Гуторович А.
Глухая степь, первобытная тишина, маленькая избушка. Дверь на кухню открыта, слышно, как потрескивает печурка; отблески ее пламени фантастически пляшут на стене. Лишь часы с гирями напоминают, что жизнь на планете не остановилась: тик-так, тик-так!
— До ближайшего села — 15 километров! — рассказывает хозяин избушки, старик Зима.
— Один мой домишко, как бельмо на глазу... Да и служба такая — наблюдатель заповедника, приходится и под суд за браконьерство отдавать, не все тебя любят... В прошлом году сижу это я за столом, записываю наблюдения за сутки. Было около часу ночи. Слышу кто-то постучался. «Кто там?» — спрашиваю. Не отвечают. Решил, что послышалось. Только за стол сел, опять стук. Я на цыпочках подошел. Слышу кто-то пальцем робко так постукивает, вроде проверяет спят ли хозяева? Притушил лампу, в окно поглядел. Ночь лунная была, снега искрятся. Не видать никого. Тишина. Только ветер в трубе завывает. И вдруг опять тук-тук-тук!.. Тут меня злость взяла: схватил ружье со стены, дверь нараспашку! И чтоб вы думали? Лисица, проклятая, с крыльца прыг в сугроб, замерла от страху и глядит на меня. Я — бах! Готова! Да такая красавица, вся огненно-рыжая! А мы зимой в доме кур держали, так лиса, видно, на задние лапы встала и пыталась передними дверь открыть.
Мы выходим из домика. В сумерках степь напоминает тундру. И почему-то тревожно уходить от единственного человеческого жилья с уютными огоньками в окнах и дымком из трубы, с левитановскими стогами сена, огороженного жердями, от шумящих акаций во дворике и грустного лая собаки...
Зима решил сводить меня к Ягорлыцкому заливу, где могли быть лебеди.
С Черного моря пахнет гнилыми водорослями, из степи — терпкой горечью полыни. Осеннее небо роняет голубые слезы звезд, но они не долетают до земли. И, кажется, боль их передается журавлям, — невидимые, они рыдают где-то в холодной тишине небес.
Зима рассказывает на ходу:
— Вот в этих Черноморских степях, вернее, в небе над ними, проходит главная на Украине птичья воздушная дорога. Все птицы, что летят на зимовки в южные страны, делают у нас посадку. Видите, как раскинулись степи, озера, лесочки, морские заливы, защищенные от ветра — всюду обилие корма для птиц. А главное — ни одного выстрела. Это, так сказать, последний птичий аэродром, где они заправляются, набираются сил и тогда — айда через моря и континенты в южные страны! Слышите, что творится?
В ночи стоял шумный птичий гомон. Хлопая крыльями по воде, в камышах крякали утки. С писком носились чайки. Кулики кричали: «подуй, подуй», накликая ветер. Невидимые гуси скрипели в небе: «ка-га-ка! ка-га-ка!» Стремительные стайки чирков и свиязи разрезали воздух крыльями — дзинь-дзинь-дзинь!
Вдали, на песчаном холме, освещенном луною, появилась длинная тень всадника.
— Кто это? — спросил я.
— Это Борис Вадимович, научный сотрудник нашего заповедника. Вам полезно с ним познакомиться.
Через пять минут мы уже вместе блуждаем по степи.
— Ну, как вам нравится наш всемирный дом отдыха птиц? — поинтересовался Борис Вадимович. — Отсюда птицы летят на Грецию, Турцию, Италию, Францию, Африку, Египет, Испанию.
— Удивительно, как они находят путь?
— Да, ежегодно летят туда и обратно одной и той же воздушной дорогой, И, больше того, многие птицы летят, словно по расписанию: над каждой местностью проходят в определенные дни и даже часы.
— Но как они не сбиваются с пути? Неужели у птиц такая феноменальная память?
— О-о, пока это еще тайна природы! — загадочно протянул молодой орнитолог. — Навряд ли секреты этой тайны в памяти...
— Тогда в чем же? Откуда у них это поразительное чувство ориентации на тысячи километров? Ведь птицы пересекают страны, моря, горы, отыскивают не только дремучий лес, но и свое гнездо в нем?
— Видите ли, существовало две гипотезы: одни ученые утверждали, что птицы во время перелетов пользуются для нахождения пути солнцем. Может быть, это в какой-то мере правильно в отношении почтовых голубей...
Зима, не выдержав, перебил Бориса Вадимовича:
— Позвольте, но многие птицы совершают перелеты именно по ночам. Однако они не сбиваются с пути!
— Совершенно верно, — подтвердил собеседник, — затем возникла другая теория: не отыскивают ли птицы путь, подобно морякам, по земному магнитному полю? Может, они обладают естественным компасом, магнитным чувством, таким же, как, например, чувство слуха.
— А что вы думаете! — воскликнул Зима. Видимо, разговор задел его за живое.— Вы знаете, у нас рыбаки на Черном море высушивают на солнце осетра и на конском волосе подвешивают его в горизонтальном положении. И когда он поворачивается, жди на море ветра. Может, у осетра тоже какой магнит, а?
Борис Вадимович улыбнулся:
— Но ваш осетр — труп. А если птицы обладают магнитным чувством, то, переданное в мозг, оно должно управлять полетом. Так управляют полетом летучей мыши ультразвуковые волны. Она по эху своего писка за метр «слышит» предмет и вовремя обходит его. Иначе бы летучие мыши, обладая большой скоростью, часто разбивались бы по ночам...
— Но, если говорить о птицах, мы ничего не знаем о существовании какого-то магнитного чувства. Это пока догадки. К тому же и в организме птицы не обнаружен подходящий для этой цели орган. Сейчас мы ставим опыты с чайками, пробуем заставить их выводить потомство там, где мы захотим. То есть, мы пытаемся изменить им и воздушную дорогу их перелетов. Может быть, эти опыты прольют кое-какой свет и на тайну чувства ориентации у птиц?
Переночевав в домике Зимы, мы с утра отправились в дальнейшее путешествие по заповеднику. Дни стояли теплые, солнечные, а главное, на каждом шагу нас ожидали диковинные неожиданности. Зайцы, когда с 20 ноября разрешили на них охоту, после первых же выстрелов перебежали в Черноморский заповедник со всех окрестностей. Заповедник существует с 1927 года, и зайцы уже привыкли спасаться на его территории. Но лисиц — мало, на них здесь облавы, чтобы они не разоряли гнезда и не охотились за птицами.
А то идешь по Орлиному острову и видишь: на голой макушке дерева обвилась вокруг ствола длинная узорчатая гадюка. Приплюснутая головка со стреляющим язычком тянется к гнезду белой цапли. Только просчиталась голубушка: гнездо без яиц и птенцы, научившись летать, отбыли с родителями на южные курорты за границу.
С подветренной стороны подлетишь на паруснике в Ягорлыцкий залив, а в нем плещутся тысячи и тысячи диких уток. Залив мелкий, на дне водоросли и ракушки — любимое лакомство уток. Презабавное зрелище: головы под водой, а над заливом торчат хвосты и дрыгающие лапки. Тут и кряквы, и свиязь, и нырки, и чирки, и лысухи, и поганки.
А по берегам, на песчаных отмелях, стоят важные журавли, в серых фраках, хохлатые пеликаны в розовом оперении, а над ними кружатся чайки-хохотуньи, азартно откинув назад головки, смеются женскими голосами: «ха-а, ха-ха-ха!».
Около 100 тысяч чаек гнездится на острове Орлова.
Островок — километр в длину и метров 400 в ширину. Вокруг Черное море, пески, валуны. Борис Вадимович показал мне весенние фотографии: весь остров покрыт гнездами.
— Представляете, какой птичий тарарам поднялся на острове, когда я решил сделать фотографии, — с улыбкой вспоминал молодой орнитолог. — На земле, куда ни ступи, десятки тысяч птенцов в гнездах! И вот, спасая свое потомство, на меня начали пикировать 15 тысяч чаек. Они обдавали меня пометом, — через пять минут я был весь белый, как в известке! Некоторые птицы не успевали выйти из пике и разбивались о землю. Писк и гам стоял такой, что на палубы проходящих вдали пароходов выбегали пассажиры. Разъяренные чайки наставили мне на голове таких шишек! О-о, вы не знаете какие у них сильные клювы?!..
Зима засмеялся:
— И шляпу мерзавцы утащили у Бориса Вадимовича. Это — хохотуньи, у них такой клюв с крючком. Зацепили шляпу и бросили в море!
— Улетают черноголовые чайки, — с сожалением произнес орнитолог, — это лучшие друзья колхозников. Они питаются не рыбой, а насекомыми. Одна колония таких чаек в 30—40 тысяч уничтожает за сутки до 5—6 тонн хлебных жучка-кузьку, клопа-черепашку и других вредителей. Мы хотим приучить чаек выводить потомство не только в районе заповедника, но и на Азовском море. Чайки уже были над морем.
— И далеко им лететь? — спросил я Бориса Вадимовича.
— Очень далеко! — ответил он.— Мы закольцевали 74 тысячи чаек. Из них нам вернули кольца 616 погибших птиц. И знаете откуда возвращали кольца? Из Болгарии, Франции, Италии, Венеции, Дании, Швеции, с берегов Адриатического моря, из Северной Африки, Египта, Марокко, а два кольца были с островов Мальты и Сицилии.
— Неужели и сухопутные птицы рискуют лететь через моря?
— Выжидают попутного ветра и — летят: перепела, вальдшнепы, голуби, зорянки. Устанут, садятся на мачты проходящих кораблей. Когда буря выматывает силы, бывает, садятся на спины плавающим гусям и гагарам.
— Но многие и гибнут в пути, — покачал головой Зима. — Вон у нас на Тендровской косе маяк стоит. Осенними ночами, когда на море буря, перепела летят на огонь маяка. Сторож знает это и запирает своих котов в чулан. А утром ходит и подбирает разбившихся перепелов то на площадке у фонаря, то у подножья маяка. У сторожа всегда припасено на зиму бочонка два-три соленых перепелок.
В конце ноября кончался перелет птиц. Заповедник заметно пустел. Зима еще две недели назад занес в дневник: «Вчера улетели кормившиеся на лугах вместе с утками 40 тысяч гусей. Закончился отлет морских голубков. Отлиняли зайцы и лисицы. Исчезли ящерицы, змеи, муравьи. Перестали стрекотать кузнечики».
Пора было уезжать и мне.
— Может, на прощание пройдемся к Лебединому озеру? — предложил Зима.
Пошли. Дул холодный ветер. Без веселого гомона птиц и аромата трав степь была беспощадно-тоскливой. Воды в озерах поблекли. Лишь берега Лебединого озера чудом сохранили цветы «синее море». Когда налетал ветер, тысячи синих венчиков начинали колыхаться, создавая впечатление ряби на море. Ветер становился упрямее и злее, и, наконец, полетели белые хлопья снега. Мы подняли воротники, надо было возвращаться. Озеро подковой лежало меж холмов. Густые, высокие камыши охраняли его обитателей от посторонних взглядов. Мне показалось, что я услышал мощные удары крыльев по воде и звук флейты. Осторожно раздвинув камыши, я вскрикнул от удивления: «Лебеди!»
Первым, белый, как из мрамора выточенный, поднялся в воздух вожак. Он тревожно, кругами заскользил над озером, терпеливо выжидая, когда поднимется вся стая. И вот лебеди прошли над нами. Удивительно прямо были вытянуты их длинные шеи. Чувствуя могучую силу в белоснежно-шелковых крыльях, они махали ими широко и величаво. Мне показалось, что я почувствовал, как в лицо ударил ветерок, а над головой прошелся шелковый звук: «шоу-шоу-шоу», при удалении перешедший в металлический, немного вибрирующий звон.
— Полетели на кормежку к Орлиному острову, — сказал Зима. — Там их до 15 тысяч собралось.
— Что же они медлят с отлетом? Замерзнут бедняги!
Зима улыбнулся:
— Да они здесь и зимуют. В полыньях плавают среди льда и снега... Лебеди еще были видны, они кружились над дубовой рощей Орлиного острова.
— Вот директор заповедника третий год просит меня убить лебедя на чучело для музея, — хмуро сказал Зима. — А я не могу, рука не поднимается.
