Ловецкий Павло
I
В этом году заповедник наложил запрет на альпийские луга горы Фук: мол, на горе есть большое одноименное озеро, из того озера серны пьют воду, а скот их распугивает. И вышло так, что солохаульский скот хоть в море гони на выпас...
И вот я, как уполномоченный райисполкома по Лазаревским альпикам, очутился в высокогорном поселке Гузерипль, где обитало руководство заповедника.
Исполняющий обязанности директора главный лесничий Николай Елизарович Лаврентьев стал в тупик. Он то поднимался из-за стола и мерил шагами комнату, то снова садился в скрипучее кресло и перечитывал мои бумаги. Он все время непонятно разговаривал сам с собою: «Сыны моря... так-так... сыны моря...» Заметив мой любопытствующий взгляд, он нахмурился еще больше и сказал:
— Сыны моря — это гора и озеро Фук. Фук, а вернее — Фуко в переводе с черкесского — сын моря. Только я все же не знаю, что мне с вашим скотом делать?
Видно, лесничему жалко было и солохаульский скот, и фуковских серн. Не переборов своей нерешительности, он кликнул на помощь руководителя научной части заповедника — Игоря Васильевича Жаркова. Но у Игоря Васильевича голова была заморочена другим, и он сразу же начал меня уговаривать ехать к зубрам. Мол, возможно, я, как ветврач, разберусь там, что за болезнь сводит их со света... К просьбе Жаркова присоединил свой голос Лаврентьев. Тут я своевременно намекнул на Фуковские альпики, и главный лесничий решился:
— Ладно, гоните свой скот на Фук! А к зубрам сегодня же надо ехать!
Ехали мы с зубровым наблюдателем Никифоровым километров десять над каменной щелью, над гулкой речкой Белой. Она и в самом деле была белой от сплошной пены. Тропа привела нас к мостику через эту бешеную речку. Мостик раскачивался туда-сюда, нагоняя испуг и на моего Воронца, и на меня. Через несколько минут пришлось переезжать еще один, такой же шаткий, мостик через приток Белой — Кишу. Дальше, километров пятнадцать, узкая тропинка кружила все над Кишой. Все эти пятнадцать километров нас плотно обступали заросли цветущего жасмина. Мой Воронец из черного стал белым — сплошь покрылся слоем нежных лепестков. Наблюдатель со своим гнедым конем преобразился в сказочного деда мороза на снеговом коне. И не меньше недели после того от меня и моего Воронца пахло жасмином.
Поспешая, мы не остановились в поселке Киша, где жили семьи зубровых наблюдателей, а повернули от реки влево. Семь километров надо было карабкаться вверх, для облегчения подъема держась за хвосты лошадей.
II
Научный сотрудник по зубрам Иван Семенович Конюшко явно нуждался в лечении нервов. Проснулся я под его внимательным взглядом. Он, вероятно, давно уже сидел возле кровати и смотрел на меня. Смотрел, как на чародея, который вот-вот поднимется и единым взмахом руки оздоровит его питомцев. Знакомясь со мной, он заикался, и руки у него дрожали.
— Сколько зубров больных? — спросил я.
— Говорят, что сейчас тяжело больны два зубренка.
— Что же сообщает лаборатория?
— Ничего не сообщает путного! — воскликнул Иван Семенович и беспомощно развел руками. — Пока довезешь до Майкопа — труп загнивает. Они и сообщают, что труп загнил.
— Врача вызывали?
— Да... — Иван Семенович заикнулся и недовольно махнул рукой. — Приезжал один из Майкопа, а больных как раз не было. Так он пообедал и уехал.
— А где зубры?
— Зубры здесь! — оживился Иван Семенович. — Бык Ермыш — в базике там, за навесом. На широкой поляне две стельные зубрицы. А остальное стадо — аж за Темной поляной. Может, пойдем?
Еще из-за навеса почудились мне странные звуки: будто где-то рядом шел тяжелогрузный поезд, и паровоз раз за разом пускал пар. Но какой же тут поезд на вершинах Кавказа? Убыстрив шаги, вышел я к двойной ограде из полуметровых в толщину бревен. А за оградой двигалась, издавая паровозоподобные звуки, буро-рыжая гора.
— Зубробизон Ермыш! — указал на двигающуюся гору Иван Семенович. — Семь лет. Высота в холке — около двух метров.
Я присмотрелся сквозь высокую ограду к Ермышу. Это был неправдоподобно громадный, слишком горбатый к холке, бородатый бык с обросшей длинной шерстью передней частью тела. Учуяв нас, он остановился, крючком поднял вверх коротенький хвостик с метелкой на конце, грозно нахмурился и захрюкал. Нет, я не ослышался — бык хрюкал, только так, как мог бы хрюкать такой же гигантский кабан. Это было не хрюканье, а хрюкающий гром! Я вопросительно посмотрел на Ивана Семеновича, и тот впервые улыбнулся:
— У зубрей голос такой — они только хрюкают.
Зубрей? Нет я и сейчас не ослышался. Просто в заповеднике почему-то привыкли говорить не «зубров», а «зубрей»... Ермыш, тем временем, начал рыть ногами землю и захрюкал совсем оглушительно. Иван Семенович крикнул ему:
— Чего ты, дурень, бесишься?!
Бык чихнул вывернутыми вперед широчайшими ноздрями, чихнул так громко, будто выстрелил из ружья. Затем, просто не верилось глазам, со страшной быстротой он метнулся к нам и ударил лбом в бревна внутренней ограды. Дерево загудело, затрещало, ограда зашаталась.
— Пошли, пошли! — потянул меня за рукав Иван Семенович.
За воротами стояли две зубрицы и тоскливо смотрели в лес сквозь сплетение бревен. Над каждой висело по столбу мошки. Это были могучие звери, только менее горбатые и бородатые, чем Ермыш. Увидев нас, зубрицы отошли от ворот, и глаза у них засверкали.
— Вероятно, по целой корове родят такие гигантихи! — предположил я.
— Наоборот! — загорячился Иван Семенович. — Родятся не зубрята, а котята! Зато растут невероятно быстро! Лесной закон говорит: «Плод обязан быть малым, чтобы не мешать матери в борьбе за жизнь!» Это же зверь, а не домашняя корова! Вспомните, какими маленькими рождаются медвежата — женская рукавичка!
Перешли через Темную поляну, прошли еще с полкилометра и увидели между деревьями большие бурые пятна. Иван Семенович шепотом предупредил:
— Зубры! Держитесь ближе к деревьям. Эти зверушки уже в этом году убили двух лошадей, да и нас частенько загоняют на деревья.
Подкрадываясь, мы подошли шагов на двадцать к зубрице. Она лежала под деревом, спокойно пережевывала жвачку точно так же, как и домашняя корова. Потом поднялась, отошла на более ровное место и начала кататься по траве.
— Как кобылица! — удивился я.
— Зубры очень любят кататься по земле и катаются так же, как кони, — сказал Иван Семенович. Он неожиданно сжался и потащил меня под толстую сучковатую березу. Поблизости показался могучий темно-бурый бык. Он был поменьше Ермыша, но зато как-то дивно красив: не так горбат и мохнат, с благородными очертаниями головы и рогов. В глазах у него светились гордость и сила, без Ермышовой злобности. Иван Семенович зашептал на ухо: — Это Пущанин, трехлетний чистокровный зубр, без единой капли бизоньей крови. Купили его четыре месяца тому назад за семьдесят тысяч золотом и привезли сюда из Беловежской пущи. Он — прямой потомок зубра Кавказа, пойманного здесь на Кише в 1907 году. Как видите, Пущанин попал на родину своего предка.
Зубр подошел к месту, где мы стояли, обнюхал траву, хрюкнул и стал загребать и разбрасывать передними ногами землю. Затем еще раз хрюкнул и ушел. Мы заговорили вольнее.
— Какое сходство между зубром и бизоном? — поинтересовался я.
— Сходство-то большое... — неопределенно протянул Иван Семенович, потом сказал увереннее: — Об этом давно известно! Это самые близкородственные виды из рода быков. При скрещивании они дают здоровые и плодовитые межвидовые помеси, что в природе — очень редкое явление. И это еще более удивительно, если учесть, что разрыв между родиной зубра — лесами Кавказа и родиной бизона — прериями Северной Америки измеряется материками да океанами! Впрочем, если уж говорить по сути, то надо говорить о различиях между зубром и бизоном.
— А какое же между ними различие?
Запасливый Иван Семенович достал из кармана пачку фотоснимков — зубров, бизонов и зубробизонов. Между ними были снимки и Ермыша с Пущанином. Тут же под сучковатой березой мы просмотрели всю пачку. При сравнении снимков с живыми Пущанином и зубрицами нами, как бы сообща (так уж схитрил Иван Семенович), установлено следующее:
1. Зубр темно-бурой масти, а бизон — рыжий.
2. Борода у зубра колоколообразная, суженная вниз, а у бизона — ведрообразная, длиннее и шире.
3. Длинная шерсть передней части зубра идет на ноги не дальше коленей, а у бизона спускается почти до копыт.
4. Зубр не так крутолоб, как бизон, и без шерстяной шапки, как у бизона, а только с чубком.
5. У зубра более тонкие, крутые и длинные рога.
6. Хвост у зубра достигает скакательного сустава, а у бизона очень короток.
7. Горбатость холки у зубра невелика; у бизона голова посажена очень низко, под слишком высокой холкой.
8. Зубр стройнее бизона и более высок на ногах.
9. Передняя часть у зубра, на вид, более могучая, чем зад, и выше зада, а бизон — почти квадратен.
10. Наконец, бизон — чисто степное травоядное животное, а зубр — зверь лесной — он не может жить на одной траве и поедает много древесной коры и листьев.
И пока Иван Семенович показывал мне объеденные зубрами стволы осин и берез, около нас, как привидение, неслышно, вынырнул из травы наблюдатель Кравченко. Он сообщил, что Жулан совсем плох и все залегает в траву; он, Кравченко, заметил, где сейчас залег зубренок и пусть Иван Семенович с другими наблюдателями оттеснит зубрей подальше, а он тем временем поймает Жулана.
Через двадцать минут зубров отпугнули достаточно далеко. И вот мы с Кравченко ползем в высокой траве, навстречу друг другу к одинокой рябине — месту, где залег Жулан. Зубренок, видимо, учуял наблюдателя — трава зазмеилась в моем направлении. Притаиваюсь. Когда возле меня высунулась из травы бурая головка — прыгаю на нее. Зубренок призывно захрюкал, забился. Кравченко подхватил его на руки, и мы во весь дух побежали по тропке.
Километра через полтора остановил я наблюдателя и быстренько осмотрел больного. Даже поверхностный осмотр не вызывал сомнений: у Жулана был лютейший паратиф. Надо было нести больного на Зубровый хутор.
Не знаю, какой бес вскоре повел Кравченко за ограду, которая отгораживала жилую часть Зубрового хутора от остальной площади Сулиминой поляны... Из лесу, точно буря, вынеслась мать Жулана — Желна. Увидя Кравченко, она хрюкнула и бросилась к нему. Наблюдатель припустился к яслям, из которых зимой подкармливали зубров. Желна уже настигала Кравченко, когда он прыгнул в ясли, пролез под решетками для сена и выпрыгнул с другой стороны. Но разъяренная зубрица понеслась вокруг яслей, и наблюдателю снова пришлось нырять под решетку. Сначала я рассмеялся, но потом забеспокоился: Желна освирепела окончательно и непрерывно гоняла Кравченко с одной стороны яслей на другую... Тут из лесу выбежал Пущанин, а за ним и все стадо. Мелькнула мысль: бросится бык или какая-нибудь зубрица на помощь Желне — и Кравченко конец! Кажется, так бы оно и было, если бы из домика не выбежала жена Ивана Семеновича и не выстрелила из карабина вверх. Услышав выстрел, Пущанин повернул назад. Стадо побежало за ним. А Желна еще раз погнала Кравченко в ясли и только после второго выстрела тоже бросилась в лес.
Мне понравилась быстрота действий на Зубровом хуторе. Для лечения зубрят не было нужной сыворотки, и уже через несколько минут после моего требования верховой скакал в Гузерипль — искать эту сыворотку. Он нашел ее где-то за Хамышками, и мне свыше двух суток можно было наблюдать зубров.
За это время научился я многому. Узнал, какой зубрицы надо остерегаться, а к какой можно и на десять шагов подойти. Научился отличать их друг от друга, хотя сначала все они для меня были, как зайцы на расстоянии, одинаковыми. Один раз сам Пущанин загнал меня на скалу. В другой раз я вынужден был карабкаться на березу, спасаясь от злейшей зубрицы Лиры, где и сидел, под ее присмотром, около трех часов.
На прививку трех сеголетних зубрят (Жулан не дождался сыворотки) ушло всего несколько минут, но на их поимку — почти целый день. Зубров с большим трудом загнали в ограду. Десятка два наблюдателей, собранных чуть ли не со всего заповедника, расселось на высокой ограде с длинными сетями в руках. Зубры так метались, что даже уши болели от их топота, громко-раскатистого хрюканья, выстрелоподобных ударов лбами в ограду. Однако привитые зубрята живы до сих пор. Следовательно, стоило беспокоиться и беспокоить зубров.
III
На прощанье посадил я против себя Ивана Семеновича и учинил ему последний опрос:
— Где обитали коренные зубры Кавказа раньше, и куда они делись?
— Еще в начале нашего столетия, — ровно и тихо рассказывал Иван Семенович, — зубр обитал во всей западной половине горного Кавказа, как с южной, так и с северной стороны Главного хребта. Вот, например, знаменитая среди альпинистов Домбайская поляна, расположенная в истоках реки Теберды, названа так потому, что в ее лесах был особенно многочислен зубр, то есть по-местному — домбай. Там же есть и гора с названием Домбай-Ульген. Даже лет сорок назад на Кавказе насчитывалось свыше тысячи голов зубров. Но уже в конце первой мировой войны зубру пришлось очень туго: никакой охраны не было, и бил его всякий, кому вздумается. Последних животных перестреляли «на мясо» банды «зеленых», прятавшиеся в лесах, и зубра на Кавказе не стало.
— Как же вы начали их разводить снова?
— Советское правительство вынесло решение — возродить зубра на его изначальной родине. И вот, в 1940 году, завезли из заповедника «Аскания Нова» сюда, в горы, одного зубробизона и четырех зубробизоних. С этого и началось.
— Чего же вы достигли на сегодняшний день?
— Сейчас у нас восемнадцать зубров, не считая Пущанина. Взрослые: Валькирия, Желна, Жанка, Елка, Ельма, Ея, Лира, Лаура, Лоба и запасной бык Ермыш. Молодняк: Жаннетта, Женева, Жерлянка, Елань и Любава. Подсосники: Жеманница, Ершик и Лель. Кроме того, вывезли в зоопарки страны восемь самцов и одну неплодную самку — Зорьку.
— Какая цель поставлена перед вами?
— Ближайшая цель, — оживился и улыбнулся Иван Семенович, — это довести все поголовье до семи восьмых кровности по зубру. Такими и будут почти все дети Пущанина уже в первом поколении. Дальнейшая цель: восстановить зубра на Кавказе в диком состоянии в большем, чем прежде, количестве. Первая часть этой цели почти достигнута, вторая — вполне достижима!
...Когда я уезжал, все небольшое население Зубрового хутора вышло меня провожать. День был ясный. Суровые вершины Пшекиша, Джемарука, Бамбака и Тыбги стояли вокруг поляны. «Горы с укором смотрели вслед случайному врачу: дескать, вам — дорога длинная, а нам — слезы горькие, ибо хоть и сорваны цветочки, да остались корешочки...» — думалось мне при отъезде.
В развитие этой мысли я написал в одну из центральных газет следующее:
«В районе Сулиминой поляны, на высоте 1500 метров, обитает стадо зубров Кавказского заповедника. Эти животные имеют научную ценность мирового значения. И все же зубры находятся в неприглядном положении, что заметно даже при поверхностном ознакомлении с ними.
Первое, что бросается в глаза, — это постоянные болезни зубромолодняка. Только за последние полгода пало шесть из четырнадцати голов годовиков и подсосников; заповедник не имеет даже своего ветеринарного врача. Ближайший врач находится за горами-лесами и был у зубров за полгода только раз. Однако мало пользы от случайных заездов незнакомых с зубрами специалистов, хотя бы они приезжали и чаще. Заповеднику необходим свой врач.
Безусловно, снижение жизнестойкости зубров в большой мере обусловлено и родственным размножением. Ведь зубры-производители выращивались в этом же стаде, и это же стадо — своих ближайших родственников — и обслуживали. Только этой весной, впервые за все время восстановления зубра на Кавказе, делается попытка прилить зубрам кавказского стада свежую кровь. Для этого и завезен из Беловежской пущи бык Пущанин. Но местный бык Ермыш оставлен, на случай непригодности Пущанина, запасным. В случае непригодности Пущанина надо завести в заповедник другого не родственного здешним зубрам быка.
Неприятное впечатление оставляет и убежище для стельных зубриц. По мысли авторов этого изобретения, оно обеспечивает малого зубренка от нападения волков. И вот дикое существо загоняют за решетки, и оно бьется лбом в бревна ворот, ломая рога и сдирая шкуру! Мухи и мошка вьются над ним. Во время дождя зубрица выбирает землю перед воротами и по брюхо стоит в грязи... Как же может в таких условиях родиться жизнестойкий зубренок, если над ним так издеваются еще в утробе матери?
Место для зубров выбрали тоже неудачно. Наблюдая за лесными травоядными (косули, серны, олени), можно заметить, что с весны они постоянно перекочевывают на возвышенные места. Наконец, в июне выходят на альпийские пастбища, где, в основном, и проводят все лето. В сентябре они начинают обратное движение, постепенно переходя в низины, где не так сурова зима. С Сулиминой же поляны нет выхода на альпики. Она находится под вершиной хребта, поросшего сосной. Вот в этом сосняке и толкутся зубры все лето, страдая от насекомых и жары. Зимой они не уходят в низкие места ущелий потому, что на Сулиминой поляне их подкармливают. Таким образом, уже много лет топчутся зубры на одном месте, лишенные своих природных и наиболее благоприятных условий жизни».
Статью напечатали и отослали в Главное управление заповедников. Нашлись и другие зуброболелыцики, учинившие шум в защиту редкого зверя. Все это, вместе взятое, подействовало в такой степени, что теперь, пожалуй, можно и не беспокоиться о дальнейшей судьбе этих, как говорят в заповеднике, сулиминских «зубрей».
