Федоров М.
Из числа птиц, водящихся в лесах Европы, одним из интереснейших и симпатичнейших должен быть признан клест. Его приветливость, потешные манеры, непритязательность и привязчивость привлекают сердца всех любителей птиц. Наружность его также довольно красива. Он крепко сложен, имеет серовато-зеленовато-желтое оперение; у самой грудки отливает великолепным малиновым цветом.
Но, к сожалению, этот великолепный красный цвет совершенно исчезает в неволе. Сильный клюв перекрещивается то в правую, то в левую сторону с нижней загнутой челюстью.
Не напрасно клеста называют попугаем наших лесов: во всей его манере, и в особенности в способе лазанья, у него очень большое сходство с попугаем.
Образцовый, удивительный экземпляр клеста представляет мой Гоппи. Он понятливый, веселый «малый», к тому же превосходно выдрессированный.
Стоит мне крикнуть: «Гоппи, Гоппи!», — как мой клест начинает свою песню. Собственно говоря, это не пение, а нервное торопливое карканье и щебетание.
Он часто рвется вон из клетки. Чтобы пояснить хорошенько свое желание, он испускает время от времени сладкий, нежный, призывный звук: «гоп!.. гоп!.. гоп!..» Я подхожу к клетке, он спрыгивает вниз, толкает дверцу и при этом смотрит на меня так умоляюще своими черненькими глазками, как будто хочет сказать: «Что ж ты так долго не выпускаешь меня!..»
Я открываю клетку. Один момент, и Гоппи сидит уже на моей руке и нежным «гоп!.. гоп»!..» выражает мне свою благодарность за то, что я его выпустил. Потом он с минуту осматривается кругом и — вот уже сидит на карнизе. Но и это продолжается не более секунды; непрерывно щебеча, он делает два-три круга по комнате, вероятно, чтобы «размять» себе крылья, и, наконец, садится на свое любимое местечко — резные украшения книжного шкафа и принимается ревностно за утренний туалет, так как за ночь его гладкие перышки пришли в некоторый беспорядок.
В это время подают кофе. Я сажусь за стол и начинаю намазывать себе тартинку. Гоппи, конечно, заметил это и, понятно, хочет получить свою порцию. Рядом с моим кофе стоит его «гимнастика» — небольшая трапеция, которую я устроил из трех палочек и одной дощечки. Не успеваю я сделать первый глоток, как Гоппи сидит уже на своей «гимнастике» и нежным «гоп! гоп!» просит меня вспомнить и о нем. К сахару и крошкам хлеба он относится с пренебрежением, отлично зная, что у меня в кармане всегда есть для него лакомство в виде подсолнечного семечка, грецкого ореха или миндалинки. Он осторожно берет у меня изо рта любимое лакомство и съедает его с видимым удовольствием.
Когда завтрак мой окончен, Гоппи прыгает со своей трапеции в фарфоровую полоскательную чашку, в свою купальню; но в ней нет воды. Это обстоятельство, видимо, огорчает его; он сердито щебечет и летит назад на шкаф.
Между тем, со стола убирают и в чашку наливают воды. Гоппи тотчас покидает свое убежище и садится на край чашки. Раз-два он обегает ее вокруг, чтобы выбрать получше местечко, потом останавливается и осторожно опускает в воду одну лапу, вероятно, чтобы попробовать, может ли он достать дно. Оказывается, может: вода не слишком глубока, и он с удовольствием прыгает в чашку. И тут начинается такое плесканье и полосканье, что любо поглядеть. Гоппи прижимается брюшком ко дну чашки, ныряет головой, брызжет клювом, бьет крыльями, так что брызги летят вокруг и покрывают стол. Не менее пяти минут полощется он таким образом, громкими криками выражая свое удовольствие. Наконец, купание окончено; он садится ко мне на палец, потому что лежать с мокрыми перьями он не в состоянии. Я снова сажаю его в клетку, где он беспрепятственно может заняться приведением в порядок своего туалета. Он горячо принимается за дело, отряхивается, хлопает крыльями, пока в перьях не останется ни единой капли воды. Потом тщательно расправляет носом каждое перышко и вскоре смотрит таким же гладеньким и опрятным, как прежде.
Тогда он принимается за собственный завтрак. Он съедает несколько подсолнечных зерен и от двадцати до тридцати конопляных семечек, пьет воду и затем громким «гоп, гоп!» дает мне знать, что он готов и я могу располагать им. Я отворяю дверь в рабочую комнату и подхожу к письменному столу. Но Гоппи предупредил меня и уже сидит на большом энциклопедическом словаре, составляющем на целый день его излюбленное местопребывание. В защиту от острого клюва Гоппи лексикон обернут в толстый картон. Но надо видеть, на что похож этот картон! По всем углам и краям он искусан и истрепан, потому что ученые занятия Гоппи направлены на то, чтобы растрепать картон на тысячу мелких кусочков. Опустив вниз головку, он лазает по переплету, радостно предаваясь своему разрушительному делу. Он пытается иногда рвать и самые книги, но достаточно одного строгого слова, чтобы он прекратил свое преступное занятие.
По временам я подзываю Гоппи к себе и заставляю его проделывать разные шутки, которых он знает многое множество. Он умеет ходить по пальцам, как по лестнице, умеет представляться мертвым, прыгать через карандаш, пролезать через четыре положенных рядом широких кольца, по команде садиться ко мне на палец, кричать «гоп, гоп!» и т. п. К сожалению, я должен сознаться, что несмотря на все запрещения закона, он ярый дуэлист и ежедневно, сидя на своей трапеции, дерется со мной на кривых саблях. Маленькой, закругленной, наподобие сабли, палочкой — я настругиваю их целыми дюжинами — я стараюсь нанести ему удар. Но это удается мне в высшей степени редко. Своим острым клювом Гоппи «парирует» каждый удар и даже сам хватает мою саблю. Все мое фехтовальное искусство не служит ни к чему, все мои финты тщетны. Гоппи всегда выходит с честью из боя, затем я представляю ему свое оружие, которое он моментально расщепляет на мельчайшие кусочки.
Если Гоппи ведет себя очень хорошо, он получает в награду еловую шишку. С величайшим восторгом он отламывает каждую чешуйку и своим длинным крючковатым языком достает оттуда семечки. В конце концов, вся шишка разгрызается в труху. Горе тому, кто дерзнул бы помешать Гоппи в этом занятии; сильный клюв его представляет опасное оружие, и дерзновенный был бы очень больно укушен в палец. Может быть, мой клест, отламывая листья чешуйки, вспоминает родные леса, но во всяком случае чувствуется, что еловые семена составляют для него не только лакомство, но и целебное средство и необходимую потребность. На свободе еловые шишки составляют главную пищу клеста; вообще ни одно животное не может, без вреда для здоровья, долго обходиться без своей естественной пищи.
Умная птица — клест!
