Лихачева З. А.
Коврик на камне
Выбравшись из густого кедровика на верхушку сопки, художник остановился, пораженный зрелищем. Протерев глаза, он взглянул опять. На камне, из-под которого, упрямо топорщась, рос пучок жесткой травы, собравшись в шарик, сидел маленький медвежонок. Подняв мордочку, он внимательно смотрел на порхавшую над ним лимонницу.
Синее небо. Желтая бабочка. Любопытный бурый медвежонок. А вдали — уходящая в синь линия суровых сопок, похожих на окаменевшие гигантские
Природа ласково подшутила над художником, нарисовав в уголке таежного ландшафта наивную детскую картинку.
Танец горностая
— До чего же неуютно! — сказала Весна, когда гуси доставили ее на обрывистый берег Охотского моря. Полная решимости, свойственной молодым хозяйкам, устраивающимся в новой квартире, она принялась развешивать и раскладывать пестрые коврики и дорожки цветущих мхов, стараясь прикрыть этими изящными, но, увы, непрочными рукоделиями глубокие трещины серо-желтых прибрежных скал...
Я брела по берегу, по-охотничьи мечтая сбить дублетом по меньшей мере десять гусей.
Ружье, торчащее за плечом, уныло вперяло стволы в пустое, серенькое небо.
Вдруг я заметила горностая. Забегая вперед, он выставлял из-за камней мордочку с внимательными бусинами глаз и пристально меня рассматривал. При моем приближении тонкое, длинное тело маленького хищника скрылось среди камней.
Вскарабкавшись на мокрый серый валун, я огляделась кругом, отыскивая горностая.
Под валуном, на котором я стояла, лежал небольшой пласт ноздреватого снега, а на снегу — танцевал горностай! Весна стащила с него белоснежную королевскую мантию, дав взамен какое-то рубище неопределенного цвета. Убожество этого костюма никак не гармонировало с важными, полными благородного изящества движениями танцора...
Увидев танцующего горностая, я растерялась, не понимая, что с ним происходит? Поднявшись на задние лапки, горностай медленно раскачивался, склоняя голову то направо, то налево. Похоже было, что он прислушивается к какой-то мелодии. Вот, плавно кружась, горностай заскользил по ледяной корке снега. Кружение становилось все быстрее и быстрее. Мелькание черного хвостика слилось в одну линию, образующую круг. Еще немного и, взмахнув передними лапками, горностай остановился. Секунду он стоял неподвижно, потом поднял мордочку и затрещал. Это была песня.
Теплый берег, украшенный розоватыми цветами, тревожный запах просыпающегося моря, порывы легкого влажного ветра заставили меня понять, какая сила кружила горностая. Это было великое таинство Весны, наполнившее сердце зверька предчувствием радостного ожидания любви...
Бурундук
Ветер Охотского моря сильно налетает на скалы, с пронзительным воем бьется у их подножья. От ярости ветра плотней прижимается к скалам золотистый щетинистый мох, похожий на тигровую шкуру. Вцепившись в голый валун коротенькими стебельками, зябко вздрагивают атласные розовые цветочки «разбитое сердце». Мышиный горошек карабкается по отвесным острым выступам, стараясь взобраться повыше. Суетливый звонкий ручеек, выбежав из тундры, осыпает брызгами мышиный горошек и, спрыгивая с уступа на уступ, несет свою милую болтовню к седым ворчливым волнам.
Около этого ручейка я познакомилась с бурундуком. Он был пушистый и такой освещено желтый, будто внутри у него был спрятан лучик.
Я привыкла, приходя к ручейку, видеть среди камней мелькание любопытной мордочки и задорного пушистого хвостика. Мордочкой я могла любоваться, если сидела неподвижно. При первом же моем движении мне показывали хвостик. Как бы то ни было, но эти свидания на расстоянии доставляли большое удовольствие. Я приносила бурундуку гостинцы: печенье, кедровые шишки, крупу и оставляла их на камне. Не знаю, принимал ли бурундук эти приношения или прилив слизывал их с берега, но на камне никогда ничего не оставалось.
Выше этого места шла оживленная работа: строили метеостанцию. За короткое лето нужно было успеть вырыть котлованы и заложить фундамент до наступления морозов. Тундра сопротивлялась. Миллионы живых и мертвых корней и корешков, вцепившись друг в друга, не поддавались ударам острых лопат. Каждый кубометр котлована доставался после тяжелой борьбы. Но время шло. Все дальше и глубже вскрывали лопаты зеленую целину, и по краям вырастали кучи земли, перемешанной с травой и кустарником.
Как-то, бродя по стройке, я увидела знакомый вздернутый хвостик, стремительно скрывшийся под старую корягу. Внимательно осмотрев корягу, я обнаружила вход в норку. «Так вот где живет мой знакомый бурундук!» — подумала я. Мне почему-то очень хотелось, чтобы здесь жил именно мой бурундук, и я не стала разубеждать себя.
Лето быстро перешло в осень. Я наведывалась к ручейку, но бурундука там не было. Ручеек звенел и захлебывался, пытаясь рассказать, что маленький бурундук очень занят, что у него полон рот хлопот, а вернее, что еще защечные мешки полны кедровых орешков, которые он, не жалея сил, таскает к себе в норку, что люди на стройке вывернули наизнанку землю и надо пользоваться случаем, чтобы без труда набрать разных вкусных корешков.
Зима такая большая, и маленький бурундук должен запасти себе еды на все восемь месяцев. Правда, он больше будет спать, но время от времени надо проснуться, чтобы поесть. Ведь так уютно в теплой норке съесть сладкий корешок или, слушая как гудит пурга, сидеть и грызть кедровые орешки, пока опять сон не заставит свернуться клубочком на мягком, нагретом мху. А потом, когда прелый запах земли проникнет в теплую норку, бурундук разволнуется, проснется и высунет наружу дергающийся носик. Так и есть, по тундре бегает Весна, потеряв голову от тысячи забот. Она то принимается снимать с кустов карликовых берез кусочки рваного тумана, то помогает крохотным травинкам высунуть голову из земли, то стряхивает с желтой кочки грязный, ноздреватый снег. Бурундук от удовольствия тихонько присвистнет и побежит навестить свой ручеек...
