Бабенко Владимир Григорьевич
В тени густых елей наст и днем не таял, поэтому отпечатки огромных лап здесь были четкими, а не раскисшими, как на снегу соседнего болота. Сотрудник заповедника Сергей — плотный, похожий на цыгана брюнет — снял рюкзак, достал рулетку и измерил след передней лапы. Ширина целых восемнадцать сантиметров!
В этом секторе заповедника таких крупных зверей не водилось. Скорее всего, чужак забрел откуда-то с севера. Сергей подумал, что надо бы вытропить «в пяту» (идти по следу против хода зверя), чтобы узнать, где пришелец зимовал. Три берлоги обитавших здесь двух медведиц и одного молодого самца он знал.
Пока Сергей размышлял, рядом с ним опустился черный, как сажа, тетерев-косач. Птица совершенно не боялась человека, просто не замечала. И не мудрено: на ее голову был надет детский синий носочек. Специалист по медведям присмотрелся и обнаружил, что на носке выткан забавный зверек — заокеанская родня отечественного Чебурашки, а под зверьком надпись «Pikemon». А вдоль спины тетерева тянулась тонкая черная антенна.
Сергей разглядывал это таежное чудо и не удивлялся, так как точно знал, кто поймал тетерева и надел на него хомутик с радиопередатчиком. Только вот носок с Пикемоном был явно внеплановый. Сергей начал красться к птице, чтобы поймать ее и освободить от трикотажного изделия. Однако, косач все-таки что-то видел через ткань. Заметив движение Сергея, он отлетел в сторону и стал энергично лапой чесать голову. Наконец, стащил с головы носок, шарахнулся от человека, оглушительно захлопал крыльями, взвился свечой вверх и улетел через болото к далекому березняку.
Сергей поднял носок, положил в карман и пошел к избушке. Миновав ельник, он оказался на раде — верховом болоте, поросшем редким сосняком. Здесь, на просторе, солнце пригревало и поэтому отовсюду из-под таявшего снега лезли кустики ерника — невысокой березки. На этом болоте располагался самый большой тетеревиный ток заповедника. Здесь работал Дима — еще один научный сотрудник, орнитолог. У него была самая страда — шел весенний отлов и мечение птиц.
Сергей подходил к раде тихо, чтобы не помешать товарищу. Но оказалось, что его предосторожности были излишними: тетерева токовали только ранним утром, и те, которые не попались в ловушки Димы, уже благополучно разлетелись. А те, которые попались, благополучно лежали на расстеленной куртке орнитолога со связанными и вытянутыми ногами (в таком положении тетерева, впрочем, как и домашние куры, лежат смирно). Смирение им добавляли и детские носочки, натянутые на головы.
Дима — сухопарый, взлохмаченный молодой человек, одетый в новенький камуфляжный костюм, услышав шаги Сергея, испуганно вскочил, выхватил из кармана ракетницу, направил ствол на медвежатника, а потом опустил оружие (если ракетницу можно назвать оружием) и облегченно вздохнул.
— Привет, — сказал он Сергею, — это я машинально. Все равно в стволе патронов нет — все расстрелял. А я, было, подумал, что это хозяин. Я его сегодня видел.
— Где? Когда? — заволновался Сергей.
— Да здесь недалеко. На Заячьей чисти (обширное верховое безлесное болото). Мимо проходить будем. Потом расскажу. А сейчас помоги, у меня еще пять птиц осталось, — и Дима показал на куртку, где рядком лежали три косача и две тетерки.
Сергей снял рюкзак и стал помогать Диме. Тот взвешивал птиц, промерял их, кольцевал, крепил на спине каждой при помощи особого пластикового хомутика радиопередатчик, а затем передавал Сергею, который освобождал тетеревиные ноги от пут, снимал с головы носок и отпускал пленника.
— Смотри как резво, — сказал Сергей, глядя вслед очередному тетереву, — словно и без груза.
— А для них 20 граммов — не груз, — отвечал Дима. — Методика давно на западе отработана. И передатчики оттуда же. Там все рассчитали. Двадцать граммов для тетерева, сорок — для глухаря. Такой вес они практически не замечают.
— А батарейки на сколько хватает?
— Гарантия — на 14 месяцев. Но у меня один петух почти два года сигналы подавал. Может, и дольше бы сигналил, но, слава богу, его куница съела.
— Почему «слава богу»? Ведь как-никак полевой материал шел.
— Конечно, шел. Только этот петух в такой корбе (чащоба) жил, что пока туда доберешься, запеленгуешь, поднимешь его — чтобы посмотреть, где кормится, все проклянешь. Как только настает срок к Сычеву озеру идти, мне ни одного лаборанта, ни лесника уговорить не удается. Так что когда нашли его останки с работающим передатчиком, мы выпили за упокой его души по 100 граммов. И сегодня выпьем. Как придем в избу — так и выпьем.
— За удачное кольцевание?
— И за это тоже. Но главное — за второе рождение, за спасение живота и души.
* * *
Пока шли к избе (так лесники и другие работники заповедника называли избушки-кордоны, разбросанные по всей охраняемой территории), Дима рассказал мне медвежью историю.
Хозяина на чисти он заметил издали. Вернее, сначала увидел лосиху, которая рысью, громко чавкая копытами по оттаявшему болоту, с разбегу бухнулась в недавно вскрывшийся ручей, пересекла его и скрылась в ельнике. А буквально через минуту по ее следам легким для такой махины галопом пробежал огромный темно-бурый медведь. Дима, на таком расстоянии чувствующий себя в безопасности, смотрел на зверя в бинокль, отметив, как красиво колышется при беге длинная шерсть на его боках и плечах, а из-под лап взлетают вверх снопы брызг, когда он попадает в оттаявшие мочажины.
Зверь тем временем достиг ручья и замешкался: походил по одному берегу, перебрался на другой, снова вернулся. Судя по всему, он потерял след. Медведь походил вдоль ручья, а затем вновь появился на болоте. Тут Дима осознал, что, во-первых, хищник после зимы голодный, во-вторых, лосиху он не поймал, и в-третьих, он сам (то есть Дима) является единственным свидетелем этих лосино-медвежьих разборок. Уразумевши это, Дима стал, потихоньку пятясь, покидать болото, так некстати оказавшееся охотничьими угодьями косолапого. Зверь поднял голову, прислушался и, наверное, приняв хлюпанье Диминых сапог за звуки, издаваемые копытами желанной лосихи, быстро направился в сторону орнитолога. Тот остановился, достал из рюкзака ракетницу — чисто психологическое оружие, потом, подумав, — еще один патрон (последний) к ракетнице и фальшфейер.
Медведь на время исчез из виду, скрытый мелким березняком. И только качающиеся деревца показывали, что он уже в полусотне метров от Димы и все приближается. Дима выстрелил, быстро вложил в ствол ракетницы новый патрон и выстрелил еще раз, оставшись только с фальшфейером — оружием ближнего боя. Но тот не понадобился — медведь понял, что на этот раз шумела не лосиха, и прекратил атаку.
— Так что имею сегодня полное право выпить за здоровье, что сейчас и сделаю, — сказал Дима, отряхивая снег с сапог на пороге избушки.
— Имеешь, — ответил Сергей, открывая дверь, — повезло тебе.
С той поры, как попал в этот заповедник, расположенный на границе Вологодской и Архангельской областей (а это случилось почти 20 лет назад), Сергей изучал медведей. Он практически все знал о зверях, живших на охраняемой территории, хорошо ориентировался в литературе, был лично знаком со многими медвежатниками из России, Норвегии, Канады и США. Сам был прекрасным следопытом, по следам отличал каждого медведя в заповеднике, мог рассказать все об его охотничьей территории, о том, где находится берлога, сколько ему удалось задавить лосей по весеннему насту, а если это была медведица — сколько у нее было медвежат. Однако (вот беда!) самих зверей он за 20 лет работы в заповеднике не видел ни разу! Поэтому он черной завистью завидовал всем, кому повезло встретиться с этим огромным, красивым, сильным, быстрым и, вместе с тем, осторожным зверем.
* * *
Избушка стояла на бугре, из окна хорошо было видно покрытое льдом озеро со следами от снегоходов: лесники зимой ездили на другой берег за дровами. В избушке было все необходимое: большой стол, нары (под ними лежал запас сухих дров, растопка-загнета — сухие щепки и береста), печка-буржуйка, полка с посудой, пачка дешевых, затертых журналов. В тамбуре на особой стойке, как винтовки в ружейной пирамиде, стояли лопаты, все с крашеными красной масляной краской рукоятками — противопожарный инвентарь.
В избушке царил почти казарменный порядок: посуда до блеска надраена и аккуратно сложена, синие армейские шерстяные одеяла ровными рядами висят на деревянных шестах, прибитых под самым потолком, пол чисто выметен, клеенка на столе тщательно вымыта. На столе (как, впрочем, на столах всех других кордонов заповедника) лежит толстая тетрадь — дневник посещаемости. Каждый, здесь побывавший, отмечал в ней срок прихода и ухода, цель визита. Именно этот дневник и был главной причиной идеального состояния в избушке. Лесники и научные работники (на лексиконе лесников — «научники»), изучая эти записи, зорко следили друг за другом, а на общих собраниях в конторе заповедника разгорались настоящие баталии по поводу оставленного на столе окурка или плохо вымытой миски.
В свое время в этих тетрадях дирекцией заповедника была введена еще одна графа: лесники были обязаны регистрировать все интересные природные явления. Большинство лесников дисциплинированно писали телеграфным стилем: «Видел елку», «Видел белку», «Созрела клюква» и т. п. Только один лесник упорно не заполнял эту графу. Когда же администрация заповедника все-таки принудила его писать там, то в дневниках на всех кордонах стала появляться одна и та же запись: «Был в лесу. Не видел ни-че-го!».
Сергей потянулся было к «бортовому журналу», но, отложив его, вышел из избушки, подошел к поленнице (и она, и навес над ней, и лежащий там колун — все было в образцовом порядке), ловко расколол несколько сухих еловых поленьев, вернулся в дом и затопил печку. Потом взял ведро и пошел к озеру.
Дима тоже не сидел без дела — одного за другим дергал из лунки мелких, с ладонь, окушков. В озере водились окуни и покрупнее, но брали они очень редко. Лет пять назад в дневнике этого кордона появилась запись: «Поймал окуня размером с топорище!», а рядом, чтобы рыбаку поверили, была приклеена чешуя трофея размером с десятикопеечную монету.
* * *
Через час уха была разлита по тарелкам. Дима достал из рюкзака заветную бутылку и наполнил стопки. Они были на всех кордонах заповедника; на тех, куда можно было добраться только пешком, стопки были пластмассовые, а куда заезжали на снегоходах или лодках, — стеклянные. На этот кордон снегоход доходил, поэтому первый тост: «За здоровье» был подтвержден хрустальным звоном.
— Завтра у меня много работы, — сказал Сергей, запив водку ароматной окуневой ухой. — Хочу потропить в пяту и отыскать берлогу чужака. Но сначала придется побродить в окрестностях — посмотреть, добрал он лосиху или нет, и вообще разобраться — что это за зверь.
Они выпили еще по стопке, Дима снова рассказал про сегодняшнюю встречу. Сергей кивал, уточнял детали, а потом спросил:
— А чего это мы только ухой закусываем? Под нарами я банку тушенки видел. Экономишь?
— Хочешь — ешь, — сказал Дима. — Не жалко.
Сергей достал банку, протер пыльную крышку и обнаружил, что она маркирована буквой «Х».
— Это что за обозначение? «Х» — это «хорошая»?
— Да нет же, наоборот, «Х» — значит очень плохая. Самодельная тушенка. Из лося. Эта партия у меня не получилась. Дома не едят. Вот я и привез сюда, в качестве НЗ. Хочешь — пробуй, не жалко.
Но Сергей пробовать не стал, поставил банку под нары, потом вышел из теплого жилья и прошелся до небольшого дощатого шатрового строения.
Вернувшись, произнес:
— Холодает. К утру снег морозцем прихватит. Наст будет. Приберет этой ночью медведь лосиху, ее наст держать не будет, а его будет. Точно приберет. Завтра тропить пойду.
— Вот работа, — посочувствовал Дима. — А ты чего без карабина ходишь?
— А зачем его брать? Если медведь захочет, он человека и с карабином скрадет, почище любого спецназовца. Если зверь пугает, он издали о себе заявит — реветь будет или деревья крушить, а, скорее всего, он раньше человека учует и неслышно уйдет. Если пугать будет — ему ответить можно из ракетницы или фальшфейером. А из карабина по зверю палить — так мы всех медведей в заповеднике изведем, а еще хуже — подранков наделаем. А из них самые людоеды и вырастают. Чего, избу перестраивали? — сменил тему Сергей. — И тамбур новый пристроили, и угол из новых бревен, и окно на другом месте.
— Перестраивали. Тамбур директор во всех избах приказал пристроить — для хранения инвентаря. Окно лесники переставили — говорят — чего им все время на поленницу и на сортир смотреть? Веселее жить с видом на озеро. А этот угол — медвежий. Его набозень (медведь) еще прошлой осенью выломал и в избу залез. На помойке до сих пор разгрызенные им банки валяются. Завтра можешь посмотреть — тебе как специалисту, это, наверное, интересно будет.
У Сергея дома, в сарае, хранилась целая коллекция предметов, собранных в тайге, на которых были следы когтей и зубов косолапого. В основном, это были разнообразные консервные банки, вернее то, что от них осталось. Звери, проникая в охотничьи зимовья, грабят запасы промысловиков. Поэтому каждый год охотники приносили Сергею смятые, прокусанные и изжеванные банки из-под тушенки и сгущенки, реже из-под деликатесов — сайры и шпротов. И только раз ему предъявили жестянку из-под маслин, в которой гремела одинокая косточка. Имелись в коллекции Сергея и другие предметы — лопата с обгрызенной ручкой, помятая и поцарапанная звериными когтями молочная фляга (в нее, судя по всему, медведь в поисках поживы засунул голову, а потом долго не мог вытащить), прокушенная канистра из-под бензина, квартальный столб под номером 48/49. Почему-то именно этот столб настолько не понравился медведю, что он сначала, как бобр, сточил его зубами, а потом свалил. Была там еще и маленькая деревянная скамеечка. Сергей сам нашел ее под стеной одного охотничьего зимовья. Зверь разворотил строение, влез внутрь и, ничего не найдя, со злости разломал железную печку, раскатал нары, а маленькую скамеечку выпихнул в оконце, причем, судя по следам погрома, операция по удалению мебели далась ему не сразу, и оттого, что скамейка никак не хотела лезть в окошко, косолапый еще больше свирепел.
* * *
На следующее утро, едва рассвело, Сергей пошел туда, где вчера Дима встретил лосиху и медведя. В утренней таежной тишине даже подбитые камусом лыжи оглушительно грохотали по насту. Сергей временами останавливался и прислушивался. Вдалеке закричала неясыть, потом начал было петь глухарь, а рядом в ельнике спросонья «мяукнула» кукша. На одной из таких остановок Сергей, наконец, услышал то, что ожидал услышать; где-то на западе раздался рев. Медведь все-таки вернулся на лосиный след и по твердому насту настиг свою жертву. Через минуту рев прекратился. Сергей засек направление по компасу и устремился к месту трагедии. К счастью, большая часть маршрута проходила по чисти, и он вскоре оказался у места встречи медведя с лосихой. Раздался еще звук, свидетельствующий, что охота у медведя была удачной, — метрах в трехстах, в ольшанике, будто кто-то резко, энергично ломал сухие ветки. Сергей понял, что это медведь крушит ребра уже мертвой лосихи, наваливаясь на нее передними лапами. Он вытащил фотоаппарат из-за пазухи, взвел курок ракетницы и осторожно прошел еще метров 50. Хруст стих, вероятно, зверь почуял его, а он, даже голодный, боится человека.
Медвежьи следы уходили в распадок, отпечатки передних лап были очень большими, очевидно, это был тот самый чужак, следы которого он видел вчера, Сергей сфотографировал мертвую лосиху, потом, вспомнив о банке самодельной тушенки, помеченной буквой «Х», вырезал из туши килограммов пять теплого еще мяса, положил в рюкзак и пошел к избушке.
* * *
Сергей был уверен, что этого медведя он обязательно сфотографирует. Но и на следующий день сытый зверь (он ночью съел все внутренности лосихи) оказался столь же осторожным. Лосиху зверь перетащил метров на 50, в низину, заросшую густым ельником, замаскировал добычу, навалив на нее еловых веток, которые он обламывал с невысоких елочек. Сергей решил побывать здесь через несколько дней и все-таки сфотографировать зверя.
* * *
Но к этому медведю он так и не попал — другой убил человека. Сергея, как специалиста, срочно вызвали на место происшествия, к дому умалишенных, именно там произошло несчастье. Он рассказал главному лесничему, где лежит лосиха, тот обещал навестить это место, а заодно опробовать недавно приобретенную японскую видеокамеру.
Дом скорби, как водится, располагался в бывшем монастыре. После монахов в здании размещался то ли клуб, то ли какая-то коммуна. Сейчас в кельях жили тихопомешанные (по официальной терминологии учреждения — «обеспечаемые», а на местном диалекте — «пошибленные»). Они бесцельно, словно тени в царстве Аида, бродили в своих серых робах по территории приюта. Некоторые молча выглядывали из окон. А один, небритый и почему-то в ночном колпаке, помахал Сергею рукой из-за старинной чугунной монастырской решетки и печально сказал: «Заходи к нам. У нас весело».
Сергея провели через двор, а потом через черный ход монастыря к месту встречи несчастного «обеспечаемого» с медведем. Над собранным трупом (голову нашли где-то в пятидесяти метрах от тела) колдовал судмедэксперт. Рядом стоял милиционер, которого за круглую красную рожу прозвали Помидором.
— Привет науке, — жизнерадостно сказал Помидор. — А ты говорил мне, что наши медведи мирные, едят только ягоду, муравьев, да может еще лосей. А вот и нет. Я место происшествия оцепил, чтобы никто не топтался, пока ты не приедешь, — и милиционер показал на дюжину «обеспечаемых», которые неподвижно стояли, обозначая границы запретной зоны.
Сергей велел им уйти, и они молчаливой серой вереницей прошествовали в монастырь, а сам стал осматривать место происшествия. Через час он доложил Помидору общую картину трагедии.
«Обеспечаемый» вышел за пределы монастыря и сел на березовый пень. Он ничего не делал — просто сидел, повернувшись в сторону леса. Медведь (судя по следам, весил он не больше 100 кг), обошел несчастного сзади, подкрался метров на пять по ложбинке и сделал молниеносный рывок. Зверь оторвал у человека голову, отшвырнул ее в сторону, завалил ветками, а потом вернулся к телу. Но тут его спугнули.
Отчет о происшествии слушали главврач учреждения, судмедэксперт и корреспондент местной газеты. Последний спросил, как простому человеку избежать встречи с косолапым хищником?
Сергей ответил, что, если медведь захочет, то всегда укараулит человека. Но чаще всего он не нападает, а уходит. И поэтому людям в лесу, во-первых, надо быть внимательными, а во-вторых, вести себя шумно, чтобы встреча с ними не была для медведя неожиданной и он заранее мог ретироваться.
Милиционер, положив руку на кобуру, спросил, можно ли убить зверя из пистолета. Сергей сказал, что можно, но шансов остаться в живых после такой дуэли у стрелка — около десяти процентов.
— А у медведя сколько шансов? — спросил Помидор.
— А у медведя — около девяноста процентов. Однако, есть и исключения. Был у меня знакомый геолог. Начальник отряда. То ли фаталист, то ли просто любитель русской рулетки. Что характерно — совершенно не пьющий и женщинами не интересующийся. И мужчинами, кстати, тоже. Так вот, я думаю: чтобы накапливающуюся внутреннюю энергию как-то реализовать, он раза три, а то и четыре за сезон оставлял все дела в отряде на напарника, брал рюкзак с харчами и уходил в тайгу. Причем из оружия брал только свой штатный наган и патронов тридцать к нему. Возвращался через неделю. Весь ободранный, заросший, но какой-то успокоенный, как будто в село к девкам бегал. Его спрашивают: «Как дела?» А он: «Нормально. Только в этом году медведь больно тощий».
И все знали, что он не бравирует. Знали — встреча с медведем состоялась и что для медведя она была трагической: под крышей его палатки висел мешочек — пузырь с медвежьей желчью. Больше он ничего от убитого зверя не брал. И только с наганом ходил! На медведя!
Результатом Сергеевых рассказов была обширная статья в местной газете, в которой, помимо сведений о медведях, переписанных из Брема, была рекомендация всем грибникам-ягодникам ходить по лесу с палкой и ею выпугивать косолапых из кустов и других потаенных мест, а, кроме того, постоянно дуть в свисток, оповещая таким образом хищников о своем присутствии.
Помидор же после разъяснений Сергея о результатах медвежье-человечьих поединков стал на все рейды вне поселка брать с собой не только пистолет (сменив, между прочим «Макаров» на «Наган»), но и автомат Калашникова.
Но это случилось позже, а пока, сразу же после осмотра места происшествия, Сергей вернулся в заповедник. У дверей конторы его встретил сторож и сказал, что лесник уже вернулся из тайги и приглашает всех сотрудников заповедника просмотреть отснятые видеоматериалы. Сторож симпатизировал Сергею за то, что тот изучает косолапых. Лет 20 назад этот сторож пострадал от медведя. Зверь загнал его на дерево, но успел лапой порвать ему ногу. С тех пор сторож ходил с палкой, продвигая вперед левую ногу.
Материалы были уникальными. Они ясно свидетельствовали, что лесник не имел никакого понятия, как пользоваться видеокамерой. По крайней мере, он не знал, что даже неподвижные объекты надо снимать как минимум пять секунд, а панорамирование делать очень медленно. Поэтому на экране с пулеметной скоростью промелькнули какие-то коряги (показавшиеся леснику живописными), деревья (на которых, по его словам, сидели белки или рябчики), след зайца на снегу, ошарашенное лицо напарника с карабином, а также весенние виды болота, леса и реки.
Первые анималистические кадры были посвящены трупу найденной лосихи. А дальше шли кадры про медведя. Увидев зверя, лесник так энергично перевел режим камеры на «автофокус», что было слышно, как захрустели ломаемые зубцы пластмассовых шестеренок. После этого на экране монитора изображение стало нерезким. Документалист, видимо, в процессе съемки пытался сделать «картинку» четкой, пространно комментируя свое неумение обращаться с нежной и сложной японской техникой. На экране было видно мелькающее среди стволов деревьев темное размытое пятно: медведь не хотел отдавать добычу и периодически выскакивал на оператора из западины, а потом, испугавшись людей, снова прятался в нее. Из динамиков разносился нескончаемый рев рассерженного медведя и мат оператора.
Увидев эти кадры, Сергей страшно расстроился. У лесника был реальный шанс снять хороший фильм — и вот, поди ты! Если бы не эти «обеспечаемые», Сергей мог и сам сделать неплохую фотосессию — не хуже тех, которые делали его коллеги, работающие с медведями под Магаданом и на Камчатке.
* * *
Медвежьими фотографиями Сергей «заболел» после того, как побывал на всесоюзном совещании, посвященном хозяину тайги. Его доклад о половой и возрастной структуре популяции медведей заповедника был принят очень хорошо, к тому же, он познакомился со многими медвежатниками, с которыми был знаком только заочно — по публикациям. А расстроился он из-за потрясающих фотографий, которые привез медвежатник с Камчатки. Во-первых, фотографий было много, во-вторых, на большинстве снимков были портреты, а не маленькие бурые пятна, о которых другие фотографы говорили, что это и есть медведи. Среди уникальных камчатских снимков был и новогодний: готовый залечь в берлогу сонный медведь, а рядом с ним — сам фотограф с открытой бутылкой шампанского.
Правда, была еще серия прекрасных фотографий специалиста из Магадана. На них медведи были запечатлены в естественной обстановке, в сумерках или ночью, явно подсвеченные фотовспышкой. При этом все фотографии были очень четкими — на звере был виден каждый волосок. Но на всех этих снимках у косолапых был какой-то испуганный, ошарашенный вид (а вообще морда медведя не эмоциональная). Каждое животное выглядело так, будто его хватили обухом по голове. Из-за этого магаданские фотографии проигрывали камчатским.
В кулуарах Сергей и магаданский медвежатник разговорились, и тот поведал о своем уникальном методе съемки. Медвежьи фотографии он начал делать еще фотоаппаратом «Зенит» с объективом «Гелиос». Но с таким объективом хороший снимок можно было сделать лишь на дистанции в несколько метров, а это ему удалось всего один раз — когда на него напал медведь, а подстраховывающий его напарник немного замешкался с выстрелом. Позже магаданец приобрел фоторужье. Но телеобъектив этого аппарата увеличивал всего в шесть раз. Медвежатник поработал с фоторужьем около года, сделал всего несколько приличных снимков и охладел к «Таиру». И тогда он решил больше не бегать за медведями, а организовать дело так, чтобы звери сами приходили в нужное место и сами фотографировались.
С первым оказалось проще всего. Исследователь развез на лодке и на мотоцикле по окрестностям города несколько центнеров наловленной в ближайшей речке нерестовой горбуши, она стухла, и к этому лакомству потянулись косолапые. И со вторым проблем не возникло. Медвежатник собрал по городу у всех знакомых сломанные фотоаппараты, сам починил их (он был превосходным механиком-самоучкой), изготовил под них штативы, навесы от дождя и расставил всю аппаратуру у привад (по несколько штук у каждой — ведь на былой технике не существовала функция автоматической перемотки пленки). К каждому фотоаппарату был протянут тросик-сторожок, при помощи которого проходящий медведь через систему блоков сам приводил в действие кнопку «Спуск».
Первоначальные результаты не удовлетворили магаданца. И не потому, что фотоаппараты у одной из привад украл проходящий мимо грибник, у другой камеры разворотил медведь, а у третьей «Зенит» сфотографировал сойку, которая села на спусковой тросик. На остальных медведи получились. Но все снимки были темными — звери приходили полакомиться дармовым угощением в сумерках.
Выход был быстро найден. Вокруг настороженных фотоаппаратов натуралист-механик расставил световые фугасы (начиненные опилками магния и марганцовкой), которые синхронизировались с камерами и приводились в действие электрозапалами. Результаты этой технической находки были впечатляющими. Всю осень, пока медведи не залегли в берлоги, вокруг Магадана по ночам сверкали ослепительные зарницы и слышались громовые раскаты далеких взрывов. И были получены те самые замечательные фотографии. Из негативных сторон этого фотошоу было то, что один и тот же зверь приходил к приваде всего один раз и больше никогда там не появлялся, причем после процедуры самофотографирования он оставлял огромную кучу помета.
Кроме того, физиономии всех сфотографированных медведей были испуганными, а однажды у привады был найден труп собаки, скончавшейся от разрыва сердца. И, наконец, в городе появился еще один заика — тот самый грибник, который раньше украл фотоаппараты зоолога. Он решил прогуляться к знакомой приваде в надежде поживиться еще раз. И, действительно, фотоаппараты стояли на том же месте, но забрать их грибник не успел — сработал световой фугас.
* * *
Сергей собирался поехать к заветному месту, где лежала задавленная лосиха, чтобы сфотографировать медведя в естественной обстановке. Однако, осуществить мечту не удалось: директор уходил в отпуск и оставил Сергея в качестве заместителя. И почти половину лета медвежатник проторчал в конторе, решая ежедневные заповедные дела.
А звери в это лето, как назло, особенно активизировались, словно почуяли, что зоолог намертво скован этой должностью. Поэтому Сергею оставалось с завистью слушать о стекающихся отовсюду «медвежьих» новостях.
Сначала объявился медведь — «пастух». Недалеко от соседней деревни было большое топкое болото, а на нем раек — поросшее леском возвышение, соединенное с сушей узким перешейком. По нему на полуостров забрело стадо бычков. К несчастью для них поблизости оказался медведь. Он залег на перемычке и вольготно там жил, потребляя говядину по мере необходимости. Крестьяне спохватились не сразу: только через неделю оказались на полуострове, обнаружили там остатки стада и сильно отъевшегося медведя, в которого стреляли, но не попали.
Орнитологи, изучающие чаек на одном из озер заповедника, обнаружили на небольшом островке спящего зверя. Случай, в общем-то, редкий, так как косолапые спят чрезвычайно чутко. Глядя на мирно посапывающего увальня, специалисты по птицам, наскоро посоветовавшись, решили напугать зверя — не все же время ему стращать людей. Они подкрались к животному и изо всех сил заорали ему в уши. Насмерть перепуганный тяжеленный зверь мгновенно вскочил и побежал. Испытатели природы в свою очередь прыснули в разные стороны. Ошалевший медведь метался по островку, натыкаясь то на одного исследователя чаек, то на другого. Те кричали, бросали в зверя чаячьи яйца (весь остров был покрыт мхом, ни палок, ни камней там не было). Наконец зверь бросился в воду и быстро поплыл к спасительному материку.
В геологической партии одна из работниц поутру пошла искать лошадь, чтобы взнуздать ее, и обнаружила кобылу стоящей в кустах. Геологиня с уздечкой наготове стала приближаться к ней, но это оказалась не лошадь, а косолапый, мирно разоряющий муравейник. Женщина постояла, посмотрел на мнимую «лошадь», а потом от страха упала в обморок. Последнее, что она видела, — мелькающие пятки зверя, удирающего от нее вверх по склону.
На далеком хуторе какая-то бабка, ходя за грибами, прикормила дикого медведя, и он брал сахар у нее из рук. А вот другому грибнику не повезло. Его медведь загнал в реку, а потом поплыл к нему. К счастью, у того оказался фальшфейер. Грибник направил пламя прямо в морду подплывающему зверю. И остался жив.
Был и драматический случай. Один охотник смертельно ранил зверя. Медведь добежал до него, вышиб из рук ружье и навалился на человека. Охотник замер. Тогда медведь чуть отпустил хватку. Но как только человек шевелился, зверь снова давил. И только через час, когда раненый медведь совсем обессилел, сильно помятый охотник выбрался из-под звериной туши и дополз к своему ружью.
* * *
Директор вернулся из отпуска и Сергей тут же отбыл на долгожданные «полевые». И снова ему не повезло. На грузовой «Урал» с будкой, развозивший на вахтовые делянки лесорубов, он опоздал, пришлось выехать на другой машине часом позже. Так вот именно перед тем «Уралом» через дорогу переходила медведица с двумя медвежатами. Машина напугала зверей и они разбежались: мамаша осталась слева от дороги, а детеныши — справа. Водитель остановил «Урал» и заглушил мотор — всем хотелось посмотреть на медвежат. Они, оказавшись без матери, залезли на дерево и стали жалобно постанывать, а вся бригада лесорубов из окон глазела на них. Медведица, решив, что ее чадам грозит опасность, выбралась на дорогу и стала бросаться на «Урал», кусая его за бампер и нанося удары лапами по дверцам.
* * *
Наконец-то Сергей оказался в своих любимых угодьях. Он решил сначала навестить лог, где из года в год держалась медвежья семья, а потом сплавиться на резиновой лодке по Ропотихе — речушке, которая текла по всему заповеднику и пересекала несколько троп косолапых. Он с удовольствием шел по лесной дороге, приглядываясь к знакомым местам. По молодому осиннику словно прошел ураган: некоторые деревца были повалены, другие согнуты до самой земли. Медвежатник побродил среди осинового бурелома, прикинул, какие листья и с каких деревьев звери объедали в июле — только в это время листья особенно богаты жирными кислотами. На просеке у озера он встретил Диму, как всегда щеголявшего новеньким камуфляжным костюмом. Тот вертел над головой антенной приемника, пеленгуя помеченных весной тетеревов.
— На Медном озере живет ботаник из Питера, — сказал Дима, — только я с ним не разговаривал. Я мимо проходил, а он на мостках белье стирал. Почему-то на белье совсем и не смотрел, а все на тайгу озирался. И банкой стучал.
— Какой банкой?
— А консервной. Постирает-постирает и банкой о мостки постучит. Я поэтому к нему и подходить-то не стал.
— Ладно, разберемся и с ботаником, и с его банкой, — сказал Сергей и пошел дальше.
Забравшись по крутому обрыву вверх на лог, он представил себе, как в колхозные времена, когда из транспортных средств была только лошадь и совсем не было репеллентов, крестьяне в этой комариной глухомани (кое-где остались остовы летних изб, вешала для сушки сена и езы — заборы из наклоненных жердей) косили траву, ставили зароды, а затем зимой на санях вывозили сено в деревни. Сейчас в логу было густое заповедное разнотравье. Сергей пробродил там несколько часов, нашел следы медведицы с медвежатами. Звери истоптали весь лог, выкапывая корневища раковой шейки и объедая листья скерды. Но это все были старые следы.
Пройдя еще немного, распугивая взлетающих из травы бабочек-мнемозин, спугнув тетерку с выводком, в котором было всего два уже крупных птенца, под валуном обнаружил лежку огромного самца. Примятая трава и земля под ней были теплыми — зверь, видимо, услышал человека и бесшумно скрылся. Рядом с лежкой валялись остатки трех тетеревят. Вот почему медведица увела свое потомство из этого сытного места: она опасалась за жизнь медвежат.
Рассматривая следы этого зверя, Сергей вспомнил, с какой завистью читал он публикации, в которых зарубежные специалисты описывали, как они усыпляют медведей пулями-шприцами, начиненными снотворным, делают на спящем звере разные промеры (даже зубов!), умудряются в полевых условиях взвесить животное, и, наконец, самое главное — надевают на него, как на тетерева, ошейник с радиопередатчиком, при помощи которого следят за всеми последующими перемещениями зверя.
О такой технике он мог только мечтать. Но два года назад на него «вышли» норвежские специалисты, которые разработали простой способ определения зверей в природе — по уникальному, единственному для каждого зверя, генетическому коду. Для этого надо было самую малость — добыть от каждого медведя всего несколько клеток с ядрами, где и хранится требуемая ДНК. Сначала норвежцы искали места, где медведь метил территорию — драл кору на деревьях, надкусывал и заламывал небольшие елки, терся о стволы, оставляя на них шерсть, в которой сохранялись волосяные луковицы, а значит, и так нужная для науки ДНК. Но мест, где медведь оставляет свою шерсть, не так уж много.
Оказалось, что клетки, содержащие в себе ценную генетическую информацию, находятся также и в желудочно-кишечном тракте, откуда выводятся из медведя наружу естественным путем. Поэтому норвежцы быстро переключились на сбор медвежьего помета и достигли в этом значительных успехов. Его искать было проще, чем шерсть, и оно поставлялось зверем в гораздо большем количестве (до «полуведра», как писал в дневнике один из лесников заповедника).
С просьбой о помощи в сборе этого продукта и обратились норвежские специалисты к Сергею. Когда зарубежные медвежатники к нему приехали впервые, он повел их в лог, где звери держались из года в год и где можно было наверняка гарантировать встречу и с нужным продуктом, и с самим его производителем. С ними увязались две солидные дамы — ботаники заповедника. Был июнь — время цветения дикого пиона. Весь лог был розовым от роскошного ковра цветов. И ботанические дамы, конечно же, обратили внимание зарубежных специалистов на это чудо. Норвежцы рассеяно оглядели пунцовую долину, из вежливости достали фотоаппараты и сделали несколько снимков. А через минуту Сергей в зарослях этого самого пиона обнаружил то, что желали норвежцы, — кучу свежеснесенного медвежьего помета.
От нордического характера северных зоологов не осталось и следа. Дерьмо было с радостными возгласами сфотографировано (причем на этот раз они на пленку не скупились), тщательно осмотрено, промерено, взвешено, а его образцы особыми лопаточками торжественно помещены в специальные пластиковые герметичные флакончики.
* * *
Вспоминая норвежцев, Сергей собрал нужные образцы помета в оставленные ему для этой цели пластиковые контейнеры, а потом пошел к Медному озеру — проведать петербуржца с банкой. Этот участок был для него совершенно не интересным — в районе озера медведи отродясь не селились.
Дорога на Медное была легкой, без подъемов и спусков. Сергей шел по согре — смешанному равнинному лесу, спугивая с дороги выводки рябчиков и тетеревов, отмечая, что черники в этом году много, а вот брусники неурожай, в седунах-низинах рвал недозревшую морошку, хрустящую, несладкую, с холодящим привкусом. Досаждали северные комары. Он вспомнил приезжавшего в прошлом году москвича, который с восторгом давил их, говоря, что здешние кровососы напоминают ему социализм — все рослые, добротные, матерые, хорошо хрустят под пальцами, не чета столичным бесхребетным созданиям, которых, когда давишь, даже не чувствуешь. Комариные размышления были прерваны посторонним звуком — где-то далеко легонько звякало железо. Звук приближался, словно чья-то заблудившаяся скотина возвращается домой.
Медвежатник остановился. Из-за поворота лесной дороги вышел ботаник. За его спиной был рюкзак, за поясом — топор, в одной руке — палка, обмотанная сверху паклей, в другой — две консервные банки на веревке. Этими-то банками он постоянно тряс, испуганно озираясь по сторонам.
Звенящий горожанин не дошел до Сергея совсем немного, как слева от него с шумом взлетел выводок тетеревов. Ботаник развернулся в сторону птиц и неистово заколотил жестянками, словно поп, отмахивающийся кадилом от нечистой силы.
Сергей подошел к нему, поздоровался, внимательно изучил таежный музыкальный инструмент, а потом вопросительно посмотрел на него.
— Медведь, — шепотом произнес ботаник.
Сергей посмотрел на него, потом еще раз на банки, на топор за поясом, странную палку в руке. В это время последний тетеревенок, затаившийся было на обочине, с шумом взлетел.
Ботаник судорожно загремел жестянками.
— Медведь, — опять прошептал он.
— Да это тетерев, — сказал Сергей. — А банки-то зачем?
— Читал «Злой дух Ямбуя» Федосеева? Там тоже один геодезист, когда по тайге ходил, все время по чайнику стучал. И мой знакомый так же делал, когда на Кавказе работал, в Красной поляне. Каждый день выходил из кордона давилки проверять. И обязательно с ведром, кружкой по нему легонько постукивал, чтобы медведей оповещать о приближении человека. Медведи на Кавказе мирные, но всяко бывает. Вот я и подумал, что ведро или чайник с кордона уносить как-то негоже, лучше приспособить консервные банки.
— А это что у тебя?
— Факел. Против медведя.
— И топор тоже против медведя?
— И топор.
— Рассказывай, где и когда ты его встретил, — наконец-то понял несчастного Сергей.
Ботаник рассказал, что неделю назад он шел по тропе на Медное и его пугал медведь: сначала заламывал ивовые кусты, а потом, выскочив метрах в пяти от него, стал топтаться и припадать на передние лапы, словно играющая собака. И только истошный крик заставил зверя отступить.
— Можешь банки выбросить и факел тоже. Я только что по этой тропе прошел и никого не встретил.
На этом они расстались. Но как только ботаник скрылся за поворотом, Сергей снова услышал знакомый звук железа.
* * *
Он к вечеру добрался до Ропотихи, которая, как и положено, шумела перекатами. На берегу располагался кордон заповедника. Рядом со стандартной заповедной избушкой было старое охотничье зимовье — кушня, построенная давно, когда заповедника здесь еще не было. А недалеко серел небольшой полусгнивший столбик с криво вырезанной ножом, еле различимой надписью: «Здесь медведь задавил Ноговицына» — звери в этой тайге водились издревле.
Судя по всему, на этом кордоне целый месяц никого не было — кострище и все тропинки заросли травой. Сергей взял косу и проделал основные магистрали — до реки и до шатрового дощатого домика. Потом открыл дверь избушки (с удивлением отметил, что она пять раз прострелена из карабина, причем стреляли изнутри) и вошел в помещение. Здесь, как на всех кордонах заповедника, был образцовый порядок. На видном месте лежал журнал посещений.
Сергей разжег костер, принес с реки ведро воды и повесил над огнем чайник, потом снова зашел в избу, сел на нары и начал листать журнал посещений. Там нашел запись, проливающую свет на еще одну медвежью историю, объясняющую загадку простреленной двери.
Лесник (тот самый, который не любил писать, но сейчас его письменный отчет был очень подробный), посетивший этот кордон месяц назад, мирно сидел в этом жилье, когда услышал громкий звук в тамбуре. Лесник решил, что это какой-то крупный зверь, так как никого из людей здесь в это время не должно быть, а кроме того, на традиционный пароль: «Кто там?» ответа не последовало. Тогда он передернул затвор казенного карабина, пять раз выстрелил в дверь и только потом выглянул. В тамбуре никого не было, а вот трава была примята и на ней — следы крови. Вероятно, как писал лесник, к кордону подходил медведь.
Сергей с ужасом представил себе, что бы могло произойти, если бы он ввалился в тамбур, когда там гостевал этот стрелок. Зоолог решил, что теперь придется, подходя к любому кордону, еще издали орать, что ты — не медведь.
Успокоился он только после того как попил чаю. Отдохнув, вытащил из тамбура резиновую лодку (к счастью, ее не задели шальные пули), накачал ее помпой-«лягушкой», отнес к реке, спустил на воду, загрузил вещи и завязал носовой конец за ближайший куст. Затем прошел метров сто по берегу вверх по реке. Здесь, на пересечении двух медвежьих троп, стояла огромная ель, которую звери маркировали, царапая кору когтями. Сергей внимательно осмотрел ствол. Все метки-задиры были старые. И медвежьего помета рядом тоже не было. Сергей навязал на стволе нитки, опутав ими дерево, словно паутиной, для того, чтобы в следующий раз посмотреть — приходил к этому «пограничному столбу» медведь или нет. Потом сел в резиновую лодку, и течение понесло ее. Он погреб немного, положил весла, взял короткий спиннинг и пустил желтую блесну в омуток, над которой Ропотиха кружила одинокий березовый листик. Вытащив из этой ямки двух хариусов, он снова взялся за весла, невольно любуясь крутыми гипсовыми берегами, казавшимися розовыми в лучах заходящего солнца.
г. Москва
