Бялковская С. К.
Старый пень
У меня, как наверное и у всех, если я бываю часто в лесу, в одном и том же месте, появляется «мой» пень, «мое» дерево, «моя» кочка и множество других предметов «моей» лесной обстановки. Привыкаешь к ней, к этой обстановке, как к столу и стульям в собственной комнате, и даже в голову не приходит усомниться в том, что пень всегда был пнем, кочка — кочкой, а поваленное дерево — старым поваленным деревом.
Вот на такое «мое» поваленное дерево присел я как-то в лесу отдохнуть и поманить заодно рябчика.
Место было не то что называется рябчиным, но мне оно понравилось: сидеть было удобно, а высокие ели с серыми палками вместо веток, кочки, покрытые лакированным брусничником, и напитанные влагой пни говорили о том, что уголок этот забыт человеком.
То, что привлекло сюда меня, могло прельстить и рябчика.
И действительно, на мой посвист он отозвался сразу же. А потом сам вызывал меня на разговор, когда я переставал манить.
По опыту я понял, что он только для развлечения или из вежливости беседует со мной, будто по телефону:
— Я здесь.
— Да.
— Здоровье ничего.
— Спасибо.
Но никакого желания встретиться со мной в его голосе не было. Я это понимал, но охотничий азарт не давал мне подняться с места и уйти. Я сидел и злился. Злился на необщительный характер рябчика и на себя за то, что сижу и все таки прислушиваюсь — не перелетит ли?
А кругом тишина — даже ветка не шелохнется. Кроме посвистов рябчика и шума в собственном ухе — никаких звуков...
Вдруг сзади, за спиной, что-то глухо охнуло. Я инстинктивно взвел курок, быстро обернулся и увидел... как разваливается гнилой, голый пень, как медленно отпадают от него огромные куски трухлявой коричневой древесины.
Пень развалился у меня на глазах и превратился в кучу гнилушек.
И странно мне показалось, что никто его не трогал, а он взял вдруг да ни с того ни с сего и развалился.
Пень развалился... А мне показалось, что живое существо умерло, и подумалось: когда-нибудь на этом месте соорудит время кочку, украшенную брусничником, и не всякий догадается, что кочка эта — могила дерева богатыря. А подумав о смерти дерева, я вдруг жизнь его увидел: как стояло оно здесь сухое и дряхлое в старости, сильное и выносливое в зрелости, красивое и стройное в юности, нежное в детстве.
И не стало в моем воображении разрушенных пней, поднялись поверженные деревья и молодой, зеленый зашелестел вокруг лес.
Развалился пень у меня на глазах, умер, а мне жизнь представилась.
Так и среди людей: живет старичок... скромный, незаметный, и должность у него одна — дедушка, а умрет, и люди вдруг спохватятся, что и он ведь не всегда дедушкой был, что и он был молодым, красивым, сильным и много добра людям сделал.
Белые фиалки
Мы шли все время напрямик: перелезали через овраги, путались в кустах и, наконец, из густых зарослей молодого осинника неожиданно попали в обгоревший сосновый лес. Этот лес был нам знаком, он стоял совсем рядом с деревней...
После голубого неба и яркой июньской зелени, казалось, мы очутились в огромном зале, освещенном теплым комнатным светом. Обуглившиеся стволы высоких сосен мягко поблескивали, как черные мраморные колонны. Ни кустов, ни мелколесья между ними. На земле — ни травинки. Покрытая тонким слоем скользкой коричневой хвои, земля казалась хорошо натертым паркетным полом. Ветки все были собраны и аккуратно сложены человеком в кучки хвороста. Ощущение чистоты и порядка царило здесь, будто бы люди заботливо ухаживают за лесом в благодарность за что-то хорошее, что он сделал для них...
Нам говорили, что этот лес пытались сжечь во время войны фашисты, смертельно боявшиеся партизан.
И, вспомнив об этом, я невольно опустил взгляд на землю, по которой прошла война, надеясь увидеть хоть какие-нибудь остатки былого: пустую гильзу, осколок снаряда или хотя бы консервную банку, может быть принадлежавшую когда-то партизанам. Мне даже захотелось покопаться в земле, как копаются люди в кучах камней, отыскивая черепки посуды, наконечники стрел или еще что-нибудь, напоминающее о жизни наших древних предков. Но на земле ничего не было, ведь я только в мыслях приблизился к событиям тех далеких дней. Правда, в деревне еще варят смолу в немецкой железной каске, которая в качестве кастрюли приносит людям некоторую пользу... А в лесу... в лесу... лишь обгоревшие стволы напоминают о прошлом. Но они статны и красивы и совсем не производят мрачного впечатления. И ветер колышет их живые зеленые ветви. И давно исчез запах гари. И так приятно ощущать свежий аромат хвои.
Я с удовольствием вдохнул воздух, как это делают, когда выходят из поезда на дачной станции. Вместе с привычным запахом хвои я уловил... аромат фиалок! И мне очень захотелось увидеть их... И я пошел в ту сторону, куда повела меня душистая ниточка. Она привела меня к кучке хвороста, за которой и притаились белые нежные цветы. Приятно и удивительно было видеть их здесь. Ведь за пределами этого леса столько зелени, влаги, мягкой теплой земли, а фиалок нет. Или они отцвели, или их и вовсе не было в здешних местах...
Почему же они очутились здесь, в этом обгоревшем лесу? Я не знал, как ответить на этот вопрос с научной точки зрения. А представилось так: жил-был лес. Много он на своем веку повидал. И хорошего и плохого... Войну видел и сам воевал... И жив остался... Вот, чтобы этому воину радостней жилось, чтобы было ему с кем поговорить, посмеяться, кому рассказать о том, что он видел за свою долгую жизнь, — и прибежали сюда лесные подружки, белые фиалки...
