Булатов И.
Счастливо выпавший на осень отпуск позволил мне вдосталь наскитаться с ружьем, «отвести охотничью душу», — хотя дичи я много и не брал, — «исколесить» ближние и дальние леса, закалиться ветрами и дождями осени.
Одна из прелестей охоты, пожалуй, самая волнующая, — ходить в новые места, пролагать новые тропы, изучать расположение незнакомой доселе местности.
Не раз, бывало, устав до невозможности, даешь «зарок» отдохнуть два-три дня. Но пропустишь один день, не пойдешь на охоту и считаешь этот день потерянным.
А когда в сумерки выйдешь за поселок, посмотришь на утопающую в сгущающемся мраке опушку леса, как-то особенно хорошо станет на душе... Это не только охотничья страсть, а любовь к родной природе, безотчетное влечение к осенним полям и лесам.
То, что любишь, до конца дней будет видеться наяву...
И опять вечером без надобности почистишь уже чищенное вчера ружье, готовясь к завтрашнему походу.
В конце октября выпал снег и пролежал три дня. На открытых местах подморозило, но в лесу земля не замерзла, вода стоит лужами.
В эти дни я бродил по лесу следопытом.
Вот на давнишней вырубке, поросшей березняком, с полночи бегал заяц: пробежал по чуть замерзшей и покрытой снегом тропинке прямо, а под утро пошел кругами. И с полночи гоняется за зайцем лиса — ее след рядом. Заяц обегает проталины и скопившуюся в низинах воду, а лиса, стараясь перехватить зайца на кругу, бежит наперерез по колодине. Разбойница, в погоне за жертвой, даже лапы не жалеет замочить...
Рябчик прострочил свой след под елями и поднялся на дерево. Тетерев разгреб возле березы лунку, оставил пометку и, черкнув по снегу крыльями, взлетел.
Под сучком липы вьется насекомое. Рассматриваю: какое-то подобие комара.
Потеплело, стаял снег. Два дня пригревало солнце, даже грязь на дорогах подсушило. «Второе лето», — заговорили в народе.
И опять можно проводить дни в лесу...
Плотно в такие дни лежит заяц. Вспугнешь его, ищи кругами, тут он, далеко не убежит. А скорее всего отлежится на месте. Шел я как-то опушкой леса и набрел на зайчишку, прижавшегося к земле под разлапистой елкой. Я остановился перед ним метров за 12—15, смотрел, а он, приложив к спине уши, не шевелил ими, только черным глазом-смородиной испуганно смотрел на меня. Пожалел я беззащитного зверька, не стал стрелять. Перешел через лог, оглянулся, а беляк все так же лежал под елью, не шевелясь.
В дождливые дни рябчики откликаются на пищик, но редко прилетят к тебе: в половине октября они живут уже парочками, я откликаться и искать им друг друга не нужно, как в конце сентября, когда распадаются их табунки.
В дождливую погоду взлетит рябчик с «полу» на дерево и сразу отряхнется от сырости: боится, как бы не замерзнуть мокрым при ночном заморозке — так подсказывает инстинкт самосохранения.
После трехдневных проливных дождей погода улучшилась. Пошел делать егерские обходы и производить подсчет дичи. Запасы небольшие... Массовая вырубка леса, неблагоприятные весны последних лет (заморозки), а в июне безводье вследствие ранних весенних жаров, иссушающих лесные и полевые ручьи, — все это повело к уменьшению птицы в Предуралье. Расплодившиеся лисы, ястребы поедают много птенцов и молодых зайчат. Усугубляют дело браконьеры, истребляющие дичь без разбора...
Опять сырой снег-крупа; чуть белеет земля. За дерево задеть нельзя: так и тряхнет на тебя снеговыми каплями.
И всю ночь воет ветер, гудят телефонные провода — жди перемены погоды. К утру стихает.
Своеобразно прекрасен рассвет в октябре: сначала чуть брезжится, потом — посветлее, станут различимы предметы; когда усилится приток на землю света, — значит взошло солнце.
С утра снова в лесу.
К полудню посыпал мелкий и тихий дождь, шурша в опавших листьях. Стоишь под деревом, слушаешь песню дождя, смотришь, как надвигаются на лес сумерки, отдаешься далеким воспоминаниям, и опять хорошо, тихо и мирно на душе.
Западное Предуралье, родимый край!
Здесь сохранились еще на больших массивах елово-пихтовые леса, а по краям их растут березняки и осинники; пересекают лес и выходят в поля с отлогими берегами лога, поросшие кустарниками, ольховником, липняком. Между лесами километров на пятнадцать-двадцать раскинулись поля и покосы; по ним островками вкраплены перелески. Через несколько километров — речка. Выйдешь из лесу на гору, оглянешь поля, покосы в низинах, а вдали за равниной бесконечные в голубой дымке леса. Что там? Может, не виденные еще охотничьи угодья, таинственные лесные лога? И на другой день двинешься туда...
Иногда приносят истинное наслаждение и надолго запоминаются охотничьи походы и прогулки совсем бездобычливые, — не в одной же добыче дело.
...Утром я взял зайца, — очень хорошо и радостно для охотника-стрелка, не гончатника, добыть зайца в узёрку. Под вечер я «промазал» в опускающегося на ночевку тетерева-черныша — мечту всякого охотника.
Но не добытый заяц и не промах по косачу взволновали меня в этот день.
Вышел я в березняк, расположенный рощицей на горе, и захватило меня совсем другое — очаровал тихий и теплый октябрьский вечер да представшая передо мною картина родной природы. Солнце уже село. На западе, сквозь облака, просвечивал багрец заката. Налево, к логу, краснел сосновый сколок, за ним по горе темнел пихтовый лес. На север, по низине, раскинулся старый осинник, правее его — краснолесье.
На светящийся белизной стволов березняк ложились вечерние полутени; сгущался и как бы струился полумрак сумерек.
Над макушками деревьев в стремительном полете пролетели с вечерней кормежки запоздавшие тетерева.
И долго не хотелось уходить отсюда, — все стоял бы и смотрел — слушал бы вечернюю тишину...
