Петров Борис Михайлович
Знакомые биологи из норильского Института Крайнего Севера рассказывали случай: весной в тундре подошли к гусиному гнезду, матка слетела, остались только что вылупившиеся птенцы и еще 2-3 бьются из скорлупок — прямо на глазах. Схватили аппаратуру, фотографировали, пока последний не выцарапался на свет божий.
А потом один из парней снял шапку, показал ее гусятам и пошел. И птенцы, выстроившись, как положено «гуськом», побежали за шапкой! Смешно... Смешно, да и грустно: выходит, что первое в жизни попалось птенцу на глаза, то для него и мать. Что вокруг увидел — то и родина. Простое биологическое обоснование, почему так дороги нам «речка детства», «березка у отчего дома», «малая родина» — все эти истоки большой любви на всю жизнь. Наверное, что-то в этом объяснении есть, хотя слегка обидным кажется подобный примитив.
Мои ранние охотничьи впечатления были связаны с вальдшнепом: самый первый выезд с отцом на тягу (кажется еще до школы), стрельба с легавой на осенних высыпках — к студенческим годам я был в этом деле уже «профессором»! Но честно признаться, в юности и тяга, и высыпки меня не удовлетворяли: уж очень все легко, уходиться как следует не доставалось. Мечтал о дальних краях, охотничьих приключениях, таежных избушках. И при первой возможности уехал в Сибирь, на Тобол.
Было это в конце 50-х. Сколько же дичи я там застал! Вёснами окрестные леса гудели от тетеревиного бормотания, на болотах хохотали, закатывались пегие куропачи, над рекой шли, покачиваясь, сотенные стаи уток и казары. Однажды, толкуя с местными охотниками, я просто ради любопытства поинтересовался: а вальдшнепы здесь водятся? И в ответ услышал решительное и несомненное: «Нет!» В том разговоре участвовали не какие-нибудь дремучие чалдоны — люди грамотные, среди них один учитель (и охотник не только заядлый, но и культурный). Ну, нет так нет, не за ними я приехал. Вон сколько разной дичи кишит вокруг! Сибирь — это все-таки Сибирь.
Завел я ирландского сеттера (хотя многие советовали лаечку, а не это «баловство»), хорошо мы с ним потешились. С начала осеннего сезона — по тетеревиным выводкам вокруг полевых колков, на малых хлебных лесных поляшках; позже тетерева перемещались на боровые опушки, где созревала брусника — бывало аж бордовым ковром краснеется издали меж сосновых стволов. А когда косачи взрослели и отказывались держать стойку, мы переключались на белых куропаток: эти, обитая по тальниковым гривам посреди просторных торфяных болот, прекрасно давали собаке возможность настоящей работы весь октябрь, до первых порош.
Однажды, переходя по старой лесной дороге из боровины в другую, мы пересекали сырую изложину, там еще была навалена небольшая покореженная колесами стлань, а обочь колеи стоял разросшийся черемуховый куст; пес продрался в него, отыскивая калужину с водой... И вдруг из середины куста выпорхнул... да нет же, не рябчик! И звук совсем не такой — легкий, мгновенный, и цвет ржавый, а главное, увидел — свисает длинный клюв: вальдшнеп! Так это было неожиданно, что я ружье вскинуть не успел.
Значит, все-таки есть в Сибири вальдшнепы?! А что же они мне говорили?.. Впрочем, чему удивляться, и в центральной России не всякий охотник знает эту «царскую дичь», не говоря о прочих сельских обитателях. Такая судьба у птицы: о ней писали чуть не все классики русской литературы (Аксаков, Тургенев, Толстой, Чехов, Бунин), тягу рисовали Крамской, Прянишников, Левитан (имена-то какие), а в народе вальдшнепа не только не знают, даже собственного названия не удосужились придумать, пользуемся немецким. Что и говорить о сибиряках: здесь охотникам есть чем заняться и без лесного кулика.
А он, выходит, в зауральской тайге все-таки обитает, вот так открытие... Если со стороны посмотреть, чему было особенно радоваться? Ну, и водится, что из того. Встретил старого друга, обрадовался, это так приятно, однако из случайной встречи вовсе ничего не вытекает. Он, может, единственный тут на всю округу, какой-нибудь залетный... Вспомнилась одна из особенностей поведения вальдшнепов во время осеннего пролета: они постоянно выбирают для присада одни и те же местечки, даже именно те же самые кусты. Хотя это, признаться, непонятно: в пору пролета высыпка катит за высыпкой, одни улетают, другие прилетают — птицы меняются! Но с неизменным упорством садятся в те же кусты, гривы и куртины. Как они их определяют? Непостижимо, загадка. Но факт бесспорный. Интересно, в Сибири, на немерянных просторах тайги, тоже так? Это было бы совсем странно... Нет, надо все-таки проверить, случайная была встреча или нет? И на следующий выходной я — ну, просто любознательности ради — специально пошел к той сырой изложине, хотя по делу она была мне совершенно не нужна.
Ирландец снова полез в куст черемухи, росший обочь стлани с глубокой колеей, и... снова раздался легкий вспорх — вальдшнеп сорвался в чаще. На этот раз ружье с плеча я снял заранее. Но он, вывернувшись из куста, вдруг... сел на землю в десяти шагах передо мною! Всего ожидал, только не такого. Внутренний «взвод» на выстрел был сбит. Рыжая птица тут же вновь вспорхнула, я вскинулся, но он бросился за куст, и я не выстрелил сразу — мгновенье поколебался. А когда выстрел грохнул вдогонку, было поздно. Вот обида — упустил! Как я их стрелял в свое время — словно молодой бог! А теперь единственного промазал, разучился...
Дело в том, что вальдшнепиная стрельба на высыпках требует своего особенного умения. Это совсем не то, что, скажем, на утиных перелетах — долгонос появляется буквально на миг, стремительно взмывая в густых зарослях, срезать его можно только обладая навыком бить навскидку. На сей счет существуют даже писаные правила. Во-первых, надо заходить к застывшей на стойке собаке с противоположной стороны, чтобы он не смог удрать из куста низом, а вынужден был взвиться свечой. И тогда, во-вторых, нужно ловить его в мертвой точке взлета, в верхушках, когда он переламывает траекторию на горизонтальное направление. Все это красиво звучит, но относится, по-моему, больше к охотничьей литературе. Зато я сам постиг простую вещь: вальдшнепа в чаще следует стрелять так, словно никаких кустов вокруг не существует, то есть, отвлечься от присутствия этих зарослей, выключить их напрочь из сознания — будто вспыхивает он на идеально чистом месте! Потому, что ждать его подъема без окружающих помех — надежда неопытных охотников. Если и впрямь вы застанете его на чистой поляне, хитрый долгонос обязательно бросится прочь низом, и это гораздо хуже, чем свечой в чаще. А уж в крупном лесу (случается, перед вечером кулики сидят на голой опавшей листве осокорей) — труднее выстрела, чем по мелькающей меж толстыми стволами птице, не придумать!..
После этой второй встречи воспоминания о вальдшнепиной охоте всколыхнулись в моей душе и пошли всплывать одно за другим, бередя сладко-щемящей тоской. В том числе и такое: наши охотники, бывало, подняв с листвы битую птицу необычно светлого, рыжеватого окраса, говорили:
«Ого, сибирский пошел!» Значит, есть они, сибирские, никто в этом не сомневался! А я поверил, будто здесь не водятся... да просто надо глянуть в любой определитель и удостовериться! Вернувшись с охоты, я сразу это и сделал. Черным по белому было написано: «Распространен от Британии до Японии»! Елки-палки, почему же не поднимал их тут за несколько прошедших сезонов? Видимо, бродил совсем в иных угодьях...
Больше в ту осень встретиться с ними не довелось. Зато весной... Сложилось по жизни так, что мне пришлось возвращаться в центральную Россию. Очень было грустно, и перед отъездом я пошел прощаться со своими любимыми местами, на дорогой сердцу глухариный ток. Километров пятнадцать отмерил по растаявшим лесным дорогам в глубь тайги, до памятной сосновой гривы, что тянулась меж двух бескрайних моховых болот. Там неподалеку, между прочим, светлой заплатой обозначилась невеликая лесосечка — зимой колхоз возил бревна для строительных нужд, и стоял небольшой барак-зимник, в котором я и решил переночевать. Добрел, свалил рюкзак, сел на порожек, закурил и стал слушать вечерний лес; солнце еще не село, только склонялось к горизонту. Дрозд посвистывал на вершине одинокой березы, оставленной посреди вырубки. И вдруг: «Хор, хор, хор-хорр!» Что такое?! Я замер. И снова: «Хор-хорр, цссик!»
Ну, конечно, вальдшнеп, вон он летит наискось через лесосеку, лениво помахивая крыльями и свесив нос-шпагу. При полном свете, солнце еще не закатилось! Чу-де-саа... А тем временем над сечей, с противоположной стороны, появился другой кавалер со шпагой наперевес. Я схватил ружье и побежал, стал в дальнем углу.
Такой тяги не видывал больше в жизни ни до, ни после. Это было какое-то бесшабашное вальдшнепиное разгулье! Словно мотыльки, они порхали над вырубкою вдоль и поперек, и наискось, летели все низко, неторопливо. А один даже — собственными глазами видел! — сел на березовую ветку, будто голубь, посидел себе, полюбовался, покрасовался и полетел дальше.
У меня и патронов с мелкой дробью не было — несколько «троек» на случай, если попадется тетеревиный точишко: шел-то на глухарей! Да-а, то было неповторимое зрелище, которого мне никогда не забыть: кулики как будто со всей окрестной тайги собрались на эту единственную на десятки километров лесосечку. Да так оно, собственно, и было — праздник, игрище районного масштаба! Но не пришлось мне больше воспользоваться необычным открытием: вскоре распрощался с тобольскими краями и уехал навсегда.
Снова были вёснами тяги — нормальные, «европейские» (цивилизованные), после той казавшиеся скучными и бесстрастными. Снова стрельба на осенних высыпках, но небогатая: как раз пришлось заново приобретать собачку; взял щенком, предстоял долгий труд домашней учебы и полевой натаски по бекасам... А тем временем житейская моя судьба снова повернулась другим боком, и еще раз выпала возможность перевестись на работу в Сибирь. Я сразу этим воспользовался (главное, семья не возражала, вот что удивительно! Любой другой жене хватило бы и одного путешествия «за туманом»). «Второе пришествие» наше состоялось на Енисей.
Тут уж я расспрашивать местных охотников не стал. И хотя Восточная Сибирь не чета Зауралью, в первую же весну, как только сошел снег, выбрался на вечерок за город, в район только начинавшихся тогда дачных участков. Побродил, присмотрел подходящее местечко и сел перед закатом: будут тянуть, не будут — здешнюю зарю послушаю. И вальдшнеп был! Правда, единственный, но совершенно классический, пролетел со своим доверительным ворчаньем прямо над головой. Только сидел я без ружья: короткий весенний сезон к той теплой поре уже был заказан.
Позже я все-таки разговаривал на эту тему с коренными красноярцами: нет, не знают! Слыхали — по книгам... «А разве у нас водятся?» Кстати, точно так же в конце 60-х здесь не знали белых грибов. Даже доказывали мне, что раньше совсем не росли, их, дескать, специально рассеивали спорами с самолетов. В сельской местности до сих пор иные не признают: найдет человек красавца-боровика, срежет и тут же бросит. Такое держится поверье: срезать надо, «чтобы не гнили», честное слово.
Однако и то правда, что в Сибири теперь укоренилось много приезжих — на стройки, после учебы по распределению и т.п. Но коли это охотники, на Енисее они увлекаются чисто сибирскими забавами: козами, маралами, глухарями, пушниной и, разумеется, сохатыми. Что, впрочем, вполне объяснимо. Лишь одного я встретил: он ради тяги бросал на вечер гусиные скрадки! Это был покойный теперь В.В.Козлов, тверской по рождению, биолог по университетскому образованию, волчатник и гончатник по пристрастиям; он руководил научной работой в заповеднике «Столбы».
Итак, вальдшнепиная тяга есть и на Енисее. А как с осенней охотой? С этим, надо сразу признать, дело ненадежное. Я потратил несколько лет на... не то, чтобы попытки, а на разведку, на то, чтобы для самого себя определиться: есть-нет, как оно вообще? В моем охотничьем дневнике отмечены все осенние встречи с вальдшнепами, могу перечислить по датам: где, когда, сколько. Но в этом нет необходимости. Факт тот, что были они штучными. Чаще — с легавой собакой (в первые годы я в Красноярске держал английского сеттера). Или на охоте по тетеревиным выводкам, или когда бредешь с рябчиным манком — вдруг: фррр! Легкий трепет крыльев, и привычным взглядом успеваешь схватить: не серое (рябец) — коричнево-рыжее! А то и нос приметишь. Штук до десятка я их тут держал в руках за 25 с лишком осенних сезонов. И всегда неожиданно, мгновенно...
Этот опыт помогает, к слову сказать, и тому, что я рябков с подъема стреляю влет. Обычно этого никто не делает, да и не нужно. Чаще всего, петушок вспархивает и, чтобы осмотреться, присядет вполдерева, тут ему и влепят. Мне как-то всегда неловко было стрелять их сидячими, а вальдшнепиная выучка предоставляла возможность бить в чаще навскидку. Потому-то и осенние вальдшнепы иногда попадают в сумку. Изредка, не всякий сезон. Но все-таки они тут живут, водятся, и немало! Почему же не складывается настоящей охоты?
Потому, решил я, что на огромных сибирских просторах они «жидко разведены». Вот ведь памятная лихая лесосечка на Тоболе — она всех их стянула к себе! Или осенние высыпки в Европе: очередной вал куликов присаживается отдохнуть в одних и тех же, чаще всего, ограниченных безлесьем местах — прибрежные урёмы, полевые лесополосы, тульская засека. А в сибирской тайге — нет, здесь не бывает валового пролета, есть лишь отлет. Стай вальдшнепы не образуют, расходятся потихоньку, как гости с большого гуляния. Нет скоплений — нет и реальной основы для охоты. Иное дело — весенние тяги.
На вальдшнепиных тягах охотиться у нас вполне можно. Если... вам этого захочется и если не потратите десять отпущенных весенних деньков на большую серьезную поездку. Ибо настоящие неразбитые тока или настоящий пролет водоплавающей у нас далеко — надо много времени, чтобы до них добраться. Что же до тяги, то наши ученые охотоведы, составители правил, ежегодно печатают в красноярских газетах среди разрешенных видов весенней стрельбы и эту самую «тягу вальдшнепов», однако подавляющее большинство ее любителей по-прежнему считает такое упоминание лишь данью литературной традиции.
Охотиться на тяге вполне можно. Однако следует учитывать порой весьма существенные для успеха ее сибирские особенности. Некоторые из них мне довелось установить за много весен, постигая их постепенно, в преодолении устоявшихся «европейских» представлений и привычек.
Однажды я сидел у края сосновой гривы, выслушивал слётку собиравшихся к утреннему току глухарей. Текла стылая ясная заря, сильно подмораживало. Я все больше съеживался в комок, сберегая внутреннее тепло, глубже засовывал руки в рукава куртки. Но мороз даже радовал: крепче будет держать наст на рассвете! И вдруг слышу: летит вальдшнеп... Не может быть — так рано? Летит, вот он — над снегами! Хоркал,
правда, нечасто, махал торопливо, но ведь тянул. Вот какая особенность: прилетают они на Енисей в разгар снегосхода, когда в коренной тайге, случается, еще и проталин нет. (Самые ранние встречи у меня записаны 27-28 апреля в 1974, 1977, 1978 годах). И сразу начинают тянуть.
Разумеется, настоящее время тяги — благостно-теплая весна, когда буйная мокрая пора снеговой воды и бурливых ручьев сменяется явлением лопнувших почек — вспыхивающих зеленых огоньков, первых цветов и улькающих в прогретых лывах лягушек. По колкам и лесным лужайкам под золотистым медовым цветом изнывают ивы, на прошлогодней палой листве высыпают робкие лесные фиалочки и красуются синеглазые медуницы, тонким, экзотически нездешним ароматом дышат кустики лилового таинственного волчьего лыка. Именно: настоящая пора вальдшнепиной тяги — дни «ивового тепла». В тайге еще голо, как в парке, — ступай куда хочешь. В гулких осинниках зычно кликают кукушки, а порой хохочут, словно злые ведьмы. Конечно, и наши лесные кулики любят тихие теплые, даже с легкой моросью вечера, летят в такую пору низко, неторопливо. В стылые же стеклянные зори с лимонным закатом мчатся высоко над деревьями, полет становится стремительным, хорканье — редким. Но в том и дело: наш сибирский май — это вам не воспетый в детских стихах румяный месяц, он у нас чаще холоден, погода непредсказуемо быстро меняется. Много раз попадал!
Вдруг вечером ливнем просыпется колючая снежная крупа, громко шурша по прошлогодней листве. Все вокруг притихнет в тревожном ожидании. И точно,
запорхали первые снежинки, мелькают все чаще, суматошнее... Утром вылезаешь из тяжело провисшей палатки, а кругом зима. Белейший снег на ладонь укрыл землю, облепил ветви. На покосах — белячиные следы по пороше. Идешь, разгребая белизну сапогами, а в следах вспыхивают то синие медуницы, то золотистые головки калужниц. К полудню этот никому не нужный майский снег, наверное, сойдет, но ведь завтра может снова выпасть! И что же делать цветам, деревьям, птицам — ждать надежного тепла? А время летит...
Нет, никто у нас не надеется на это верное тепло. Кукушки (вопреки российской примете) всегда прилетают на голый лес, медуницы цветут, вытаяв себе луночку в мокром снегу, смородинник зеленеет, стоя во льду болотной калужины. Вся весна сибирская проходит на снегу. И вальдшнепы-сибиряки начинают тянуть, не обращая внимания на полузимний вид лесов. Сколько раз случалась: после выстрела падает на нерастаявший, захрясший снег лесовозного зимника... Так что, собираясь на тягу, особенно с ночлегом в лесу (а это приходится делать, ежели приехал не на своей машине), надо всякий раз позаботиться о надежном тепле.
Но и в случае, когда погода несколько дней стоит уверенно теплая, грозит другое удручение — клещи... Эти подлые твари тоже обожают солнышко, становятся особенно агрессивными. Больше всего их прячется в прошлогодней ветоши на земле да в старых трухлявых пнях — колодинах. Так что я прихватываю с собой на тягу раскладной рыбацкий стульчик. Понимаю, для истого таежника подобное поведение выглядит диким, но дело совсем не в пижонстве, а чтобы клещей меньше набрать. Стульчик взят, так сказать, из опыта.
Главное условие успеха на тяге — найти хорошее место. В литературе пишут, что излюбленные маршруты пролета вальдшнепов — просеки и вырубки, что они часто обследуют массивы крупного леса по его контуру. Все это верно, и я, приехав на Енисей, сперва выбирал места именно на просеках и зимниках, на кружевных лесных покосах. Однако с годами убедился: самые богатые тяги здесь — посреди просторных таежных площадей, а самые верные пути на них — вдоль таежных ручьев. Но тут надо иметь в виду, что кулик обычно тянет на высоте древесных вершин: старый лес — летит высокоствольно, а над мелочами и моложами — снижается, так что ежели на ручье да еще попадаются полянки, покосцы, лесосечки — вовсе прекрасно.
Чаще все-таки самый обильный лет наблюдаешь в местностях довольно хмурых, нередко — мусорных (старая лесосека в ельнике-пихтаче, заросшие травой-«дурниной» неубранные порубочные остатки, в которых черт ногу сломит...) Но лишь до появления первого кулика подобный пейзаж кажется неприглядным и угрюмым — в случае хорошей тяги он преображается в ваших глазах в прекрасный уголок счастливой охоты, запоминающейся на всю жизнь!
В европейской России вальдшнепы начинают тянуть, как правило, в поздних сумерках, даже именно тогда, когда чувство отчаяния уже охватывает тебя: «Все, не будут сегодня летать, совсем темно становится! Пропал вечер...» Тут-то и подает голос первый вальдшнеп. А за ним второй, в стороне — третий, лет начинается сразу активный, но короткий. В Сибири картина иная. Часто первые птицы появляются за полчаса и больше до заката, когда огнистый оранжевый глаз светила еще смотрит на окрестности сквозь голые ветви деревьев. И продолжают летать до ночной темноты, так что вечер может подарить полтора-два часа незабываемых впечатлений. Сколько осталось в памяти разных эпизодов, в том числе забавных, а то и курьезных!
Однажды я стоял на широкой грязной дороге в лесу. Лететь должны были вдоль нее, стоять все равно где, и меня привлекла охапка сена, видимо, свалившаяся с саней на обочине: сидеть мягко, сухо, и пахнет душисто. Но три пролетевших вальдшнепа все прошли поодаль. Пришлось подняться и продвинуться вперед шагов на сто. А там... оказалось, к дороге примыкал угол поля! И все вальдшнепы, долетая до него, вынуждены были пересекать этот открытый угол. Как же я, растяпа, не дошел сюда сразу, мягким сенцом прельстился?! Стоило занять место в этом углу, и первого же пролетающего кулика я стрелял. Удар достал его довольно высоко, он упал оттуда вниз спиной, разбросав по сторонам крылья и крутясь, как легкий осиновый лист.
В другой раз дело было на просеке, вальдшнепы тянули вдоль нее, в одном направлении — все строго на меня. Первого я прозевал, не успел выстрелить. А затем раз за разом пытался принять налетающих «в штык»! Смотришь, вертыхнется в воздухе, но тут же выправится и спокойно поплывет дальше... Последний возник уже в полной темноте, я не успел вскинуться встречным, пропустил и выстрелил в угон, под крыло. Огонь стеганул из ствола и на мгновенье ослепил меня, даже не увидел падения птицы. Но отчетливо услыхал: ттук! — она ударилась о землю. Сколько ни искал в темноте, не мог найти! Тем более, что забыл фонарик. Ночью лежал у костра и все думал: утром, только рассветет, пойду подниму! Спал, а тревога и во сне не давала покоя, всю ночь точила боязнь: вдруг кто-нибудь подберет его раньше меня? Лисичка, колонок — мало ли желающих... Кое-как перекемарив до рассвета, вскочил и побежал на вечернее место. Вот тут я стоял, так обернулся и целился в угон, вон там был «ттук!» Пошел в том направлении и... Затвердевший за ночь на подмороженной земле вальдшнеп открыто лежал посреди просеки, прямо между колеями травянистой дорожки. До него оказалось, между прочим, 62 шага.
Что же касается утренней тяги, то ее у нас почти не бывает. Почему? Ответа на этот вопрос я пока не имею. Вальдшнеп, как известно, птица таинственная — этот эпитет не случайно утвердился за ним в охотничьей литературе... Кстати, не все, кажется, так уж ясно и с осенним отлетом. В последнее время приятель, который охотится с собакой по утиным выводкам на озерках и протоках енисейских островов, неоднократно рассказывал: в густых таловых зарослях нередко стремительно вспархивают какие-то птицы, так что рассмотреть не успеваешь. Он, конечно, занят крякашами и шилохвостыми, в кусты забредает случайно, и собака у него приучена по утке. Но любопытно, что за птицы?
Сразу вспомнился случай: дело было на низкой пойме перед слиянием двух таежных саянскик рек — Агула и Кунгуса, там тоже посреди черемуховых и тальниковых зарослей остается много стариц, на которых отдыхает разная утка, а по сухим гривкам с костяничником попадались тетерева. Встречаю двух молодых ребят с ружьями, спрашиваю: «Чем промышляете, охотнички?» И слышу в ответ: «Тут вальдшнЭпов много». Я даже оторопел: «Чего-чего?!» — «ВальдшнЭпов, — повторяют, — с такими длинными носами». Как вскоре выяснилось, ребята подняли несколько... лесных дупелей. А про вальдшнепов знали из книжек, начитанные попались, то-то и присвоили непривычное название с «литературным» акцентом.
Дело в том, что на Енисее обитает разновидность куликов, с которой я сам сперва путался: величиной, обликом и расцветкой бекас и бекас, только брюшко попестрее. Прилетают после 5 мая и сразу начинают токовать. И хотя у орнитологов считаются дупелями (по количеству перышек в хвосте и крыльях), обитают в лесах по таежным опушкам и кочкам, но токуют, как бекасы, витая в высоте и пикируя вниз... вот только не с благородным европейским блеянием, а с надсадным нарастающим юзжанием, словно на тебя идет небольшой реактивный самолет. На вальдшнепиной тяге это юзжание, бывает, даже мешает прислушиваться к негромкому желанному похоркиванию.
Когда приятель рассказал про долгоносых птиц, вспархивающих в островных зарослях, я, конечно, сразу вспомнил про этих дупелей. Спрашиваю: «Величиной со скворца?» — «Нет, покрупнее будут, с голубя-сизаря.» — «А цвет какой?» — уточняю я, замирая от предчувствия. — «Вот цвет, слушай, не разглядел, в чаще ведь! Но не серый, это однозначно».
И теперь остается для меня загадкой (и новой надеждой): а может, все-таки бывают места предотлетного сбора и у сибирских вальдшнепов — на островах? Может, и осенняя охота реальна? Хотя, конечно, странно было бы лазать по чащам, где и стрелять почти невозможно, когда рядом в осоковых оторочках затонов и проток отсиживаются тяжелые крякаши...
Давно слышу про себя это возражение от читателя: «А зачем, собственно, заниматься куликами — в Сибири? Разве до того оскудела эта земля, вовсе перевелась дичь покрупнее?!» Вопрос резонный. Годы минули с моей первой встречи с этими краями, и теперь я вижу: безусловно беднеют и сибирские просторы, тут сомнений нет. То есть, Сибирь бывает разная: где-нибудь за тысячи километров от Красноярска или Томска еще сохраняются места изобильные. (За 300 мы и сегодня гоняем на «Жигулях» на утиные озера и не считаем, что слишком далеко. А ведь это — как из моей родной Тулы в соседнюю область!) Но всему есть предел. Можно выбраться далеко раз — в отпуск. А затем — ружье на гвоздь?
И вот что еще подметил за собой с годами. Все чаще, когда друзья соблазняют таежными походами и приключениями, я отказываюсь... «Н-не, мужики, лучше где-нибудь поближе косачишек погоняю. Глядишь, и глухарь попадется». — «Ненастоящий ты таежник!» Это верно, сколько лет прожил — не перевоспитался. Моя тяга должна быть с дорожками, со старыми лесосеками и заброшенными полями...
Вот что я понял, разобравшись за столько лет в себе самом: оказывается, в Сибири я всю жизнь (дважды приезжая!) искал не затасканной экзотики темных урманов, диких гор и маральих троп, а... свою безжалостно убегающую молодость. И ведь нашел, догнал! В зрелом возрасте охотился так, как довелось начинать мальчишкой в далекие годы. Оказывается, есть даже в Восточной Сибири милая березовая русская земля — только не есенинская, а енисейская. И водятся еще на ней старинные российские тетерева, веснами тянут над нею вальдшнепы... Они мне, выходит, достались в жизни как та шапка с головы молодого охотоведа таймырским гусятам. Да, на глазах беднее становится и Сибирь, все как бы повторяется перед моим взором. Но согласитесь, и это немалого стоит — пережить дважды. Подарила мне Сибирь редкостное счастье второй юности... Как же не любить мне эту землю?
