел к нему, он приветливо улыбнулся и сейчас же дружески отодвинулся, уступив место рядом.
— У вас перерыв, наверно? — спросил я, поздоровавшись с ним.
— Нет... мы не делаем сейчас перерывов. Ждем, пока горючего подвезут. Такое уж время. Повременишь — и урожай потеряешь, — убедительно сказал он. И пояснил: — Высыпется просо. Сегодня же нужно окончить.
Взглянув на ягдташ, он сказал, улыбнувшись:
— Ну, как оно... есть?
— Плоховато, — ответил я немного смущенно и показал ему птиц.
— А, это перепела, — оживился он. — У нас их тут... уйма. Вот начнем работать — так они один за одним вылетают...
В это время подъехала машина с горючим, и комбайнер пошел заправлять комбайн. Вскоре шумно заработал мотор.
И вдруг мне в голову пришла мысль, от которой стало радостно и даже жарко.
«А не может ли комбайн послужить мне вместо Ласки, — думал я, не веря еще в удачный исход этого. — Я пойду стороной, перепела будут вылетать из-под комбайна, я встречу их выстрелами...»
Обрадованный такой неожиданной мыслью, я поспешил к тронувшемуся комбайну. Осыпаемый просяной половой, перебежал на другую сторону и, приготовив ружье, пошел поодаль. Ребята, увидев меня с приготовленным ружьем, не поняли сначала, для чего я это делаю, но когда спустя минут 15 почти из-под комбайна вылетел перепел и попал под мой выстрел — все было ясно. Они одобрительно улыбнулись и продолжали работу.
Теперь я шел смело, с минуты на минуту ожидая взлета птицы. Эти минуты ожидания почему-то очень ярко напоминали те минуты готовности и страсти, когда стоишь на вальдшнепиной тяге и ждешь эту золотую, не похожую на других, птицу.
Но вот, когда комбайн поворачивал, чтобы начать второй круг, с проса вылетел перепеленок, еще совсем маленький и, неуклюже отлетев метров на двадцать, тяжело опустился в стерню. За ним вылетели еще штук пять, очевидно из одного выводка, и разлетелись в разные стороны.
Наконец, быстро трепыхая крыльями, вылетел перепел и, как брошенный над землей камень, полетел в сторону. Отпустив его подальше, я, повернувшись спиной к комбайну, машинально прицелился и выстрелил. После сухого, с какой-то хрипотцой выстрела перепел, словно наткнувшись на невидимую преграду, упал в стерню.
Хотя перепела были не такие крупные, как осенью, все же их приятно было держать в руках. Они вылетали так часто, что несколько раз я провожал их взглядом, не успев перезарядить ружье. Многие вылетали по другую сторону комбайна и улетали вне выстрела.
Ребята с головой были заняты своим делом и не замечали моих выстрелов, словно меня здесь и не было. Да и звук от выстрелов был настолько жалким по сравнению с рокочущим шумом комбайна, что он сам по себе терялся в этом хаосе дрожащих звуков.
Только иногда, когда я стрелял в упор и «мазал», комбайнер с улыбкой смотрел на меня: «Мол, не без этого...»
За всю охоту было несколько подранков, бесследно исчезавших после падения в стерню, и я еще раз с грустью вспомнил о Ласке.
Охоту пора было кончать. Выстрелив последний раз, я повесил ружье на плечо. Перепела, собравшиеся вместе, вылетали еще чаще, но ягдташ значительно отяжелел и стрелять птицу было незачем, разве только из-за азарта. Но понапрасну губить дичь я не хотел и лишь наблюдал за перепелами, сдерживая охотничий пыл.
Как радостно было возвращаться на пасеку, ощущая на плече плотный ягдташ; как радостно было вспоминать самые незначительные подробности и мелочи удачных выстрелов!
Солнце уже обливало поле красными сумеречными лучами, а на душе было так же тепло, как и утром...
