Подковинский З.
Существует поговорка: «Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит». О таком «волке» я и хочу рассказать.
Это было в 1951 году. Мы с женой работали на Дальнем Севере и увлекались приручением диких птиц и мелких зверьков. Одно время у нас была ручная лисица, но, загнанная собаками в тайгу, она не вернулась.
Однажды охотники орочи привезли мне маленького волчонка. Он был взят с логова после двухдневного появления на свет; его вначале кормили оленьим молоком. Мы назвали его почему-то Шкетом. Много забот и неприятностей доставил нам этот безобразный на вид зверек. По ночам не давал спать — скулил, забирался на столы, на кровати... Так длилось три месяца. Затем волчонок утихомирился, ходил гулять в лес на поводке и вел себя, как дворовый щенок: резвился, забирался в воду, но при появлении постороннего начинал метаться, бросался ко мне и, засунув голову между моих ног, замирал.
До шестимесячного возраста я применял только ласкательные меры воспитания; далее стал применять более строгие, в том числе и физические меры. За каждый проступок и непослушание он получал трепку. Ременная плетка мало на него действовала, и я применял резиновый дюймовый шланг. Но и при таком внушении он не издавал ни единого звука и только смотрел мне в глаза — и какими глазами! Руки опускались... Кормили Шкета исключительно вареной пищей.
И зверь был покорен... Он стал спокойным и послушным.
Потом мы занялись натаскиванием. Он быстро усвоил команды: «Нельзя! Назад! Фас!», стал приносить брошенные вещи, а когда был голоден, просил, издавая короткие, рыкающие звуки. Трудно было приучить его к выстрелу, но и это удалось. Натаска проходила в комнате или на дворе. Поводок, в зависимости от учения, был короткий или длинный, ошейник особой конструкции, так как неповоротливая шея у Шкета была толще головы. Я применил подобие собачьей упряжки.
В комнате Шкет не имел никаких поводков.
Пришла пора испытать волка на лугу, без поводка. Мы с женой взяли ружья и вышли далеко за поселок. С замиранием сердца взял я защелку ремня. Ремень был снят — Шкет стоял. Стараясь быть спокойным, дал команду: «Шкет, вперед! Ищи!» И Шкет... спокойно пошел вперед. Мы — следом за ним. Подбежав к кустам, Шкет остановился, поднял голову, повел носом по сторонам и вдруг, съежившись, прижался к траве. Секунда — и, сорвавшись, он бросился в кусты. С шумом и хлопаньем из кустов сорвался табунок куропаток. Шкет бросился за ним, но я крикнул: «Назад!» и, сделав малый круг, волк подбежал ко мне и остановился сзади. Победа!
Табунок куропаток, пролетев метров 300, опустился в кустарник. Заставив себя успокоиться, я вложил патроны в ружье. Стали подходить к месту посадки табунка. Шкет, скуля, шел сзади. Команда — и он бросился в кусты. По сорвавшемуся табунку выстрелил дублетом. Одна куропатка, перевернувшись в воздухе, упала; Шкет бросился на место падения, схватил трепетавшую еще птицу и во весь мах понес свой первый трофей — но не мне, а жене...
Обладая исключительным обонянием, слухом и выносливостью, Шкет был незаменимым другом на охоте. Он любил воду и лазил по болотам и озерам без устали. Бросался в воду с берега высотой не менее 4 метров. Уток и гусей выносил из воды на 150—200 метров от берега. Глубокой осенью, когда края берегов были покрыты тонким льдом, Шкет, не задумываясь, бросался в воду и, ломая лед, выносил дичь.
Дома Шкет был верным сторожем. Зайти к нам в квартиру даже хорошим знакомым было невозможно. Если же мы и приводили гостя, он должен был сидеть на месте без движения. Домашнего шума Шкет не переносил, и мой разговор с женой повышенным тоном его заметно тревожил: он, поднявшись, становился между нами и внимательно заглядывал в глаза. Если разговор был серьезным, Шкет оскаливал на меня внушительные клыки. И всегда он был на стороне жены. В полуторагодичном возрасте Шкет был ростом 74 сантиметра, весом — 48,5 килограммов.
Я охотился с ним в течение двух лет и не помню случая потери убитой и подраненной дичи.
Были у Шкета и отрицательные стороны. Так, с большими предосторожностями можно было встретиться на охоте с товарищами, — Шкет никого не подпускал. Остерегался я встреч и с собаками; питая к ним особую ненависть, Шкет изматывал любую собаку, оставляя ее только бездыханной.
В одну из зимних ночей Шкет был выпущен на двор. Стояла северная светлая ночь. Шкет не возвращался уже около часа. Я взял рожок и затрубил. И вдруг за обрывистым выступом послышался отрывистый волчий вой. У меня в руках была цепь, и я бросился вперед. Передо мной открылась такая картина: окруженный пятью собаками, прижавшись задом к скале, Шкет отражал яростную атаку. Собаки бросались и тут же с визгом отлетали, но нападение повторялось. Смертельное кольцо смыкалось. Шкет! Я здесь! Фас! Взметнувшись, Шкет бросился на собак. Одна из них, перевернувшись, бросилась наутек; такая же участь постигла и вторую; остальные на миг остановились, но было уже поздно: Шкет выводил их из строя одну за другой. Старый пес-вожак бросился на Шкета и вцепился ему в шею, но на Шкете была жесткая сбруя, и пес сорвался. Миг — и он, перевернувшись через голову, отлетел в снег... Я упал на Шкета и схватил за ошейник. Пасть у него была в крови; он сильно дрожал. Долго не мог он успокоиться и дома; схватившись с места, делал два-три круга вокруг стола и опять ложился. Жена села рядом с ним на медвежью шкуру, прижала его голову к груди и успокаивала. А он, как бы жалуясь, лизал руки и скулил.
Не мог, да и боялся я брать Шкета на медведя. Шкет, как видно, рассчитывая на свои силы, бросался на медведя спереди. А это — верная гибель.
Однажды он чуть было не погиб. Вблизи поселка стоял большой амбар, служивший перевалочным пунктом; туда свозили мясные туши забитых оленей из оленеводческих совхозов. При амбаре жили приемщик и старик сторож, якут. Дверь, как обычно на севере, особых запоров не имела и приваливалась бревном. Однажды рано утром в амбар забрался медведь. Приемщика на пункте не было и старик якут, обнаружив гостя, привалил дверь бревном и прибежал ко мне в поселок. Я схватил автомат «Саведж»-32, взял на поводок Шкета, и мы побежали на перевалочный пункт. Медведь оказался на месте и при нашем приближении глухо зарычал. Я хорошо знал, что медведь, поднятый с берлоги, чрезмерно смел и опасен. Его называют «шатуном». Старик это тоже знал и потому и прибежал ко мне. Мы решили действовать так: старик отбросит бревно и зайдет за угол амбара, я становлюсь в 10—12 метрах от дверей. Шкета я освободил от поводка и держал за ошейник. Стук падающего бревна потревожил медведя, и он, зарычав, вылез в дверь. Быстро приложив автомат, я дал короткую очередь. Медведь взревел и поднялся на ноги. В этот миг Шкет бросился ему на грудь, вцепившись в шею. Стрелять мне было уже нельзя, так как медведь, обхватив Шкета лапами, повалился на него всей тушей. Я окончательно растерялся, забыл и про автомат и только крикнул: «Шкет пропал». Но старик якут, как и все северные охотники, оказался хладнокровнее меня и, подбежав вплотную к медведю, выстрелил ему в голову. Медведь затих. Но не было слышно и Шкета. Когда мы повернули медведя на сторону, то увидели волка, вцепившегося в горло зверя. Я оторвал его с трудом. Голова Шкета была в крови: осмотрев его, я увидел, что у него разодраны бровь и веко правого глаза. Глаз был цел. Только счастливая случайность спасла Шкета от верной гибели. Берданка старика якута выпуска конца девятнадцатого века стреляла, как он говорил, один раз в году и то по обещанию. Да и патроны были с медными пулями.
Осмотрев медведя, мы обнаружили, что две мои пули через шею прошли вверх по груди; одна пуля прошла в лопатку правой передней ноги. Четвертой не было. Нужно отметить, что стрелять из автомата очередями не следует: толчки отдачи меняют прицел.
Наступил 1954 год. Мы собрались ехать на родину, на Украину, предстоял путь самолетом более 10 тысяч километров. Шкет должен был ехать с нами. И возник вопрос: а разрешат ли взять его в самолет? Мы написали подробное письмо начальнику авиапорта, но, предугадывая отказ, я стал подготавливать почву, чтобы оставить волка до нашего приезда у знакомого охотника. Наш сослуживец, начальник строительных работ, страстный охотник, дал согласие.
И вот началось приручение Шкета к новому человеку. Прошло две недели. Шкет спокойно переносил присутствие нового хозяина и даже принимал из его рук пищу. Нам казалось, что, когда нас не будет, Шкет быстрее смирится. В вывозе Шкета самолетом было отказано...
Шкет, как бы чувствуя разлуку, то ходил за мной по пятам, то, лежа на месте, не спускал с меня глаз. Жена не в силах была проститься со Шкетом и заранее ушла в машину. Я подошел к волку, взял его голову, и... он бросился на меня, свалил с ног и стал лизать мне руки, лицо и заплаканные глаза; потом, положив голову мне на грудь, завыл. Я крикнул: «Назад, на место!» — и Шкет поднялся и ушел. Я бросился в дверь...
Через девять дней мы приземлились в Киеве, а спустя три дня получили телеграмму: «Шкет погиб подробности письмом авиапочтой». Из письма мы узнали, что после нашего отъезда Шкет остался лежать на месте. Только по глухому стону догадывались, что он жив. Пролежал он девять дней и все эти дни не ел и не пил. Близко к себе никого не подпускал. На десятый день обнаружили, что он был мертв...
