Авдюкевич В.
Караваном в 11 лошадей, тяжело нагруженных экспедиционным имуществом, мы пробирались по торосам замерзшего Белого моря к геодезическому пункту.
Конец апреля только намечал здесь приближение весны. Еле уловимые воздушные струи с юга еще не в силах были разрушить глыбы льда, скованные, сорокаградусными морозами.
Лошади, выбившись из хаоса торосистого поля, бойко трусили по снежной равнине. На горизонте синей полосой обозначалась тайга.
На прибрежной полосе вершины косматых елей и сосен были совершенно голы с северной стороны: даже они не могли устоять против леденящего ветра с моря. Их ветви, протянувшиеся в сторону вечных льдов, были заморожены и разрушены; ветви же, направленные на юг, в сторону тепла и света, были как бы причесаны огромным гребнем.
Временами мы попадали в заросли стланика, где было совершенно тепло. Лошади выбивались из последних сил. Местами приходилось прорубать дорогу топорами. На оставшиеся 4 километра пути в глубь прибрежной тайги потребовалось 6 часов невероятных усилий людей и животных.
Наконец на расчищенной от снега площадке уютно зазеленели полотнища палаток.
Наступившие белые ночи притупили у нас чувство времени. Радиоприемник передавал из далекой Москвы «Ночной выпуск последних известий», а у нас здесь не было и намека на темноту.
После обеда я сразу же заснул, но вскоре был разбужен тропической жарой в палатке. Моя печурка, собеседница в дождливые осенние дни и леденящие зимние вечера, была раскалена добела...
Подняв полы палатки, я был поражен: вокруг нашего лагеря на огромных вековых соснах токовало большое количество глухарей (я насчитал их около 40). Они выделялись черными силуэтами и были похожи скорее на кукушек, очевидно из-за высоты осин, достигающих 30 метров.
Весенняя песня глухарей, похожая сначала на удары молоточком о пустую консервную банку и кончавшаяся непередаваемым «шушиканием», слышалась повсюду.
Я бросился в лес...
Ближайшие глухари прекрасно видели меня и с шумом срывались с огромных осин, ломая при взлете мощными крыльями сучья.
Стаи глухарок по 5—10 штук с глухим гортанным квохтаньем перелетали с места на место; в зарослях мелкого сосняка, на снегу, дралось несколько пар глухарей. Оттуда были слышны удары крыльев, шипение и своеобразное «хрюканье».
Высмотрев токующего глухаря в створе большой сосны, я начал скрадывать его. Сидящие справа и слева глухари срывались со своих мест, сюда же прилетали другие, но встревоженные моим присутствием — разлетались.
Мой глухарь, не обращая внимания на шум перелетающих, взлетающих и садящихся птиц, пел песню за песней. Я не слышал его из-за общего хаоса звуков, но видел, как он в экстазе все выше и выше вытягивал шею и, в такт песне, покачивался...
Гром выстрела, может быть слишком редкий в этих местах, ни на секунду не прекратил деятельности тока. Глухарь рухнул в снег. Откуда-то сверху на него налетел второй глухарь и стал бить его крыльями, издавая гортанный клёкот. Твердый наст хорошо держал тяжелую птицу. Он отскакивал на метр-два от своей мнимой жертвы и снова яростно нападал на бьющегося в предсмертной агонии противника. Второй выстрел прекратил этот неравный и, может быть, единственный в своем роде, бой.
Добытые глухари были крупными экземплярами, — каждый из них весил не менее 6 килограммов.
Чудовищный ток продолжался.
Перелетающих с места на место глухарей можно было стрелять влёт. Они часто налетали на меня или тяжело рассаживались на голых осинах и сразу же начинали токовать, если не замечали моего присутствия.
Солнце начало свой путь, освещая оранжевым светом вершины гигантов осин.
Как ни тяжело было передвигаться по глубокому снегу без лыж, которые я в спешке оставил в лагере, но я не мог отказаться от желания узнать, какую площадь занимает ток и хотя бы примерно определить количество токующих глухарей. Проваливаясь по пояс, я стал пробираться в глубь леса.
Гряда высокоствольных осин, вперемежку с косматыми елями и небольшим количеством сосен, протянулась с юго-запада на северо-восток и, как оказалось, была около километра шириной и около двух километров в длину. С трех сторон к гряде примыкал мелкий, заболоченный сосняк. Тут не видно было ни птиц, ни следов зверя. Зато там, где начиналась гряда высокоствольных осин и елей, жизнь била ключом. Почти на каждой осине виднелись сидящие или токующие глухари. По самым скромным подсчетам, в этой гряде их было более 150 штук.
Жизнь в тайге, несмотря на светлые ночи, имеет свой определенный ритм. Глухариный ток затихал, зато проснулись клесты, небольшими стайками перелетающие по косматым елям в поисках шишек. Синицы перепархивали по веткам, заглядывая в каждый укромный уголок. Сойки оглашали тайгу кошачье-резким криком. Разнотонно и тягуче начали выбивать свою весеннюю дробь дятлы...
На заснеженной поляне, залитой ночным солнцем, лагерь еще спал крепким сном после тяжелого трудового дня.
