Красильников А. М.
Белячишка увел выжловку в ветровал, — я прислонился к стволу сосны и стал ждать.
В лесу уже было снежно, пришла пора морозов. В такие дни не ходят с гончей, но у нас дом далеко. Мы с Потешкой давно бродим в борах, вдали от жилья. И спим, где придется — то в зимнице, а то и у костра. Стоя под сосной, я прислушиваюсь и думаю, что пора выбираться на дорогу к селам.
Глаза мои задерживаются у странного холмика. Это — засыпанный снегом выскирь. По стенке холмика идет желтая, будто облитая квасом, полоса. Оплавить такую нишку могло только тепло изнутри холмика.
Так случайно была найдена берлога. Я внимательно осмотрел ее.
Медведь облюбовал местечко, где добыть его сложно даже со злобными лайками, а одному и пытаться нечего. «Самое лучшее — поискать охотника и прийти вдвоем».
Вернулась Потешка. Просекой, а потом лесной дорогой мы вышли на край леса. У другого края, на взгорке, чернеет селение.
Зимний день клонился к вечеру, над белой пеленой поля стыло мглистое небо, от завитых вьюгами труб плыли ленивые дымки, скрипело и взвизгивало колесо колодца. Красавица с коромыслом на плече показывает мне рукой:
— Так вам лучше всего к Ершу. Больше у нас лесовиков нет. А он будет рад, и дом большой: двое живут...
В доме Ерша тот милый уют, который умеют создать из самых необходимых вещей люди, привыкшие к опрятности. Иван Васильевич — прямой старик, с высоким ясным лбом, простой, неторопливый, радушный. Под стать ему и хозяйка: приветливая, глаза у нее молодые, синие, не тронутые линькой. Славные люди, только одно мне непонятно: почему хорошего человека зовут насмешливо — Ерш. А спросить неловко.
Вечером мы разложили на стол карту:
— Эка, да вы всю рамень обошли? — не удивляется, а скорей радуется старик, глядя на зеленые квадраты. — А берлога, говорите, вот здесь? Знаю место. Недалеко от него мы уголь сколько лет жгли.
— Так пойдете, Иван Васильевич! — обрадовался я. — В деревне вас старым медвежатником считают.
Иван Васильевич засмеялся:
— Делать нечего, придется, видно, рассказать вам, что медведя у берлоги мне довелось видеть один раз. Правда, близко... Если спать не торопитесь — расскажу. Было тогда у нас с женой двое лаптей да трое детей. Хлеб я не сеял, да он по нашим местам и не родился тогда. Народ колотился у ложки, у валенка, а кто с сумой ходил. Наша Красная рамень цепью жила. Ну, жили тоже мы, кузнецы, — нищим, нищие — нам, а все вместе покойникам завидовали. Работали — детей не видели. Болезни косили людей семьями. Каждый восьмой был оспой мечен.
Заболели в ту зиму и мои ребятишки. Лежат они на печи, как головни, а помочь им нечем. До больницы довезти, кабы близко, или фельдшера привезти — два-три рубля надо. А где их взять? Богатый не даст, а бедный сам за тот же двугривенный у горна бьется.
Померла девочка старшенькая. Положили мы ее на пол в холодном углу. Взял я топор и пошел домовинку ей вытесать.
Поля еще не перешел, — догоняет меня лесник с Керженца, Быков. Подсел я к нему в сани. Разговорились.
По деревням давно были слухи, что у Керженца царев дядя охоту держит. Дом, псарня, егерь ученый по собачьему делу Дейчман постоянно там находится. Говорили, что и царь приезжал, а великий князь наведывался часто. Нижегородским вице-губернатором тогда был костромской помещик Бирюков, этот постоянно бывал с князем. На тока за Пенякшу их водил Макар Быков, а берлоги искали лесники да уткинский медвежатник Скачков Григорий.
«Давай-ка, — говорит мне Макар, — езжай со мной до Плотинок. Там завтра будут рядить кричан по рублю. Нетрудное дело: похлопал голицами — рубль. А не боишься медведя — в ершах станешь, огребешь зелененькую. Вот и деньги, в обед дома будешь...»
Соблазнился я. Лошадь у Макара — держи шапку! Поприкрыл он меня полой. Доехали, отогрелся я на печи.
Чуть брезжилось за окном, пришел Скачков. В прогоне толпятся мужики около лесничего, Шапошникова Гаврила Гаврилыча. Рублевые квитки уже расхватали, остались по трешнице, брать их мнутся: боязно. Кричанам что, они и медведя не увидят, а у Ерша он мимо самого носа пройдет, и первую оплеуху Ерш получает.
«Была не была, — положил я ершовый квиток в шапку. — А может, бог милует...»
Шли верст пять. Прошли мимо саней с мехами и полостями и господ в башлыках. Холодно мне, а интересно: все-таки княжеская охота. Не всякий ее видит.
Завел меня Скачков в густое место. Солнышко взошло, попыливает с сосен, золотится иней. Сначала никого не вижу и не понимаю, где я, где медведь. И такая стоит тишина в лесу — ушам больно. Недалеко показался Быков и начал отаптывать снег. К нему подошел лесничий с плетеным стулом. Потом, вижу, идет колокольня с седой бородкой. Сел, лесничий на него доху накидывает. По слухам и по виду я сразу понял: великий князь. Ничего не скажешь — бравый! Кивнул головой; лесничий с Быковым отошли назад, и который-то из них свистнул. Князь встал, мех с плеч у него сполз, как ручей слился. Воткнул в снег, поближе к себе, ружье; другое в руке у него. Стоит каланчой, шея длинная, как цапля. Холодный, веки тяжелые.
В лесу закричали, и я увидел медведя. Большой и, видать, смирный, привстает, прижимает уши, нюхает, точь-в-точь бык, согнанный с клевера; идет, косит глазом, снежок на него с кустов сыплется. Жалко мне вдруг стало медведя, так и хочется крикнуть ему: «Беги, дурачок, в другую сторону!..» Щелкнуло.
Медведь посунулся было в снег, потом замотал головой и привстал, будто удивляясь чему-то. Еще щелкнуло.
Не помню, как это вышло , наверно, я шевельнулся, только медведь, поверите ли, в один миг очутился передо мной на дыбах.
Очнулся я в избе. Голова в бинтах. Медведь лежит на полу, словно мужик с жилистыми синими руками. Макар и Григорий снимают с него шубу. Тут и доктор.
— Ничего, — говорит мне доктор, — недельку поваляешься и плясать будешь.
— Через неделю у него все перемрут. Съездить бы, ваше благородие, на час он отлучился, дети в оспе малые... Гнедко у меня — ветер, пока Григорий снимает — оборотимся.
— Ну нет, Макар, я человек подневольный. И не проси. Я и так из-за шкуры его светлости задержался...
Вот и вся история. Вам в деревне, небось, сказали, иди, мол, к Ершу, он старинный медвежатник. В деревне любо героями хвастаться. Мне ни к чему, а иным лестно: «и мы — ста тоже не лыком шиты».
Поутру я распростился с Иваном Васильевичем и пошел искать другого компаньона.
