Мануйлов П. И.
Здесь жил охотник... Временный приют
Уже давно покинут звероловом.
Но есть закон в моем краю суровом —
И чай, и спички он оставил тут.
П. Комаров
I
Тепло в избушке охотников. Жарко горят, потрескивая, дрова в железной печке.
Густые сумерки окутали лес и поляну у реки, где приютилось наше жилье.
Я сварил мясо, приготовил чай и жду охотников.
С промысла пришли Спиридон Момоль, тихий, маленького роста человек, и Антон Удыгир, подвижной юноша. Они повесили шкурки белок на жердочку. Спиридон неторопливо вытащил из-за пазухи темного соболя.
— С удачей! — поздравляю охотников.
— Маленько напромышляли. Сейчас легко ходить: снега мало. Собачки ладно бегают, — рассказывал добродушный Момоль.
Охотники повесили ружья, разделись и сели на нары, поближе к печке.
За дверью несердито залаяли собаки.
— Игнат с Архипом идут! — сказал Антон.
Момоль не спеша поставил на стол чашки, ложки; нарезал хлеб крупными ломтями. Вскоре мы услышали веселые голоса Игната и Архипа.
Архип Ситников лихо бросил на пол трех соболей.
— Знай наших, — проговорил он.
— Где взял? — спросил Антон.
— Они там следа больше не оставят, — ответил Архип и раскатисто рассмеялся. — Моя Лапка их под землей найдет!
Белая лайка, услыхав свою кличку, устремила глаза на хозяина, навострив ушки.
Игнат принес десяток белок и соболя. Спиридон слушал Архипа, потом поднял с пола соболей и задержал взгляд на одном. Это был великолепный «баргузинский» соболь, о котором мечтают все добытчики.
— Сборщик наторкает у нас мешки пушниной, — загадывал Ситников, намекая на свою удачу. — Придется ему оленей одолжить. На своих не увезет. Как вы думаете, ребятушки?
— Ты, Архип, рано загадываешь, — рассудительно заметил Игнат. — Только начали промышлять. Стараться надо.
— Раз повезло — не зевай. Я, Игнат, знаю примету. Обогатим колхоз!
— А я соболя упустил, — признался Антон.
— Не зевай! Может, ты свое счастье упустил. Эх, Антон! — снисходительно ворчал Архип. — Я и завтра принесу соболишек. А ты где бродил, Спиридон?
— Маленько шел берегом ручья, потом по таежке. Белку искал-стрелял, соболя искал — и добыл. Ловушки поставил.
Добытчики поужинали, покурили, и начались рассказы о проведенном дне. Игнат вспомнил, как он убил первого медведя.
Взял ружье отца и пошел. Думаю, глухаря добуду и матери принесу. Иду и собачонки со мной. На меня медведь и выходит. Собаки насели на медведя, а до него два шага. Я и выстрелил. Потом, в чуме, шибко напугался.
— Фарт! — воскликнул Архип. — А у меня был такой случай, послушайте. Все вы знаете небольшое озеро в верховьях Тембачи. Вот на это озеро повадился ходить сохатый. Охотники караулили его дней десять. Придут днем и видят: ночью был. Ночью придут к озеру, а он побывал здесь днем. Не могли уследить. На тропах стреляли, но зверь уходил. Так и стали звать лося: неубойный.
Зашел ко мне Мукто, помнишь, Игнат, и сказал: «Ты, Архип, мужик хитрый. Подкарауль сохатого. Завороженный он». Ну кого-кого, а меня ни один зверь не проведет. Походили мои ноженьки по тайге. Все премудрости охоты изучил, все повадки зверей знаю. «Ладно, послежу за неубойным лосем», — сказал я дружку.
На другой день, под вечер, пошел на озеро. Вы знаете, озеро маленькое, метров пятьдесят шириной и метров сто длиной. С любого места можно бить зверя. А из своего ружья я за сто метров уложу зверя.
Сел на опушке леса, замаскировался, ни один зверь не увидит. Жду.
Просидел ночь. Лось не пришел.
Прокараулил день, опять сохатого не видел. Еще сижу и день, и ночь. Нет лося. «Эге, на этот раз как будто я попал впросак», — раздумываю. Ребятушки, не поверите, пять суток караулил. Собрался было идти домой, и захотелось мне покурить. Папироску свернул и только чиркнул спичкой, смотрю, сохатый! Подошел он к озеру, повернулся ко мне левым боком и сунул морду в воду. Я, не мешкая, прицелился и выстрелил. Лось стоит. А ведь я стреляю, сами знаете, наверняка. За щекой у меня шесть прогонных пуль. Не смолк еще голк от выстрела, а я уже зарядил дробовик и бабах. Стоит сохатый. Худо, братцы! У меня даже холодок по спине побежал. Но я не из трусливых. Опять посылаю пулю. Шесть пуль вогнал в зверя, а он не шолохнется. «Значит, верно, неубойный». Бывают же такие звери. Сам не раз натыкался на таких. «Ну, да я топором тебя доконаю», — решил я. Отложил ружье, взял топор и пошел на лося. Смело иду. Подхожу и со всего плеча размахнулся. Но что такое? Сохатый убит! Осмотрел и все понял. Оказывается, лось стоял рядом с высоким суковатым пнем. Пень-то и служил ему подпоркой. Первой пулей я убил его, он повалился, а пень и сучья его поддержали.
Освежевал сохатого и на левом боку, напротив сердца, набрал целую шапку пуль. Видно, у стрелков были плохие ружья. Пули-то застряли под кожей. Охотнички засвинцевали ему место перед сердцем. Вот он и был неубойным. Мои-то пули легли чуть повыше свинцовой брони.
Пулями, которые я собрал на сохатом, пользуюсь вот уже два года. Могу, ребятушки, с вами поделиться. Я человек артельный.
— Правда, ты тогда убил крупного лося, — подтвердил Мукто. — Архип, только кто-то другой говорил тебе, что лось неубойный.
— Дай мне несколько пуль, — попросил Момоль. — Берлогу нашел. Такие пули, сказывают, убойные.
Архип старательно обшарил карманы, порылся в своем мешке, где хранились охотничьи припасы, а потом с досадой сказал:
— Ребятушки, а ведь пули-то я дома забыл.
— Прошлой осенью, — рассказывал Удыгир, — поставил я ловушки на глухарей. Пришел утром и... только перышки у ловушек. Смотрю: следы медведя. Ну, опять насторожил ловушки. А утром гляжу... перышки. Пять дней разорял он мои ловушки. Эге, думаю, ты меня не уважаешь. Осмотрел я место и спрятался за обрывом у реки. Думаю по бровке обрыва он и пойдет — тропинку проторил. Верно, только начало светать, а он и шасть. Первой пулей я его и взял.
— В лесу на охоте ухо держи востро. На охоте всяко бывает, — рассуждал Архип. — Я вот вам расскажу еще одну притчу.
Архип достал кисет, свернул «козью ножку» и блаженно закурил. Момоль добавил дров в печку, взглянул на Ситникова, точно попросил: «Ну сказывай».
Архип покурил, затушил папироску и начал:
— Один раз пошел я на промысел. За плечами мешок с продуктами, ружье и посошок в руке. Иду помаленьку, так шель-шевель. Стало смеркаться, и я подходил к своему зимовью. Собачонки убежали вперед. Шельмы, всегда так делали: подходишь к избушке, а они наперегонки к ней. Обнюхают все и голос мне подают. Собак-то я держу добрых. Толк в них знаю.
Мое зимовье ютилось под кедром, на берегу речушки. Рядышком три лиственницы, — за ними лужок, а подальше лес. На этом лужочке у меня всегда паслась лошаденка. Я тогда еще в единоличестве жил.
Остановился на берегу и смотрю на жилье. Как раз в эту минуту собачонки оттуда залаяли: дескать, все, хозяин, на месте. Стал переходить речку и вижу: полынья на середине. Собачонки летом вброд переходят речушку, а тут, в октябре, когда морозы стукнули, полынья. Диво, братцы!..
Ну, шагаю дальше, постукиваю посошком по льду. Звенит! Не доходя шагов пять до полыньи, взял топор и пробую лед. Крепкий, не дорубился до воды. С опаской подошел к полынье и думаю: «Дай обмакну руку в воду». Наклонился, нащупываю рукой воду и чувствую что-то мягкое, будто клочки шерсти. Ухватился за клочок, вырвал и сунул в карман. Обошел темное место, шут знает, а может на самом деле полынья, и зашагал к избенке.
Пришел, разжег печурку, согрел воды, заварил чай, сижу, попиваю. Собачонки прикурнули у двери — за день умаялись.
Напился чаю и тут вспомнил про клочок шерсти в кармане. Достал и разглядываю: что вы думаете? Хвостик белки! Притча! Меня даже оторопь взяла. Сижу и раздумываю: «Как попал хвостик белки на лед. Тут что-то неспроста!»
Утром, до чая, пошел на речку. Издали чернеет полынья. Подхожу ближе, наклонился, присматриваюсь и, товарищи, вижу... белки вмерзли в лед. Только хвостики торчат, и ветерок их колышет. «Архип, твое счастье, — мелькнуло у меня в голове. Берись за дело». Побежал в избенку, взял топор и айда к своей «полынье». И начал белок вырубать изо льда.
Собачонки повизгивают рядом, а я рублю да рублю. День рублю, а вечером шкурки снимаю и сушу. Так семь дней «промышлял» на «полынье». Наторкал мешки пушниной — и домой.
Прихожу, а Матрена, жена, зыркнула на меня своими синющими глазами и говорит:
— Раненько, добытчик, возвернулся!
— Взбодри самоварчик! — крикнул я по-хозяйски и бросил мешок с пушниной к ее ногам.
Всю зиму, ребятушки, в деревне только и говорили про меня. Даже в газете пропечатали. Вернемся в поселок — я вам почитаю.
— Шибко ты, Архип, фартоватый, — смеется Мукто. — Вот бы нам такую «полынью». Складно сказываешь!
— Правда, я счастливый, — согласился Архип. — А поди, спать пора!
Эвенки дымят трубками, а Архип «козьей ножкой», и голубой дым медленно, полосками, поднимается к потолку, образуя там маленький туман. Шумит огонь в печке, постреливают дрова. За избушкой изредка взвизгнут собаки — видно, ссорятся. Тогда кто-нибудь из охотников крикнет: «Эй вы, тише». Архип добавляет: «Лайка, не разбойничай!» И ссора собак прекращается.
Курит Мукто, а смуглое лицо его светится улыбкой — видно, понравилась ему прибаутка Архипа. Но вот Игнат выбил о нары пепел из трубки, сунул ее за пазуху и сказал:
— В нашем угодье «полыньи», охотники, не найдем.
— Как знать! — возразил Архип.
— Я и речку и ручьи знаю. Наши угодья в лесу. Не будем ног жалеть и добудем хорошо. Ты, Антон, сегодня не все ловушки смотрел. А ноги у тебя молодые. Я на собрании сказал: «Антон кадровым станет охотником». А ты маленько ленился.
— Две ловушки пропустил, — признался Антон и поникнул головой, потом неловко сполз с нар и у печки стал чистить трубку.
— Бригадой охотимся, в избушке живем, — продолжал говорить добродушно Игнат, — а если одиночки охотники, кто кочует и промышляет, больше добудут? Плохо. Тогда люди скажут: не надо избушек.
— А ведь твоя правда, Игнат Федорович! — отозвался Архип. — Заклюют на собрании.
— Стараться надо! — заметил обычно молчаливый Момоль.
— Эвенкам пора в домах жить, — рассуждал Мукто. — Я, Антон, помню отцовский чум. Да и ты в чуме пожил. А теперь эвенки, таежные люди, поселки строят. Помни, Антон. Старайся добывать.
II
Длинными вечерами в избушке охотников были и веселье, и смех, и задушевные беседы, а часто и уроки промысла. Игнат Мукто, пожилой человек, опытный промысловик, учил охотников, хотя и они с малых лет добывают зверей. Но Мукто каждый раз открывал им что-то новое в повадках зверей. Один раз, вернувшись, Мукто сказал, что видел след лисицы. «Черная лисица прошла», — добавил он. «Ты ее не видел?» — спросил я. «Нет, след видел», — спокойно ответил Мукто. «Она черную тень не оставила?» «У нее нарыск свой».
Пройдет куница по верхушкам деревьев, и Мукто узнает ее путь по каким-то только, видно, ему известным приметам.
Хорошо слушать такого охотника!
Охотники уходили на промысел до рассвета. Надо было осмотреть ловушки, обследовать новые места, обойти таёжки, где держится белка.
Труд охотника-промысловика нелегкий. Пока снег неглубокий, они ходят по тайге без лыж и охотятся с собаками. Лайки, эти неутомимые и верные друзья, чутки и зорки. Они находят зверей, облаивают их, призывая хозяина. Охотник поторапливается к лайке. Он знает по голосу, кого собака облаивает — белку или соболя.
Тунгусская тайга богата пушным зверем. Здесь много соболя, белки, колонка. Водятся выдры, медведи. Бродят лоси и дикие олени.
На жердочке все увеличиваются связки шкурок. Только Архип дня три приходил с пустыми руками. После ужина он сидел хмурый, жаловался нам, что Лапка «лениво работает». Игнат сочувствовал Архипу, придирчиво осматривал его ружье, проверял, как заряжены патроны, опрашивал, где поставлены ловушки. «Ищи белку только на южном склоне сопки. Соболь хитро, широко ходит. Смекай! Не зевай», — приговаривал бригадир.
Долго, обстоятельно и терпеливо говорил Игнат о повадках зверей.
Мукто был удачливым добытчиком, не потому, что ему «везло, а потому, что он в совершенстве знал повадки зверей, умел ставить ловушки, преследовать зверя. Возвращаясь с охоты, он, обычно, рассказывал о проведенном дне и обогащал охотников своими наблюдениями.
— Надо, ребята, учиться промыслу. О бригаде нашей будут, поди, говорить. А что скажут, если мало добудем? Больше добудем пушнины — колхоз станет богаче. А ты, Архип, идешь тайгой — смотри, думай, слушай. Звери тебя видят и хитрят. А ты перехитри их, понял?
— Какое-то наважденье, — вздыхал Архип. — Трех соболей упустил. В чем дело? А ведь со мной, ребята, был такой случай. Ранней осенью, до промысла, Матрена мне говорит: «Сходи, Архипушка, за баранами. Дичинки захотелось. Да и сухари в избушку завезешь». Правда, время к промыслу подвигалось. Пошел я на колхозную конюшню и заседлал буланую кобылу. У нее был жеребенок, и на тяжелой работе ее не использовали. Приторочил к седлу продукты, что баба припасла, да и в путь-дорогу.
Приехал к зимовью, расседлал кобыленку, повесил ей на шею ботало и пустил пастись. Она и пошла с жеребенком на лужок.
Отдохнул и за дело: искать баранов. Только отошел метров двести от избенки, вижу из-за камня, по склону сопки, баран выходит. Я вскинул ружье и выстрелил. «Начало доброе», — смекаю. Перезарядил ружье, а тут второй баран появляется. Я и этого уложил. Не поверите, минут за десять шесть баранов добыл. Толк-то от ружья они не слыхали, ветерком относило, и как шли за передовиком, гуськом, так все и попали под пули.
Собрал баранов и пошел за кобылой. Думаю, маленько отдохнула и хватит. Травки пощипала, напою — и домой. Вот баба удивится!
Пришел к избенке, глянул на лужок, а кобылы с жеребенком не вижу. Ботало рядом басовито звенит, а кобылы нет. Что за наважденье? Может, глаза у меня затуманились? Протер глаза — вижу отлично. И река, и лиственницы — все вижу ясно. А кобылу не могу узорить. «Дело неладное, — думаю, — тут что-то неспроста». Вы знаете, на охоте всяко бывает. Иной раз слышишь в тайге смех, звон, музыку. Припал к земле, приложился ухом и еще яснее слышу звон ботала и будто кобыла ногой глухо топнула. А вот не вижу ее. Собачонок на грех со мной не было, а то бы помогли. Достал кисет, свернул папироску, задымил. Посиживаю на колодине, покуриваю. Горюю и думу думаю. Приподнял голову и, братцы, кобылу увидел.
— Да где она была? — хором спросили мы.
— А тут рядышком с полянкой, на опушке лесочка, росла, наклонившись к земле, вековая лиственница. Это шагах в тридцати от меня. Кобыла-то по стволу лиственницы забралась в вершину, в густые ветки, от мошкары. И жеребенок за ней увязался. Забраться-то забрались, а попятиться не догадались. И застряли там. Что делать? Пришлось срубить дерево. Булануха осторожно сошла на травку и ласково посмотрела на меня. За ней спрыгнул и жеребенок. Ведь вот какое диво случилось!
— Ты, Архип, мастак сказки выдумывать, — добродушно заметил Мукто и улыбнулся.
— Они у меня за пазухой, — ответил Архип.
— В избушке веселее с твоими сказками! — рассмеялся Антон.
Рассказал Архип необыкновенный случай и повеселел. Да он по своему характеру долго не горевал. Этот светловолосый, сероглазый человек верил в удачу.
Юношей Архип пришел в тайгу. У него горячее сердце охотника. В колхозе Архип Ситников плотничает, строит дома, охотничьи избушки. Осенью, как выпадет снег, Архип уходит на промысел и живет в тайге до весны. Он подружился с Игнатом Мукто, и они двадцать лет добывают пушных зверей в одном угодье.
— Будет и у меня праздник. Я еще отыграюсь! — с надеждой воскликнул Архип.
— Правда, не горюй, Архип! — поддакнул Игнат Мукто и подвинулся к приятелю. — Ловушку твою я видел. Плохо ты ее насторожил. Колонок был, а не попался.
— Да что ты! — удивился Архип.
— Ты, поди, Архип, шибко торопился, — вежливо заметил бригадир. — Куда бежал? Я твой след видел и думал: «Архип торопился».
— Да Лайка звала... думал, соболь! — признался Архип.
— И насторожил плохо... По ней звери тропку сделают, а не попадут в нее, — Мукто рассмеялся. — Ты всю таежку не обежал. А белка осталась. Завтра досмотри, — поучал бригадир.
— За Лайкой спешил. Вот ведь какая непутевая собачонка! — оправдывался Архип, не обижаясь на замечания бригадира.
Утром первым поднимался Игнат Мукто, разжигал печку а грел чай. Без зова вставали охотники. Они умывались снегом, завтракали и уходили на добычу до вечера.
Охотники шли в угодья, обычно, разведанные бригадиром. Помимо охоты, Игнат Мукто осматривал новые места. По каким-то приметам, только ему известным, он определял количество зверей в угодье.
Игнат Мукто советовал охотникам, где ставить ловушки, капканы, предварительно осматривая их.
Он приходил в избушку позже всех, а иногда и ночевал в тайге.
— Не спал, Игнат Федорович? — спросил я его, когда он вернулся в зимовье после двух ночей, проведенных в лесу.
— У меня топор, спички. Сухостоя много в тайге. У костра тепло спать.
— А вдруг вьюга?
— В снегу сделаю домик, ветки постелю и спать буду. Буря утихнет — добывать пойду.
III
Через месяц разыгралась снежная буря. Наша избушка вздрагивала от порывов ветра. Дрова в печке горели с воем. Несколько раз, ночью, мы выходили и убирали лопатами снег от двери. Деревья стонали, скрипели, точно жаловались, что трудно им преграждать путь ветру.
На заре ветер утих, но снег падал крупными хлопьями. Вышел я утром и не узнал знакомых кедров и сосен. Передо мной стояли деревья причудливых форм, точно белые статуи. Маленькие ели напоминали по форме зверей — то медведя, поднявшегося на задние лапы, то оленя, — так «кухты» преобразили лес.
— Шубки надели деревья. Жди морозов! — сказал Архип, зачарованный белым, причудливым лесом.
— Хорошо Игнат предупредил: все ловушки и капканы мы сняли, — добавил охотник. — Ты, Игнат, непогоду узнаешь за неделю.
— Белка пряталась в чум. Кедровка нехорошо кричала. Позавчера глухари на корм не вылетали. Как не узнать! — удивлялся Мукто.
Ударили морозы. Охотники три дня оставались в избушке, а погода устоялась и опять начали промышлять.
Они охотились верхами на оленях, без собак. Лайки бежали за ними, но вскоре возвращались: трудно им бегать по глубокому снегу.
В эти морозные дни к нам неожиданно прикочевал Кирилл Эспек с женой Марфой. Он поставил чум рядом с избушкой. Но пришел Мукто и сказал:
— В избушке места всем хватит. Живите с нами.
— Я избенку с запасом строил. Здравствуй, Кирилл. Здравствуй, Марфа, — приветствовал гостей Архип.
— Беда, морозы сердитые. Холодно в чуме, — жаловался Кирилл, — Марфа говорит: «Поедем к Игнату». Вот и прикочевали.
Кирилл перенес в зимовье теплые вещи, посуду. Разделся и осмотрел жилье. Марфа, не спрашивая, принялась готовить ужин. Отдохнул, покурил Кирилл и стал рассказывать:
— Плохо добыл: двух соболей, да белки немного. Оленя добыл.
— У нас зверей много. Промышляй с нами, — уговаривал его Мукто.
Теперь на охоту уходил с нашей бригадой и Кирилл Эспек. Марфа с первого дня стала заботиться о добытчиках. К возвращению охотников обычно был готов ужин и чай.
Она сушила их обувь, чинила одежду. Наблюдала Марфа и за чистотой в зимовье. Супруги Эспеки прижились в нашей избушке, и никто из охотников не напомнил Кириллу о правлении колхоза, на котором он кричал: «Зачем строить избушки. Я чум люблю».
Как-то поздно вечером залаяли собаки. Мы с Мукто вышли, прикрикнули на них.
— Поди, сборщик едет! — сказал Мукто. — Только санок много.
По руслу ручья мчались в морозной дымке санки.
Приехал сборщик пушнины, а с ним Надя Коржавина и киномеханик. Охотники обрадовались гостям. Они привезли новости из поселка, Удыгир распряг оленей. Архип помогал Наде снять сокуй (верхняя одежда).
— Здравствуй, здравствуй! — радостно приветствовал гостью Игнат. — Поди, замерзла.
— Все здоровы? — спросила Надя.
— Мы здоровы, — приговаривал Архип.
— Очень хорошо. Посмотрю, как добываете, Игнат Федорович! Жена просила сказать: дом теплый. В воскресенье приезжал сын Петро. Десятый класс, видно, с отличием окончил! — рассказывала Надя.
— От других не отстанем. Озолотим нынче колхоз, — хвалился Ситников, вмешиваясь в разговор.
Гости отогрелись, поужинали. Механик стал налаживать аппарат, а сборщик записывал добычу охотников. Мукто степенно ему докладывал:
— Пиши: 48 соболей... Ладно!
— Вижу, не ленились, — заметил сборщик, осматривая пушнину. — А у тебя как, Кирилл?
— Пиши вместе с Муктой. Я теперь с ними промышляю... с бригадой.
— Добро. Запишу.
Игнат Мукто молчал, пристально наблюдая за сборщиком, который старательно выводил цифры добытых зверей.
— Добро! — еще раз сказал он. Мукто улыбнулся. Он был доволен и за себя и за товарищей.
Киномеханик наладил аппарат, на стене натянул белое полотно, в нежилом чуме Эспека установил движок. Когда все было готово, Надя кратко рассказала охотникам содержание кинофильма.
Тихо в зимовье. Глухо трещит киноаппарат, а за избушкой постукивает мотор, но ветер заглушает шум мотора. В избушке так тихо, что слышишь вздохи зрителей, забывших о вьюге, переживающих вместе с героем фильма все невзгоды и удачи в его жизни.
...На другой день, вечером, после ужина, Надя рассказывала охотникам о новостях в стране. После беседы включила радиоприемник, и музыка заполнила избушку добытчиков.
— На будущую осень потребуем от правления радио в зимовье, — проговорил Архип, — благодать-то какая!
— Правда, Архип. В избушку привезем радио, — согласился Игнат.
Задумчивой, с влажными глазами, сидела на нарах Марфа. Кирилл молчал. Молча слушал музыку Момоль, тихий, трудолюбивый человек. Блаженно улыбался юноша Удыгир. А за стенами избушки крепчал мороз, и страшно было открыть дверь. Я смотрел на Кирилла и Марфу и думал: «Хорошо, что они прикочевали в теплое зимовье».
Через три дня гости собрались ехать в поселок. С ними уезжал и я. Архип, провожая сборщика, шутил:
— Приезжай, опять наторкаешь у нас пушнины. Больше запасай мешков.
— Не уставайте! — пожелала охотникам на прощанье Надя.
Морозным утром мы тронулись в путь. Охотники махали нам шапками, пока наши санки не скрылись за поворот реки.
