Барсуков Е. З.
Охота с легавой
С. Т. Аксаков в предисловии к «Запискам ружейного охотника» говорил, что для охотника легавая собака «это жизнь, душа ружейной охоты».
Аксаков говорил о породистой, хорошо натасканной собаке.
Поиск такой собаки весьма выразителен и дает ясное представление охотнику, где притаилась дичь.
Такая собака понимает требования своего хозяина и как бы говорит с ним, а в ее мертвой стойке над птицей, к которой она осторожно подвела, столько стройности и красоты, что всякий любитель природы и охоты признает прелесть и удовольствие ружейной охоты с легавой.
Породистые, чистокровные легавые собаки отличаются врожденными качествами — тонкостью обоняния, чутьем, осторожным подводом к дичи и стойкой над нею; они умны по природе, скоро привязываются к хозяину и становятся его верным другом, легко поддаются дрессировке и натаскиванию в поле. Бывают, однако, и среди них исключения.
Дрессировка и натаскивание собак требуют от дрессировщика большой осторожности, знания, опыта и спокойного уравновешенного характера; охотник горячего темперамента, нервный, вспыльчивый, не может дрессировать собак.
...Был у меня когда-то друг-охотник Миша. У нас с ним перебывало много разных легавых собак. Первыми нашими легавыми были сеттеры; у Миши две чистокровные — белая Гера и красная Норма; обе с хорошим верхним чутьем и отличным поиском; мой белый с желтым Блондин, не совсем чистокровный сеттер, имел хорошее чутье, широкий поиск, но стойки не держал, гонял дичь и не признавал никакого послушания; охота с ним была невозможна. Блондин носился кругами как угорелый, внезапно приостанавливался на мгновение, поднимал нос и верхним чутьем бросался прямо на жаворонка или другую птичку в поле, на чайку на болоте, на птицу в кустарнике и гнал их, причем, к стыду легавой собаки, гнал иногда с голосом.
Второй моей собакой была Веста, из кровных желто-пегих пойнтеров; ей было два поля, когда она пошла на охоту, вполне освоив комнатную дрессировку; она была послушной, но для охоты не натасканной, однако вскоре с нею можно было охотиться при неослабном надзоре за нею.
Веста имела хорошее верхнее чутье, широкий поиск, осторожно подводила к дичи, держала стойку до посылки «вперед», убитую дичь не мяла и не подавала, но в случае промаха бросалась за улетающей птицей, не слушаясь окриков «назад». Как-то на сжатом поле она подвела меня к стайке серых куропаток; я взял двух, остальные, как мне показалось, улетели с поля в прилегающий овраг с кустарником. Я пошел за ними, спустился в овраг, но Веста заупрямилась и осталась на поле, на краю оврага, не слушаясь моих призывов искать в овраге. Я вспылил и допустил непростительную глупость, выстрелив по направлению Весты, до которой было около ста шагов. Она прибежала ко мне с визгом, так как две дробинки попали в ее заднюю ногу. Я их вынул, приласкал Весту, и она повела меня из оврага в поле, где оказались куропатки. Этот случай был мне уроком на всю жизнь: охотнику не следует горячиться, он должен доверять собаке с хорошим чутьем.
Потом подарили мне немецкую легавую, которая имела довольно хорошее, но нижнее чутье, не отходила от охотника и путалась у его ног, уткнув нос в землю, причем роса или влага после дождя заливали ее чутье; по следу она вела крайне медленно, почти ползком, останавливаясь в нескольких шагах от дичи, и начинала прыгать на одном месте, чтобы выгнать птицу. Охотнику приходилось наугад доискивать дичь, которая нередко оказывалась совсем близко от собаки.
Были у нас чистокровные, с золотыми медалями, красавец желто-пегий лаверак Бой и черный с коричневыми подпалинами гордон Джон, но негодные для охоты, не поддающиеся дрессировке и натаскиванию, по упрямству не желающие повиноваться. Они имели хорошее верхнее чутье, широкий поиск и держали стойку, но охотились по своему произволу, а не по указаниям охотника. Бой отлично находил серых куропаток, настолько быстро подводил к ним, что приходилось бежать к месту, где он останавливался, но, не ожидая охотника, он срывал стойку и разгонял куропаток. Мы с Мишей привязывали к ошейнику Боя веревку и по очереди хватались за нее, когда Бой приостанавливался на стойке; один из нас держался за веревку, другой стрелял по разлетающимся куропаткам. Бой был рослой и сильной собакой, и я не всегда удерживал его.
Джон был очень злой, никакой власти над собой не признавал, на приказания охотника часто скалил зубы, угрожая наброситься. На охоте он направлялся туда, куда хотел, стойку не держал, но дичь не гонял и не мял убитую. Он был подарен моей дочери щенком от гордонов с золотыми медалями, выписанных из Англии. Она его очень баловала и старалась воспитать лаской, но он не поддавался дрессировке и однажды, когда пожелали его наказать за непослушание, бросился укусить свою хозяйку, которая едва успела уклониться. Был случай на охоте, когда он бросился на Мишу, посылавшего его плеткой вперед со стойки над тетеревом, на которой Джон лег и не желал двигаться.
Самыми лучшими легавыми собаками для охоты являются, на мой взгляд, чистокровные английские пойнтера. Моей исключительно прекрасной легавой собакой была Нора, которую мне удалось приобрести двухмесячным щенком от кровных пойнтеров с золотыми медалями, выписанных из Англии для царской охоты. Она была ласковой, послушной и умной, постигшей комнатную дрессировку почти самостоятельно и не потребовавшей полевой натаски. Ей было шесть месяцев, когда мы с Мишей взяли ее на охоту по тетеревиным выводкам. Мы были удивлены, когда Нора начала искать верхним чутьем, осторожно потянула и замерла на стойке; из-под нее вылетел тетеревенок. Нора уже десятимесячным щенком ходила на охоту лучше самой хорошей легавой собаки. У нее было верхнее тонкое чутье, широкий поиск, но такой, чтобы быть всегда на глазах охотника; она всегда оглядывалась на нас с Мишей, и если мы отставали от нее, она шла тише и приостанавливалась, чтобы мы приблизились к ней. Никаких крикливых наших указаний на охоте не требовалось; на стойке она красиво замирала и до нашего прихода и приказа вполголоса «вперед» оставалась на стойке. Не было случая, чтобы она гналась за дичью после промаха; убитую дичь не мяла, но и не подавала, за редким исключением; уток за дичь не признавала и в воду ходить не любила. Помню только единственный случай, когда мне удалось направить ее в воду и заставить подать двух убитых уток из вылетевшей стайки. На охоте она была неутомима всегда, даже в сырую погоду. Миша стрелял с нею гаршнепов и запоздалых бекасов на болоте в первых числах октября, причем Нора не считалась с холодом, несмотря на свою короткую шерсть.
Я охотился с Норой много, но оберегал ее; Миша, стремившийся перебить всю найденную дичь до последней куропатки из выводка, гонялся иногда за последним бекасом по два-три часа, безжалостно эксплуатируя Нору, как исключительно выдающуюся для охоты; я отобрал ее от него и взял к себе в Петроград, но все же непосильная работа сказалась на организме Норы, и она ослепла на 14-м году жизни, тогда как могла бы работать еще два, три года.
Слепая Нора доживала свой век в Путятине в моей семье, куда я периодически приезжал. По чутью она подходила ко мне и клала голову на колени, чтобы я ее гладил. Чрезвычайно грустно было смотреть на несчастную собаку и вспоминать об охоте с нею, доставлявшей мне столько удовольствия и радостей.
После Норы мы с Мишей охотились с пойнтерами, происходившими из ее потомства. Последними нашими легавыми собаками были красивые черные с белыми отметками правнуки Норы: Марс у Миши и Кэт у меня. Они не отличались легкостью и стройностью сложения своей прабабки и уступали ей в других отношениях, но на охоте работали отлично, причем Марс по знаку Миши ложился на стойке, чего не исполняла Нора. Моя Кэт была верным моим другом, я с нею много лет с удовольствием охотился и в Смоленщине, и в районе Петрограда, Луги, Новгорода, Старой Руссы, Пскова, Москвы; у нее было довольно хорошее чутье, осторожный поиск, твердая стойка; за дичью она не гналась никогда; она была послушной и понимала мои требования даже без слов, по знаку рукой; на охоте была всегда возле меня — и в поле, и во время отдыха, по большей части на сеновале, где она ложилась у меня в ногах.
В старое время охота на пернатую дичь с легавой производилась в разные периоды лета, в зависимости от времени подрастания выводков. По выводкам тетеревов и глухарей можно было охотиться только два месяца, в июле и в августе (по старому стилю); по серым и белым куропаткам — с середины августа до выпада снега. По одиночной прилетной дичи охота была возможна все время, от прилета до отлета, приблизительно с конца апреля до октября; нельзя было, однако, охотиться, пока не станут летать молодые, т. е. ранее конца июня.
Я начинал охоту на бекасов обычно с июля.
Бекасы водятся во всех мокрых болотах — открытых, грязных, моховых, поросших кустарниками и отдельными березками или деревцами. Находить бекасов в болоте с высокой травой не приходилось.
Трудно стрелять старых бекасов, чрезвычайно быстро летающих и виляющих на полете в разные стороны; легче стрелять молодых, не виляющих на полете; вообще стрелять бекасов удачно можно только навскидку, — поймать летающего бекаса на прицел почти невозможно.
Бекасы придерживаются излюбленных болот, причем пары старых бекасов бывают обычно при выводке молодых; заслышав приближение охотника, шлепающего по воде, они часто еще до стойки собаки поднимаются с криком, предупреждая других, и перемещаются в соседние болота или высоко, вне выстрела, летают над болотом, из которого их вспугнули. Возвращаются они в свое болото не скоро.
Лучшая охота на бекасов — со второй половины июля до конца августа, когда они появляются на сырых скошенных лугах, выдерживают стойку собаки, по большей части взлетают поодиночке и перемещаются недалеко.
На ночь бекасы собираются в болота с кочками и кустами, откуда выбираются кормиться в открытые места утром и вечером; в это время они бывают очень строги и не подпускают близко охотника и собаку. Хорошо на них охотиться днем, особенно в знойную погоду; тогда они поднимаются нередко из-под носа собаки, выдерживая крепкую стойку.
С августа бекасы бывают менее строгими; но их становится все меньше и меньше; в начале октября они, за редкими исключениями, уже отлетают в теплые края.
В общем, охота на бекасов с легавой не легкая: трудно ходить по болоту, особенно по вязкому и кочковатому; стрельба навскидку требует большого искусства и опыта; но преодоление трудностей всегда интересно, и с хорошей собакой, как моя Нора, охота эта приятна и увлекательна.
Особенно же приятна охота с легавой на дупеля. Дупель почти вдвое крупнее бекаса; он водится в более сухих местах, удобных для ходьбы, хорошо выдерживает стойку собаки, летит тяжело, после взлета перемещается близко. Дупель в конце августа становится настолько жирным, что сальность чувствуется на его оперении; мясо его вкусно и питательно.
Дупеля встречались мне выводками на влажных лугах с короткой травой и в моховых, почти сухих болотах. Я много на них охотился в Смоленщине, по берегам р. Вихры и ее притоков, недалеко от Мальцева и деревни Малышево.
Лучшая охота на дупелей начинается в августе, когда они «высыпают» на потные травянистые луга, в лиственные кустарники с травой и болотцами, на совершенно сухие моховые места и нередко даже на открытые поля, с которых убраны посевы.
В окрестностях Старой Руссы я удачно охотился по дупелям в сентябре, когда они на отлете в теплые края высыпали подкормиться на влажных травянистых лугах с кустарником по берегам р. Полисть, и на жнивье полей, причем особенно много их высыпало на поля.
Мне пришлось убедиться, что дупеля из года в год появляются в излюбленных ими местах.
На гаршнепов я охотился мало, только на болотистом стрельбище в лагерном районе под Красным Селом (Ленинградской области). Гаршнеп — маленькая птичка; он похож по внешности на бекаса в миниатюре. Охота на гаршнепов начиналась с конца июля, когда молодые подрастали до старых; лучшее же время охоты на них — в сентябре, когда они перед отлетом в теплые страны появлялись на болотах в большом числе, т. е. высыпали (вываливались), как и дупеля. Гаршнепы задерживаются у нас нередко до десятых чисел октября.
Гаршнепы всегда держатся в топких, грязных болотах с водою; на сухих болотах встречать их мне не случалось. Они притаивались в своих грязных ямках и лежали там так крепко, что подпускали охотника вплотную; под самым носом моей Норы можно было почти всегда видеть гаршнепа, который шевелил хвостиком, как бы собираясь подняться, но не вспархивал, и приходилось приближать к нему собаку или вспугивать его ногой.
Гаршнепы перемещались, даже после выстрела по ним, недалеко, редко дальше 50 шагов, но, переместившись, они так притаивались на своем новом месте, что не всегда удавалось скоро их найти.
Стрелять по гаршнепу в тихую погоду было легко, но при ветре очень трудно, так как он «бросал» эту маленькую птичку в разные стороны.
...Я много охотился со своею Кэт на вальдшнепов в 30-х годах в окрестностях Москвы в сентябре, когда они появлялись на опушках леса, по высоким, крутым берегам реки Москвы. С сентября до отлета (в десятых-двадцатых числах октября) я находил вальдшнепов в большинстве случаев в молодых березовых рощицах, на лугах по высоким холмам с отдельными дубовыми кустарниками, на сухих порубках хвойного леса, вблизи болот и озимых посевов. В высокой траве их не бывало, вследствие того, как говорят, что трава режет им глаза, очень выпуклые, расположенные по бокам головы; держались они и на скошенных лугах.
На открытых местах вальдшнепы не подпускали близко собаку; в кустарниках и на опушках они хорошо выдерживали стойку, взлетали с шумом в сторону, за куст или дерево, почему взять их на мушку и удачно выстрелить удавалось не всегда.
Охотиться с собакой на вальдшнепа лучше всего после полудня до заката солнца; утром они держатся в лесу и кустарниках.
Кэт отлично ходила по вальдшнепам, подводила к ним осторожно и замирала на стойке в трех-пяти шагах от птицы; но был случай, когда она отказалась от охоты и мне пришлось возвратиться в Москву. Недалеко от станции я шел с собакой по опушке кустарника, по жнивью, истоптанному пасущимся скотом; неожиданно у меня из-под ног вылетел вальдшнеп, по которому я не успел выстрелить, и переместился близко в ореховый куст. Я подозвал Кэт, которая была в стороне, и направил ее на следы вальдшнепа, но она не стала искать; из орехового куста она вспугнула вальдшнепа без стойки; он опустился в ближайший кустарник; Кэт опять не стала искать. Тогда я взял хворостинку и слегка наказал Кэт за непослушание; это наказание было первым и единственным за время моей охоты с нею. В кустах, почти под носом Кэт, вылетел тетерев-черныш, но она его подняла без поиска и без стойки; после наказания она шла сзади меня в нескольких шагах, а когда я вышел на тропинку, ведущую к станции, побежала к ней впереди.
Подойдя к станции, я поласкал Кэт, поджидавшую меня с видом обиженной за незаслуженное наказание.
...Лучшее время для охоты с легавой по тетеревам и глухарям — с середины августа до сентября, когда молодые подрастают и держатся выводками; в августе у молодых самцов появляются черные перья, а в сентябре они разлетаются из выводка, и их находишь по большей части одиночками.
Старые самцы, черныши и глухари, не бывают при выводке и всегда встречаются одиночками.
Тетеревиные выводки держатся на нескошенных лугах с кустарником; в Смоленщине я находил их чаще всего на «лядах» и на гарях, т. е. на местах, где вырублен лес и среди пней зарастает трава, где остается много хвороста, растет земляника и другие ягоды. Я находил выводки тетеревов во всех местах, где они могли кормиться семенами трав и ягодами. Особенно много я охотился на них в обширном районе артиллерийского полигона под Лугой, представлявшем большое разнообразие местности: сухие моховые болота с брусникой и клюквой, луговинки по берегу озер и ручьев, вершинки холмов, заросшие вереском с земляникой и брусникой. Рано утром и к вечеру тетерева выходили кормиться, нередко вразброд; часто они взлетали поодиночке из-под твердой стойки собаки. Молодые тетерева после взлета укрывались в чащу, редко размещались по деревьям на очень короткое время, пока матка не станет квохтать и собирать к себе цыплят. Старка (матка) всегда держится со своим выводком и взлетает из-под стойки первой, раньше молодых, причем старается отвести собаку от выводка; она притворяется плохо летающей, падает и бежит перед собакой, потом вдруг стремительно улетает в чащу, где начинает квохтать; на ее голос цыплята отзываются свистом и бегут к матери. Собрав весь свой выводок, старка поспешно уводит его подальше от того места, где его разогнал охотник с собакой, и забирается с ним в почти непроходимую чащу.
Тетерка проявляет чрезвычайную материнскую заботливость к своим цыплятам, до готовности жертвовать собою ради их защиты и спасения.
Я никогда не стрелял тетерок, друг же мой Миша не всегда щадил их.
В ранней молодости мы с Мишей однажды в начале июля отправились в Толстиковские «ляды» проверить, сколько там и в каких местах тетеревиных выводков. Эти «ляды» занимали большую площадь, не менее 500 десятин. В Толстиковщине, — так назывались «ляды», — ежегодно бывало 3—4 выводка тетеревов. С нами была лучшая в то время легавая собака из английских сеттеров Гера; она привела нас к одному из кустарников, из опушки которого вылетела старая тетерка и два тетеревенка, величиною не больше скворца. Миша выстрелил дуплетом; упали старка и один тетеревенок; в ту же минуту старка поднялась и улетела в кустарник. Я стал упрекать Мишу за стрельбу по тетерке и по маленькому тетеревенку.
— Я стрелял, чтобы вспугнуть выводок и узнать, сколько там молодых, — возразил мне Миша, — а тетерка падала для отвода собаки от выводка; она не ранена, мы в этом убедимся сейчас, сядем в кусты, я начну вабить (т. е. свистать, как пищат тетеревята, потерявшие свою матку), тетерка не замедлит квохтать, собирать свой выводок и подбежит к нам.
Мы спрятались в разные кусты; я сел ближе к кустарнику, в котором оказался выводок, возле кучи сухого хвороста. Миша сел дальше и стал свистать. Тетерка скоро отозвалась квохтаньем, но не подошла к нам; цыплята молчали. Очевидно, они были около матки. Через несколько минут я увидал перед собою на куче хвороста тетерку, голова которой обливалась кровью из выбитого глаза; по-видимому, обессиленная, она не могла лететь и двигаться на свист Миши, но она еще слабо квохтала. Она не тронулась с кучи хвороста, когда мы с Герой подошли к ней, и была достреляна Мишей.
Этот печальный случай подтверждает, что стрельба тетерок-старок является позором для охотника. Охотников, стреляющих маток от выводков, следует лишать права на охоту.
Старый тетерев-черныш не бывает при выводке; он уходит в крепкие места, когда тетерки сядут выводить цыплят. Летом я находил с собакой чернышей в лозовых кустах или в высокой траве, по берегам речек, в густом ельнике на краю моховых болот и очень редко — на открытых местах с ягодниками; только во второй половине августа, когда на Смоленщине поспевает гречиха и урожай ее убирается с полей, я находил чернышей на гречишнике, куда они выходили питаться; иногда вместе с ними я находил целые выводки молодых тетеревов, которых трудно было отличить от старых.
Я удачно стрелял чернышей на артиллерийском полигоне под Лугой, когда они забирались в кустарники, окружающие снизу холмы. Оставаясь на верху холма, я посылал собаку вниз, куда перемещались вспугнутые молодые тетерева; найденные там собакой, они вылетали из кустарника вверх и вместе с ними иногда вылетали черныши; вылетев, они оказывались на одном уровне со мною и попадали под выстрел.
...Глухариные выводки мне случалось находить на опушке крупного смешанного леса с преобладанием ели и в обширных моховых болотах с сухими островками, заросшими темным лесом. Охота с легавой по глухарям не интересна и ограничивается подводом и единственной стойкой собаки по глухариному выводку, найденному на кормежке в ягодниках; поднятые старка и молодые глухари улетали в чащу и рассаживались по деревьям; проходило долгое время, пока старка-глухарка начнет квохтать и собирать своих цыплят, которые собирались к матке лётом, перелетая с дерева на дерево; потом они слетали на землю кормиться, и тогда с собакой можно было опять их искать, но у меня не хватало терпения дожидаться этой возможности, тем более, что они могли кормиться в чаще леса, где чрезвычайно трудно следить за собакой и стрелять птицу, которую охотник не всегда увидит.
Глухарки-старки не отличаются такой материнской заботливостью, как старки тетерки.
Старик глухарь, как и черныши, держится в стороне от выводка в глубине леса; находить его с легавой трудно, а выстрелить по глухарю из-под собаки мне тоже не удавалось. В густом лесу не видишь собаки — глухарь бежит от нее и взлетает в чаще вне выстрела.
На глухарей с легавой я охотился только случайно, когда находил их в местах своей охоты на тетеревов или белых куропаток.
Как-то в начале августа на «лядах», прилегающих к большому массиву Вельских лесов Смоленщины, я искал выводки тетеревов. Моя Нора потянула к лесу и замерла на стойке в нескольких шагах от опушки леса; не успел я послать ее вперед, как поднялась глухарка и стремительно скрылась в чаще леса; за нею вылетели довольно большие глухарята и тут же на опушке уселись на деревья, откуда с любопытством стали смотреть на собаку. Я снял пару молодых и только после второго моего выстрела остальные улетели в лес.
В другой раз, в конце августа, я охотился с Кэт на белых куропаток по моховому кочковатому болоту, ходьба по которому была очень трудна. Куропатки бежали перед собакой, которая вела по выводку осторожно и отстала от него; я отстал еще больше, и когда самец с «хохотом» поднялся, увлекая за собой самку и молодых, куропатки были уже вне выстрела. Вероятно, от шума взлета куропаток поднялись со мха глухарки и кормившиеся при ней молодые глухари, величиной почти как старые; все скрылись в лесу на одном из ближайших островов; я не стрелял за дальностью расстояния.
Еще воспоминание. Однажды с раннего утра я охотился на белых куропаток, много ходил по кочкам мохового болота. Я очень устал; приближался полдень, сделалось жарко, стала чувствоваться тяжесть ружья и сумки с провизией, пополненной четырьмя убитыми куропатками. Я решил отдохнуть, пока спадет жар, вышел из мха на тропинку, идущую вдоль края мха, и расположился на бугорке, под тенью кустарника. Вскоре я заметил, что из мха вышел на тропинку в расстоянии шестидесяти-семидесяти шагов большой старый глухарь и стал что-то клевать на тропинке. Для меня представлялся случай застрелить глухаря, но я не сделал предательского выстрела; он благополучно, очевидно не увидав меня, полетел вдоль тропинки и скрылся в лесу.
...Охота с хорошей легавой на серую (полевую) куропатку не представляет особой трудности.
Серая куропатка держится в сухих местах, в кустарниках ольхи, рябины, лозы, возле полей, засеваемых озимыми и яровыми хлебами, и на самих полях, в особенности там, где остались незасеянные полоски, заросшие кустарником и называвшиеся прежде в Смоленщине «облогами». В выводке бывало до двадцати молодых, при выводке находились самец и самка. С раннего утра до вечера, от восхода до заката солнца, я находил куропаток по большей части в сборе, целым выводком, а иногда и вразброд, поодиночке. В выводке они были осторожными, быстро бежали от собаки, взлетали с шумом все сразу, после выстрела перемещались недалеко и располагались нередко поодиночке. Стрелять их было легко, так как летели они низко, на высоте роста охотника, хотя и очень быстро. Поодиночке они затаивались, близко подпускали собаку, взлетали из-под ее носа и попадали под верный выстрел.
Разогнанные серые куропатки скоро собирались, призываемые «чмоканьем» старых самца и самки.
Вспоминаю случай, когда мы с Мишей нашли большой выводок серых куропаток в поле около д. Глушицы; они поднялись из-под стойки собаки все сразу, но после наших выстрелов разбились и расселись поодиночке в кустарниках на склонах к Днепру.
— Не стоит таскаться за ними по кустам, мы их подманим и перебьем, когда они будут к нам на манок подбегать, — сказал Миша.
Мы уселись на опушке кустарника, на дорожке, пролегающей по полю, возле кустов, Миша начал «чмокать». Через несколько минут отозвались старые и стали приближаться к нам; чмоканье молодых слышалось в разных местах кустарника, и ясно было, что они бегут к дорожке, на которой мы сидели.
Вскоре мы увидели, что по дорожке к нам бегут куропатки друг за другом, гуськом и что выстрелом вдоль дорожки по головам куропаток возможно уложить их всех. Миша приложился, но не выстрелил и, опуская ружье, сказал мне:
— Не стоит так стрелять эту глупую птицу, лучше мы их разгоним и будем стрелять поодиночке из-под собаки.
Мы поднялись с дорожки, куропатки разлетелись в стороны. Походив за ними около двух часов, мы взяли семь штук, испытав удовольствие видеть широкий поиск, осторожный подвод к дичи и красивую стойку наших собак.
Лучшее время для охоты на серых куропаток с легавой собакой — сентябрь и октябрь, до первого снега.
В молодости, в период моей службы в артиллерии в Смоленске, я часто охотился на серых куропаток, которых тогда было много на полях и в кустарниках по левому берегу Днепра.
Служба молодого офицера в старой артиллерии была вообще легкой, а в сентябре и октябре, по окончании лагерных сборов и практических стрельб, в батареях занятий не проводилось и офицеры были свободны, уходили в отпуск; я уезжал в Чальцево поохотиться вместе с Мишей; если же оставался в Смоленске, то почти ежедневно охотился на серых куропаток, обходя поля деревень около Днепра — Чернушки, Енисея, Глушицы, Демидовки, Михневки.
С 1890 года, когда я поступил в военную академию и потом был назначен на штабную службу в Петроград, охоты мои на серых куропаток прекратились. С 1930 года я стал ездить на охоту к брату в Старую Руссу и в Новгород. В окрестностях Старой Руссы я опять охотился на серых куропаток, которых там было мало, а к северу от полосы Луга — Новгород их не находил; только на артиллерийском полигоне под Красным Селом я в 900-х годах находил иногда серых куропаток, по-видимому случайно туда залетевших из заповедников царской охоты, где их разводили, как фазанов.
...Белые куропатки держатся в моховых болотах с отдельными низкорослыми сосенками, с кустиками бегуна и голубики, с брусникой и клюквой; по краям такого мха бывали густые еловые и сосновые рощицы, в которых мне случалось находить укрывающихся чернышей, или лиственные кустарники, в районе которых бывали выводки тетеревов.
Живут белые куропатки парами; самец и самка находятся при выводке молодых (больше 10—12 птенцов находить мне не приходилось). Самец является вожаком выводка, охраняющим самку и птенцов; он взлетает с криком, похожим на хохот человека, шумно хлопая крыльями, летит низко, нередко будто бы падает и старается отвести в сторону приближающегося человека с собакой; самка с молодыми, все сразу поднимаются после самца с шумом, летят в прямом направлении, но так быстро, что их трудно стрелять, перемещаются не близко и, по моим наблюдениям, никогда не располагаются одиночками; приходилось много походить по моховому болоту, пока не поднимешь их опять целым выводком.
Для охоты на белых куропаток лучшее время — сентябрь, октябрь; чем позже осень, тем они осторожнее и не допускают собаку до стойки; они быстро бегут от нее, и только самец с хохотом то взлетает, то падает, отводя собаку в сторону.
Сколько чудесных охот сохранились в моей памяти до малейших подробностей!
Вот одна из таких охот.
...Красносельский лагерь и артиллерийский полигон граничили с востока, юга и запада с заповедниками царской охоты и фазанником охоты английского и других посольств; оттуда забегали в район лагеря зайцы и залетало много пернатой дичи, до фазанов включительно.
Осенью я приехал поохотиться с Норой с первым ранним поездом и прежде всего направился на болото, в местах постановки мишеней для ружейной и пулеметной стрельбы, предполагая пострелять здесь бекасов. В кустарниках с дорожки к стрельбищу на меня выскочил заяц, которого я застрелил. В болоте бекасов не оказалось, вероятно они уже улетели, — а было много гаршнепов, таившихся в грязных ямках и не желавших взлетать, пока Нора не «выталкивала» их оттуда. Нескольких гаршнепов я застрелил и вышел из болота к подошве холма Дудергоф; я сбросил сетку с зайцем, оттянувшую мне плечо, и не успел присесть, как Нора потянула к березкам на холме и в 4—5 шагах от опушки замерла на стойке; вылетел вальдшнеп, вильнул за березу, но я успел приложиться, и ожиревшая, тяжелая птица хлопнулась о землю.
Было не больше девяти часов утра, когда я, позавтракав и оставив убитую дичь на вокзале у буфетчика, вышел к кустарнику на восточном краю артиллерийского полигона.
Начинался светлый день прелестной русской золотой осени, с тишиной, ароматным свежим воздухом, с безоблачно бирюзовым небом, с ярким солнцем, лучи которого ослепительно стлались по траве, сверкающей каплями обильной росы, и отражались на пожелтевшей, почти красной листве... Я шел по тропинке, ведущей к полигону. Бежавшая впереди Нора потянула по какой-то дичи вдоль тропинки, оглядываясь на меня и как бы приглашая меня не отставать; скоро снялась стайка серых куропаток, по которым я не успел выстрелить, и переместилась к молодой березовой роще в западном углу полигона. Я направился туда, чтобы поохотиться на куропаток, но неожиданно над землей поползли белые кучевые облака и опустился такой туман, что Норы не было видно в двух шагах от меня; она перестала искать и не отходила от меня. Я присел на камень и стал ожидать, когда туман рассеется и можно будет продолжать охоту. Я сидел, как в молоке, и чувствовал сильную влажность; над полигоном закричали гуси, конечно дикие, так как домашних там не могло быть; кричали и другие птицы, породу которых по крику я не мог определить. Гуси кружились, едва не касаясь земли, пролетали они и над моей головой, но бывали видны лишь мгновение.
Очевидно, гуси на перелете попали в облака и вместе с облаками, как бы придавленные ими, снизились до самой земли.
Приблизительно через час туман рассеялся, облака уплыли, показалось солнце, восстановилась прежняя прекрасная погода бодрой русской осени.
Нора потянула в сторону кричавших птиц, оказавшихся ржанками, или сивками (величиною почти с голубя), которых, вероятно, как и гусей, прихватили на перелете облака и принудили спуститься на полигон. Не подпуская близко собаку, стайка сивок поднялась с криком и стала кружиться над ней, почти не обращая внимания на мои выстрелы (несколько птиц упало).
Я направился с Норой к березняку в западном углу полигона, куда переместились серые куропатки, и нашел их на опушке поодиночке; Нора не без грации подводила к ним очень близко и крепко замирала на стойке; я любовался ею. Мною было взято четыре серых куропатки и молодой черныш, случайно оказавшийся среди куропаток.
В стороне фазанника слышалась частая стрельба, похожая на боевую перестрелку: члены иностранных посольств стреляли нагоняемых на них фазанов. Я направился к изгороди колючей проволоки, отделяющей посольский фазанник от полигона, предполагая поднять там фазана, забежавшего на полигон из фазанника на приманку военных егерей (они бросали в фазанник овес или пшено). Нора остановилась в нескольких шагах от изгороди и пристально смотрела в большой камень, в который она уперлась. Почти под самым носом у Норы прижался к камню фазан, проявлявший меньше пугливости, чем домашняя птица.
Фазан вылетел из-под камня, когда Нора толкнула его носом; поднявшись вертикально вверх на две-три сажени, он как бы приостановился и круто повернул под прямым углом, чтобы лететь в сторону своего фазанника; в этот момент он упал, сраженный моим выстрелом.
В четыре часа дня я решил закончить охоту и повернул в Красное Село, чтобы успеть засветло дойти до вокзала (около пяти верст).
В буфете на вокзале я заказал обед, а для Норы — миску молока с белым хлебом и стал разбирать богатые охотничьи трофеи. Это были: семь ржанок, вальдшнеп, тетерев, фазан, четыре серых куропатки, шесть гаршнепов и заяц.
Приехавшие на вокзал после охоты англичане подходили ко мне посмотреть не известных в Англии редких птиц — ржанок, гладили Нору и удивлялись тому, что она отлично ходила по дичи в октябре, тогда как в Англии охота с легавой прекращалась в начале сентября...
